«Ебись оно всё конем!!!»
Пляска голубых огней
Основные персонажи:Александр Пирс, Брок Рамлоу, Джеймс «Баки» Барнс (Зимний Солдат), Джек Роллинс (агент Гидры), Стив Роджерс (Капитан Америка)
Пэйринг:Брок/Баки, Брок/Стив(под вопросом)
Рейтинг:R
Жанры:Романтика, Флафф, Hurt/comfort, AU, Первый раз
Предупреждения:OOC, Насилие, Нецензурная лексика
части 1-6kroshkavinni.diary.ru/p213783733.htm
часть 7Брок не оглядывается, не зовёт за собой, ныряя в темноту подворотен, замирая прислушиваясь, стараясь отследить возможных преследователей, просчитывая дальнейшие шаги, не слушает, что говорит Капитан, говорит ли он вообще. Ему немного наплевать пойдёт ли Кэп следом, что скажет или подумает, в чём обвинить или пристрелит, как бешеного пса. На всё наплевать. Он идёт потому, что нельзя Барнса оставлять одного, нельзя потерять его из виду, дать наворотить дел, от которых потом не отмыться. Слишком он кому-то нужен, раз не побоялись засветить лицо главного оружия Гидры в прессе, в прямом смысле отдав на растерзание общественности.
-- Милая, я дома, -- орёт Брок в тёмный проём двери и тут же шарахается в сторону, утаскивая за собой замешкавшегося было Роджерса, прикладывает палец к губам, лишь бы молчал, не влезал именно сейчас. -- Ну зачем ты так, крошка? К чему эти все истерики?
-- Пошёл нахуй! -- грохочет из темноты вместе с выстрелом, выбив кирпичную крошку прямо над головой Рамлоу.
— Детка, может ты сначала поздороваешься!
— Поздороваюсь, я сначала пристрелю одного подгоревшего урода, а потом и поздороваюсь, и попрощаюсь, и молитву заупокойную прочитаю.
— Не будь столько категоричен, -- Брок скалится, весело глядя на слегка ошеломлённого таким откровенным семейным скандалом Стива. Вглядывается в слегка осоловевший от близости друга из прошлого взгляд, стараясь представить каково сейчас Роджерсу, так же хорошо и одновременно хуёво, как и ему самому.
— Я для чего тебя выхаживал, на себе до сортира таскал, волок через пол мира? Чтобы ты съебался молча? – новый выстрел, чуть правее уха.
— Я между прочим записку оставил, так что кончай истерику.
— И долго над ней думал, да? "Я ушёл!" Ебал я такие записки, командир.
-- Я за тебя тоже переживал, Отморозок, -- Брок вновь задорно скалится, становясь, наверное, моложе, так по крайней мере всегда говорила Мей, где она сейчас, и, зажмурившись, поднимается, замирает в дверном проёме, слепо вглядываясь в пустоту, разводит руки в стороны. -- Но давай мы будем решать семейные проблемы не при посторонних, детка.
Холодное дуло автомата упирается Броку в висок. Барнс хмыкает, выступая на свет, смерив презрительным взглядом, оскалившегося Брока, и отталкивает его в сторону, освобождая проход.
-- Ещё раз меня так назовёшь, командир, яйца оторву и скажу, что так и было. Добрый, -- Баки поднимает глаза к светлеющему небосводу, хмурится, подбирая слова. – Доброе утро, Капитан.
Роджерс кивает и глядит так жарко, так отчаянно требовательно, что у Брока колет где-то слева, противно ноет, дёргает, будто старая рана открылась и кровит, заново напоминая, что не стоило во всё это влезать.
-- Проходи-проходи, Кэп, но помни, я предупреждаю лишь однажды, -- Брок шагает в темноту, шарит рукой по стене в поисках выключателя, а другая так и не может убрать с рукояти беретты, хотя знает, что Стивен Гранд Роджерс никогда не опустится до удара в спину, даже с таким дерьмом, как предатель, Брок Рамлоу. – Да будет свет. И, Барнс, полный отчёт.
-- А ты не много ли на себя, берёшь, Рамлоу? – почти рычит Капитан.
Баки косится в сторону Стива и пожимает плечами, опускается на брошенный прямо на грязный пол матрас и выщёлкивает автоматную обойму.
-- Восемнадцать человек. Хорошо вооружены. Техника ближнего боя страдает. Значение местности -- минимальное. Знание цели -- минимальное. Жертв нет. Урон незначительный. Функциональность в норме, -- сухо, не поднимая головы. Но Брок все видит, замечает по мельчайшим изменениям в движениях, слишком резким, дёрганным -- Баки боится, страшно, до гулких ударов сердца где-то в горле. Боится быть тем, кем привык, в кого превратила его Гидра. Боится, что Стив, его Стив из Бруклинского детства почувствует фальшь.
-- Как уходил? -- Брок бьет точно в цель. Не делает останавливаться, зная, как будет правильнее, как лучше и честнее.
-- Крышами. Северная сторона. Вариант пять. Преследователи отстали на третьей позиции. Расчёт произведён верно, командир. -- и взгляд, как выстрел, точно в висок. Зимний всегда смотрит в упор, прямо, будто выцеливает противника, но Брок подходит, касается пальцами лба, очерчивает скулу, лаская, вознаграждая, довольно скалится, видя, как взгляд теплеет, плывёт.
-- Значит Йозефу за стекло платить придётся, -- буднично отзывается Брок, стараясь не оборачиваться, не смотреть на Стива, уже зная, что увидит в его глазах. Поебать. Да, именно так. – Встань-ка, давай-давай, поднимайся. – Рамлоу одним движением расстегивает тонкую, явно не по погоде, куртку Баки, проводит рукой по животу, задирает футболку, оголяя кожу. – Ебанулся полуголым шляться? Только твоих соплей нам не хватало. Надевай.
-- Брок, -- Стив кривится, хмурит брови и Броку хочется рассмеяться, показать ему средний палец и попросить съебаться в туман, слишком ярко горит ревностью взгляд, слишком сильно сжимает край щита ладонь. -- Прекрати этот спектакль!
Рамлоу лишь продолжает скалиться и впихивает в руки Солдата свёрток со свитером. “Надо же,” -- думает он, следит взглядом за тем, как Кэпу потихоньку срывает резьбу, как тот злится, что-то доказывает, дважды куда-то посылая Брока, даже требует что-то. Но Брок не слушает, не может, не имеет права думать о чём-то кроме мягких губ, гневно сверкающих глаз, и вспоминает, какие эти губы сумасшедше сладкие.
Броку хочется курить, выпить чего-нибудь горячего и оказаться дома. В маленькой квартирке под самой крышей, с настолько тонкими стенами, что слышно, как голуби вышагивают по старому рубероиду. Там всё казалось таким простым и понятным, не надо было вспоминать о всех сделках с совестью, лишь бы выжить, не приходилось оправдываться, несказанных словах, прикосновениях вскользь, синих глазах из прошлого, которого нет и уже никогда не будет. Ведь Барнс был таким же: сломанным оружием в чужих руках, выгоревшим на солнце фотоснимком, затертым, со своими слишком резкими чертами, способным только нажимать на курок по команде и спать спокойно, потому что – это работа «и нам за неё неплохо платят».
Брок хотел бы никогда не встречаться со Стивом, не до всего этого дерьма, ни после, чтобы не чувствовать спиной полный ярости взгляд того, кто для тебя по-настоящему важен, и с кем можно было хотя бы притвориться самым обычным человеком, без личного кладбища за спиной и такого багажа секретов, что и не разберешь, что лучше -- спрятаться и попытаться жить или пустить себе пулю в лоб.
-- Ты хотел поговорить с Барнсом, говори, -- и выходит на улицу, притворив дверь и стараясь не слушать, не обращать внимания на слишком громкого Стива, на мольбу и неуверенность в голосе, не знать, о чем он просит, Брок знает.
Роджерс не может остаться в стороне в любом случае, потакая странной мании – помогать всем обделенным, даже против их воли, будто бы замаливая одному ему известные грехи, стараясь выслужиться перед судьбой за какой-то призрачный шанс, за возможное будущее. Брок другой, он всегда жил одним днём. При его-то работе завтра могло и не наступить, особенно, когда выбирать было не из чего, как бы ты не барахтался, кругом дерьмо и ты стараешься хотя бы не нахлебаться, а в его сортах Брок не разбирался.
-- Он убийца, предатель, Баки, он пользуется тобой. Всегда всеми пользуется, а ты веришь, считая, что чем-то обязан ему. Он втерся в доверия ко мне, заставил себе окунуться во всё это, он не тот, кем ты его считаешь!
“Слишком громко, Роджерс, слишком высокопарно. Но я запомню эти слова, чтобы потом тебе же их и вернуть с торицей, при случае”.
Рассвет разгорается сильнее ярче, расцвечивая покатые крыши невысоких домов старой части города оранжевым золотом. Брок с тоской вглядывается в мирное небо. Очень может быть сейчас Стив найдёт правильные слова, и Зимний солдат Брока станет Баки Барнсом Стива Роджерса, и они уйдут под ручку, напевая «кумбая». А он останется, докуривать последнюю пачку. Жизнь его никогда не радовала, не была простой и лёгкой, выбивала землю из-под ног чаще, чем он успевал нормально подняться, никогда ничего не давала просто так. Если сегодня хорошо и спокойно, значит надо готовиться отстреливаться завтра.
-- Ты вспомнишь себя, Баки. Я помогу, я всегда буду рядом. Не допущу, чтобы ты был один. Мы вместе разберёмся, решим. Беннер обязательно найдёт, как восстановить твою память.
“Ты так ничего и не понял, Роджерс. Ты ведь и сам уже не тощий астматик с цыплячьей шеей, хотя загоны похоже с возрастом и сывороткой не меняются. Как был патриотичным, слепо уверенным в своей правоте хуйлом, так и остался”.
Брок курит одну за одной, молча, не ощущая вкуса, будто дым и не дым вовсе, будто не травит самого себя стараясь выжечь ненужную неправильную тоску. Ведь кто он такой, чтобы даже мыслями касаться Кэпа, думать о каком-то там будущем. Разве он стоит всех усилий Барнса, выматывающей тоски в серых глазах. Ну да, он видит, он замечает, как тот смотрит в окно ночами, как прячет во внутреннем кармане вырезанную из журнала фотографию, но молчит, цепляется хотя бы за те крохи, что ему выдали, старается быть нужным. Ведь Баки отплатил ему уже за всё, на полную. Но так не хочется напоминать зимнему Солдату, что мир не вращается вокруг старого разбитого жизнью и обстоятельствами хендлера.
-- Тебе не обязательно всем этим заниматься, Баки. Ты можешь выбрать все, что захочешь, если захочешь. Я помню, ты так хотел…
-- Я оружие, Стив! -- почти кричит Барнс, перебивая. -- Этого не изменишь! Я не Баки! Больше не Баки! И тебе придётся это принять!
Брок вздрагивает, трясёт рукой, откидывая в сторону тлеющий у самого фильтра окурок, трёт обожженные пальцы. Надо же, задумался, упустил смену настроения. Брок внимательно читал дело Джеймса Бьюкенена Барнса, просматривал кинохронику, фотографии, искал все что только можно было найти, даже старые армейские байки и те тщательно задокументированы и припрятаны в одной из ячеек безымянного банка в безымянном городе. И Солдат совсем не походил на того смешливого раздолбая и дело даже не в бионической руке или периодически взбалтываемых мозгах, дело не в ломке психики, Баки Барнс вырос, наелся дерьма, видел такое, что выбивает дух и у самых стойких. Только как это объяснить Роджерсу, да и стоит ли объяснять.
-- Но это несправедливо! – слишком громко, совсем не похоже на уравновешенного и всегда спокойного Капитана Америку.
-- Да что ты знаешь о справедливости, Кэп, – горько усмехается Брок, подходит к Барнсу, внимательно оглядывая, все же глазомер не подвёл, оправляет свитер, поглаживая большим пальцем венку на шее, вытягивая из высокого пушистого воротника отросшие пряди волос. – Хочешь справедливости для всех и каждого, Роджерс? Я тебя разочарую – так не бывает. Сколько не ебись, кто-нибудь обязательно окажется за бортом или так как мы с Агентом, слишком удобными мишенями для списания чужих долгов.
-- Рамлоу, -- почти рычит Роджерс, готовый оттащить прочь, прикрыть своего Баки орденоносной грудью, злится на Баки, позволяющего Броку такие вольности, на Рамлоу, что смеет жить, хотя давно бы надо было сдохнуть и, наверное, на самого себя, за то, что ещё не съездил бывшему командиру СТРАЙКа по потрепанной роже.
-- Кэп не надо. Все твои претензии, мне до пизды, если честно. И то что мы с тобой трахались, не даёт тебе привилегий в дальнейшем выебывании моего мозга. Просто забей. Я мудак и урод, но что это сейчас меняет? -- Брок смотрит прямо в глаза, знает, что Стив не отвернётся, не сможет отвести взгляд.
-- Почему, какого черта ты мне все не рассказал? Я бы справился с Гидрой, помог бы вытащить Баки до всего вот этого! Почему, Брок? Почему смолчал? -- тяжёлый кулак врезается в стену, кроша штукатурку.
-- О Барнсе? -- Стив вздрагивает, будто разом остывая, косится Броку за плечо и кивает. -- Потому что я знаю систему, Роджерс. У Фьюри нет твоего благородства к предателям, даже современно смекнувшим, что стоит бы сменить сторону. Он не стал бы возиться с Барнсом. Ты бы скорее всего и не узнал бы, что он жив и работает где-то в Монголии или Каире ручным убийцей, подчищая хвосты за ЩИТом, как это делал СТРАЙК. Или ты действительно думаешь, что мы жопы в спортзале качали, чтобы, выходя с тобой раз в месяц на миссию, смотреться так же охуительно? -- Брок оскалился, сплюнул под ноги. -- Мне надо было уйти и сделать так чтобы Барнс ушёл со мной и концы в воду. А с какой бы ты припиздью не был, в одиночку штурмовать базу Гидры -- я пока ещё не настолько из-за тебя двинулся.
-- Мстители помогли бы! -- упрямо глядит в глаза, прожигая, взбалтывая внутренности, напоминая о том, что когда-то было.
-- Да ну, сам-то ты в это веришь? Роджерс, как ты выжил-то с такой непрошибаемой наивностью и верой в людей? Почему ты сейчас со мной разговариваешь в подвале какого-то дома? Где твои ёбаные Мстители? Я скажу где -- грызутся между собой, стараясь найти правых и виноватых? Почему твоё правительство спустило всех собак на Барнса, когда никто кроме твоих Мстителей не знал, что он жив? -- Брок тыкает пальцем в звезду на груди Стива. -- Только ты и твои пидарасы в курсе, что Зимний Солдат ушёл.
Брок знает, как рушатся иллюзии, с какой болью приходит осознание реальности, горда горечь заполняет сознание, затягивает блеклой пленкой, сжимает лёгкие, он это пережил, уже очень давно выучил, попробовал на вкус, но почему-то несмотря на злость, глухое раздражение и деланное безразличие не получалось радоваться. Брок знает Стива, слишком хорошо и полно, может угадать реакцию и как бы не хотелось отстраниться, послать слишком правильного Капитана на хуй, не получалось.
Брок злится, трясёт головой. Слишком многое перестало складываться с началом этого пиздеца, стало слишком важным, личным. Он тысячу раз мог застрелить Роджерса в спину и на заданиях, и пока вместе со СТРАЙКом усиленно отводил взгляд, и в постели, хватило бы сил свернуть шею разомлевшему после секса любовнику, но Брок не мог.
“Ничего личного,” -- отрепетировано вплоть до выдоха, чтобы он не понял, насколько Брок увяз.
Тяжёлые шаги за дверью больничной палаты и часы, дни, недели ожидания, с какой-то больной неясной надеждой, что всё-таки личное, всё-таки не закончат они так -- скупым прикосновением в холле торгового комплекса, тянущей болью в сердце и розовым блеском Романов на губах тогда уже не его Стива.
-- Чего ты хочешь, Роджерс? Чего тебе, блять, нужно?
часть 8— Похуй, пляшем, — говорит Брок, поднимаясь на борт джета.
Он не спрашивает о себе, не интересуется, что будет дальше, потому что Кэп обещал вытащить Барнса, убрать подальше с радара Гидры, спрятать на самом виду, ведь там достать сложнее всего, сделать гребаным героем войны, единственным выжившим, самой отчаянной жертвой обстоятельств, дать Баки Барнсу ту свободную жизнь, которую он и не видел после сороковых. Брок понимает, чувствует правоту принятых уже давно решений, но не тянет привычно время, не вглядывается в обеспокоенные его молчанием глаза Кэпа и не ищет, не пытается разглядеть там что-то для себя. Он слишком устал от всего этого дерьма.
Роджерс сам не может оторвать взгляда от его спины, смотрит, прожигая до самых ребер, раз за разом повторяет, что всё сделает ради Баки, и Броку хочется его ударить, врезать по идеальной роже за то, что этот уёбок не видит, как Барнс вздрагивает, слыша это блядское «Баки», произнесенное с особым придыханием, будто о самом важном.
— Я совсем ничего не помню, командир, — жалуется Джеймс, усаживаясь рядом в кресло, хватает за руку, тянет к губам. — Только какие-то отрывки, вспышки, как после контузии.
— Ты разберешься, — глухо отвечает Брок, отводя взгляд, хмурясь, злясь на самого себя за то, что настолько прирос. Ведь Барнс слишком давно и хорошо его знает, может быть, даже слишком давно, и преотлично умеет читать по глазам.
Нью-Йорк встречает их мерзким моросящим дождём и привычным удушливым смогом, забивает лёгкие горьковатыми запахами асфальта и мокрого бетона, пробуждает в памяти то, чему там совсем не место. Брок застегивает куртку до самого горла, ёжится. В такую погоду шрамы болят сильнее, и хочется скрести по рубцам ногтями, содрать, оставив сочащееся кровью мясо, в надежде на…
Броку поебать на косые колкие взгляды, на перешептывания агентов, когда он идёт, расправив плечи и чеканя шаг, по коридорам новой базы ЩИТа. Молчит, даже не вздрагивает, ловя хмурый взгляд Фьюри, старается не коситься на вытянувшегося по струнке Барнса. Брок кивает на все предложения, соглашаясь быть под колпаком, если они хоть что-то могут сделать для Джеймса.
Броку наплевать на казенное полупустое жильё, на узкую для двоих кровать и слишком маленький для потребностей Агента холодильник. Брок каждое утро ходит в соседний гастроном, закупается на целую роту, кривит губы в подобии улыбки, старается что-то вежливо отвечать, хотя хочется нахамить, послать к дьяволу приставленного Николасом соглядатая в розовом переднике и слишком вычурными для псевдо-итальянки кудряшками. Он даже помнит её имя и показатели стрельбы, помнит, что она плоха в ближнем бою и боится прикосновений к ногам, но вежливо скалится на ежеутреннее приветствие, забирает булки и бекон.
Брок молчит, когда на пороге однажды оказывается Роджерс, растрёпанный, с чёрными синяками под глазами. Молчит и готовит кофе для человека, чьё имя звучит как непоколебимость и самоуверенность, умудрившегося настолько загнать свой супер организм, до бессонницы, частичного отказа регенерации.
Молчит, когда Роджерс что-то путано объясняет, перескакивая со слова на слово, когда его обожжённого плеча аккуратно касаются чужие пальцы, знакомо ведут по руке до самого запястья.
Молчит и снимает джезву с огня, когда горячее тело прижимается к спине, и бьёт, стоит губам коснуться шеи. Бьёт с размаху, с оттяжкой, вкладывая всю сжигающую нутро боль, глухое горькое одиночество и отчаянное желание быть нужным ему, им. Он не чувствует поначалу, как его тянут от не сопротивляющегося Стива, рвётся из захвата, обдирая кожу о бионическую руку Зимнего, рычит, скалит зубы и затравленно замирает, слыша тихое:
— Командир.
Брок привыкает к узкой койке и горячему телу Барнса на плече, привыкает ходить в гастроном, варить кофе и на поселившегося на диване Роджерса, привыкает к ощущению чужого взгляда в спину и старается не хвататься за беретту, которую так и не смогли у него отобрать всеми силами Мстителей под скептическим и немного насмешливым взглядом Джеймса, привыкает к Романов, появляющейся из ниоткуда на его кухне, к ненавидящему взгляду Уилсона и плевкам под ноги, когда тот думает, что Брок слишком далеко, привыкает к суперам, опекающим, словно собственное дитя, Роджерса. Но никак не может привыкнуть к бездействию.
Руки так и просят коснуться оружия, провести по прикладу, взвесить в ладони, примериться и нажать на спусковой крючок, выпуская на волю саму смерть. Голова требует проработки планов, поисков путей отхода, и Брок умудряется уйти от слежки агентов ЩИТа, банально выйдя за пивом и свернув с привычного маршрута.
— Где моя команда, Капитан? — спрашивает, не надеясь на ответ.
Роджерс отводит глаза, прячется за кружкой с горячим кофе, и Броку снова хочется его ударить.
Они больше не говорят, после Бухареста обменявшись от силы двумя десятками слов за последние пару месяцев. Практически не остаются наедине. Капитан забирает утром Барнса, и они пропадают до вечера в лабораториях и тренировочных залах ЩИТа, возвращаются ровно к восьми. Иногда Джеймс хмурится, запирается в их с Броком комнате и сидит, молча уставившись на свою искусственную руку, будто старается услышать за тихим гудением сервоприводов биение настоящего, живого пульса. Иногда они громко смеются, вваливаются в маленькую прихожую, толкаются локтями, будто парочка подростков, и пахнут как-то по-особенному. В такие дни Барнс льнёт жарче, выцеловывает шрамы на плече и шее Брока, вылизывает всего, долго растягивает, подготавливая, не слушая хриплых стонов, не замечая сведённых судорогой мышц.
Иногда Брок просыпается ночами от собственного беззвучного крика, бьётся, выпутываясь из липкого кокона простыней, и долго курит у окна, поглядывая на мерцающий неоновыми огнями Бруклин, на пустующую половину Барнса, зная, что эти двое лижутся на кухне, будто боясь быть застуканными слишком суровым родителем, и от этого сердце тянет особенно сильно. Но Брок снова и снова молча глотает, отворачиваясь к стене.
— Где моя команда, Роджерс? — устало, без надежды, в сотый раз.
— Брок, понимаешь…
— Нет, блять, Роджерс, и не хочу понимать. Это простой вопрос, и ответ на него не так сложен.
Капитан долго молчит, смотрит, будто виноват во всём на свете, и вызывает для чего-то машину ЩИТа вместо той, что стоит у подъезда.
Брок не злится, не воет, не бросается на облицованные белым кафелем стены, лишь сухо пересчитывает обезображенные тела своих щенков, повторяет имена, звания, даты рождения, привычки. Останавливается у каждого, касается ладонью холодных лиц и беззвучно прощается. Он не знает, кто был настолько жесток, он не хочет знать причин, чтобы не сбиться с направляющей. Так же молча просматривает отчёты медиков и срывается, стоит только за спиной закрыться дверям морга. С остервенением, не замечая боли в разбитых костяшках, бьёт в стену, рычит, скалит клыки, орёт в серое низкое небо.
— Брок, я понимаю, — Роджерс оказывается слишком близко, сжимает плечо, тянет на себя, обнимает, совсем как до всего этого пиздеца, легко касается короткого ёжика чёрных волос. — Мы найдём тех, кто так с ними.
Брок зажмуривается, застывает в объятиях, каменеет, стараясь не дать теплу Стива снова смягчить сердце, позволить забыться хоть на мгновение. И пусть хочется обратного: сильнее вжаться, довериться впервые в жизни кому-то кроме себя, кто скажет, что всё не так сложно, когда ты не один, допустить возможность, что сам не сможет, не осилит.
— Я справлюсь, Роджерс, — отстраняется, нервно закуривает, морщится, замечая, как сильно трясутся руки. — Но спасибо, что привёз меня сюда. Ты позволишь мне пройтись в одиночестве?
Оторваться от слежки удаётся на удивление быстро. Брок лишь зло усмехается и сворачивает к одному из старых личных схронов времён работы на Гидру, о котором не знает никто, кроме Роллинза, чьего тела не было в холодильной. Брок не знает, категорически не понимает, что происходит и какая сила смогла поиметь весь СТРАЙК, да так, что Кэп с Мстителями не начали военных действий.
Беретта сама собой оказывается в руке. Брок прислушивается, замирает около неприметной двери в заброшенный подвал, осматривается, замечая по-особому сдвинутые ящики, отжатые крепления, и заметно успокаивается. Обо всех запорных механизмах и ловушках знал только один человек.
Брок входит бесшумно, крадётся, довольно хмыкает, замечая блеснувшую в темноте стальным блеском растяжку: значит, не расслабился и готов встретить неприятеля лицом к лицу. В этом был весь Роллинз. Он мог умирать, истекая кровью, но всегда находил время обезопасить тылы. Джек не спит, сидит в глубоком кресле лицом к единственному входу.
— Командир, — хрипло шепчет он, не поднимая взгляда. — Я знаю, что это ты, сукин сын, — рвано кашляет, утирает губы тыльной стороной ладони и тяжело откидывает голову назад, глухо, надрывно смеётся. — Он всех положил, командир. Вылавливал нас, как зверей, по одному, охотился, забавлялся мучениями. Он добрался даже до Мэй, понимаешь, этот уёбок убил нашу Мэй только ради того, чтобы достать тебя. Ему нужен был ты, а спрашивали с нас.
Брок молча проходит вглубь комнаты, включает свет, заставляя Джека поморщиться, прикрыть глаза руками.
— Давно ты здесь окопался? — подходит ближе, зло сплёвывает под ноги. На Роллинза смотреть страшно: вместо лица один сплошной синяк, глаза заплыли, губы разбиты и опухли.
— Красавец? — кривится Джек, стараясь выдавить из себя улыбку. — Да и ты не лучше. Забавно, что из всех остались только мы с тобой, командир. Как в старые добрые времена, да? Одни против всего мира.
— Мы достанем уёбка, где бы он ни был, — хищно скалится Рамлоу.
Роллинз рассказывает всё: и как их отлавливали после падения хеликерриеров, как Капитан лично допрашивал часами, узнавал о роли Брока и Зимнего солдата, как потом распустили по домам, только лишь уволив и лишив званий, как они искали Брока в списках погибших и потом вздохнули с облегчением, не обнаружив его там. Как Мэй плакала, наверное, впервые в жизни, замерев на пороге палаты и не решаясь зайти. Брок озадаченно потёр лицо. Как искали себя в новом, изменившемся слишком быстро мире и какую истерику закатил Роджерс, обнаружив однажды утром палату Брока пустой. И всё по новой: их ловили, запирали по одиночным камерам и допрашивали-допрашивали-допрашивали. А потом пришёл он.
— Таузик ржал: командир, мол, что может сделать мелкий чинуша из ООН такого, что не получилось у самого Капитана с Фьюри. А посмотри, как вышло. Я Молли услал в такие дали, что самому бы теперь добраться.
— Что ему нужно было?
— Ты!
— Имя.
часть 9Брок хмурится, трёт уставшие за несколько бессонных суток глаза, затягивается сильнее, давится горьким дымом.
«Эверетт Росс. Глава спецотдела ООН по противодействию терроризму»
Просматривает не слишком качественные фотографии, в сотый раз перечитывает те скудные данные, что удалось добыть за немалые деньги через одного не слишком чистого на руку агента ЩИТа.
План в голове вырисовывается сам собой.
Брок знает, сколько ему потребуется времени на подготовку, как будет уходить, где потом отсиживаться и в какую страну оплачивать трансфер. Знает, как прикроет Роллинза с семьёй. Знает, что напишет на могильном камне каждого из своих «детей», и не потому, что больше некому этого сделать, он должен, по-другому никак. Знает, как будет срезать кожу со спины Росса, тонкими лентами красивого алого цвета, как будет упиваться его болью, не давая соскользнуть в небытие. Единственным, что никак не удавалось продумать, были Капитан с Барнсом. Как бы ни хотелось наплевать на всё, что сделано и что он планирует провернуть сейчас, поверить, что поймут и примут вновь вымазанного чужой кровью, ведь нельзя всё так оставить. Он мог сколько угодно открещиваться от собственных чувств, избегать Стива, прятаться за желанием отплатить Джеймсу, но Брок всё же понимал — любит их обоих, пусть немного по-разному, но то тёплое, живое чувство в груди нельзя было назвать ничем другим, кроме этого блядского слова на «Л». И кто угодно мог бы твердить, что любовь способна победить всё на свете, но Брок был реалистом. Злоебучая судьба слишком привыкла нагибать его и смотреть за результатом.
— Командир, какой у нас план? — спросил лишь один раз Роллинз и подавился словами, готовыми было сорваться с языка, под тяжёлым взглядом Брока.
— План? — он отложил в сторону планшет с планом дома Росса в сторону, плеснул в стакан из бутылки без этикетки. — План. Есть у меня план, а ещё Зауэр и четыре ящика водки. Так что выгребем.
Брок не смотрит больше в серые внимательные глаза Барнса, не хамит упрямо ненавидящему его Уилсону, не любезничает с по-особому улыбающейся Романов, не огрызается на любое, даже самое безобидное, слово Роджерса. Он старается совсем ни с кем не разговаривать, не соприкасаться интересами, закрываясь в себе сильнее, пряча последнее, что осталось внутри живое, чтобы выжечь и его в конечном итоге. Брок считает в голове дни, часы, минуты, мгновения и замирает на пороге, когда всё уже наконец готово, когда за несколько кварталов от дома ждёт старенький неприметный минивен с Джеком за рулём, нагруженный оружием и взрывчаткой под завязку. Останавливается на пороге кухни, замирает, оглядывается с горечью, привыкнув уже считать эту крохотную конуру своим домом, подмечая не вымытую Джеймсом кружку из-под кофе с неровным сколом по одному краю, недоеденные Кэпом тосты с беконом и арахисовым маслом, полотенце, брошенное на подоконник, пепельницу, полную окурков, не допитое им ещё вчера пиво. Брок не хочет прощаться, не хочет придумывать себе оправдания и врать тем, кто этого не заслужил, не хочет давать себе и шанса передумать. Брок не пишет записку, точнее, нет, пишет, долго подбирает слова, чтобы наконец всё рассказать: как сильно хочет вернуться, как сильно выворачивает его от мысли оказаться где-то далеко, но он должен справиться со всем этим дерьмом сам, должен отомстить, — но не оставляет её, комкает и сжигает в пепельнице, вывалив окурки прямо на стол. Он должен закончить эту игру, которую неизвестно зачем и ради чего затеял Росс.
— Командир, ты точно считаешь, что это необходимо? — в сотый раз переспрашивает Роллинз, забирая у Брока папку со своей новой личностью, перелистывает, усмехается, читая имя и место жительства.
— Этот хуй с горы слишком много о себе думает, если считает, что у меня руки коротки до него добраться, — недобро скалится он, перебирается на водительское сидение, заводя машину. — И потеряйся, блядь, с концами, понял? И поменьше пизди о прошлом. Бывай, Джек.
Брок не оборачивается, не смотрит в зеркало заднего вида на замершую на поребрике фигуру, прикуривает, щурится, криво усмехается, скалится сам себе, тянет обезображенные ожогом губы.
— Вот и проебал ты своё счастье, мудозвон, — смеётся хрипло, с надрывом.
Брок умеет охотиться на волков, пригибаться к самой земле в поисках следов, умеет расставлять капканы и передвигаться совсем бесшумно. Ему не составляет труда пролететь через полмира по чужим документам, даже не меняя в них фотографию, хотя он знает — его ищут, пробраться в дом Росса, отключая камеры одну за одной, пройтись по всем комнатам, перебрать оставленные на столе документы. Брок не берёт с собой оружие, ему достаточно парочки ножей. Он бы справился и голыми руками, но всё должно быть красиво и эффективно. Каждое имя, звание и дата, каждый момент их биографий должен остаться на теле этого ублюдка, остаться напоминанием, несмываемым, неуничтожимым клеймом.
— Как хорошо, что вы, мистер Рамлоу, соизволили наконец откликнуться на мое приглашение, — ухмыляется Росс, стоит ему войти в собственную гостиную и зажечь светильник на низком столике у дивана, будто бы уже зная — ждут.
— От такого сложно отказаться, — скалится Брок, чуть подаваясь вперёд, привставая с кресла, готовый в любой момент кинуться на противника, сжать тонкую шею ладонью, вдавливая кадык в гортань.
— Я не боюсь вас, мистер Рамлоу. Так что оставьте этот взгляд. Я всего лишь хотел с вами поговорить, но вы тот человек, которого так просто не отыскать, — Эверетт движется плавно, размеренно, будто ему и правда всё равно, что напротив него в кресле сидит один из самых разыскиваемых преступников, убийца, тренер цепного пса Гидры. Лишь только нервно вздернутые уголки губ, лёгкая дрожь стакана с виски в руках выдают с головой.
— Правильно, ублюдок, за каким хуем мне сдался твой страх. Мне нужна твоя жизнь, — зло усмехается Брок.
— И вы совсем не хотите узнать, зачем всё это? Не верю, вы создаёте впечатление умного человека, мистер Рамлоу, и я ни в коей мере не пытаюсь вам польстить, — Росс садится за стол, устраивая перед собой на столешнице свой портфель. — Вы ведь испытываете к этим двоим некие чувства, иначе не побоялись бы их использовать ради достижения своих целей, они ведь не в курсе, что вы здесь, иначе не искали бы вас. Да, я хорошо вас изучил, мистер Рамлоу, как изучают новую смертельно опасную болезнь, неизвестный микроб. Вся ваша жизнь, от первых минут и до сего дня, все операции, где вы участвовали, неприглядные делишки — я знаю абсолютно обо всём. Я просчитал вас, вывел правила и закономерности. Вы опасный враг, но я готов рискнуть всем ради мира. А чем вы готовы рискнуть ради своих мутантов?
Эверетт замечает что-то во взгляде Брока, приободряется, расправляет плечи, победно улыбается. Может, ему кажется, что он подобрал ключи ко всем запорным механизмам его существа.
— Вы очень интересный объект для наблюдения, сложный, многогранный, не такой, как всеми любимый Капитан Америка. В вас нет предвзятости к чему-либо. Все средства хороши, не так ли? И вам не страшно умереть, но… ах, это славное «но», скольких великих и по-настоящему талантливых людей оно сгубило. У вас ведь есть ещё кое-что, — Росс жмурится, тянет паузу. В его руках будто из ниоткуда возникает потертый красный дневник с вытравленной на обложке звездой. — Тот, у кого ещё много-много времени, если обстоятельства сложатся удачно.
Дневник притягивает взгляд, так и просится в руки, будто заговорённый. Брок знает его наизусть, до последней строчки, без правильного произношения, выговора на чужом для него языке, просто знает. Какие на ощупь пожелтевшие от времени страницы, шероховатая твердая обложка, с каким наклоном неизвестный пишет, чуть заваливая буквы вправо, слова, проклятия, въевшиеся триггерами в подкорку Барнса, спусковые крючки для Зимнего Солдата. Брок читал его бесчисленное количество раз, просиживая бессонными ночами на базе, не ради управления марионеткой с бионической рукой, не ради мифической власти над миром. Он читал его, чтобы однажды освободить Джеймса Бьюкенена Барнса от крепких нитей, от триггеров.
— Что ты хочешь?
Брок подбирает команду на отъебись, из тех, кого не будут искать. Ему не нужны профессионалы, идеальные бойцы, да и кто сравнится с его щенками в умении подавать лапу по команде. Ему нужно время, немного лишних минут, чтобы уйти самому, внести сумятицу в ряды тех, кто за ним явится, и сделать всё по-своему, без оглядки на пидораса из ООН. Он не верит Россу, такие уёбки никогда не остаются без запасного плана, всегда ставя сразу на нескольких игроков. Он не верит, что данных по Зимнему больше нигде нет, и должен самолично убедиться в обратном, и поэтому, как только вновь оказывается в Нью-Йорке, идёт к единственному человеку, доверять которому в обычной жизни никогда не стал бы.
Романов кривит губы, смотрит остро, препарируя взглядом, но пропускает в квартиру, не спрашивая ничего, берёт протянутые документы и забирается с ногами в кресло.
— Какой ты неожиданный человек, Рамлоу, — тянет она, отрывая глаза от бумаг, прикусывает губу. — Только я хочу тебя пристрелить за Стива, ты появляешься и всё переворачиваешь с ног на голову. Эверетт Росс не последний человек в ООН. Он не первый год копает под Мстителей, но чтобы так, почти в открытую связаться с террором... Интересно.
— Ты поможешь?
— Да, но не ради тебя или Барнса. Мне слишком дорог Стив, чтобы оставлять всё так. И, если я правильно понимаю, после всего Росс пропадёт без вести?
Брок кивает, отхлёбывая из кружки. Кофе обжигает гортань, он морщится, допивает в два глотка.
— Даже если тебя?..
— Поверь, Романов, о Россе есть кому позаботиться при любом раскладе, но все данные по Зимнему Солдату должны быть уничтожены, и кроме тебя с этим никто не справится как следует.
Наташа кивает, соглашаясь.
Брок не идёт проверить любовников, не следит за будто посеревшим, выцветшим Роджерсом, не ходит несколько дней тенью за Барнсом, по крайней мере, сам себя уговаривает, что всё не так, как выглядит, что он банально хочет удостовериться, что с ними всё хорошо, и не виновато глупое сердце, пропускающее удары, отчаянно сжимающееся и заполняющее всё существо, стоит только увидеть широкую спину Стива в толпе, поймать запах дурацких сигарет Джеймса.
Иногда всё, что у нас есть, всё, что от нас остаётся — это прошлое, несколько машинописных листков биографии в архиве, мало значащие для кого-то другого даты, потертые, местами выцветшие фотоснимки и воспоминания соседей о тебе «до всего этого дерьма, до того, как жизнь окончательно пошла по пизде». А у Брока и того не осталось. Некому помнить о нём, кроме тех, кого он снова собирается предать, пусть и ради их блага.
Как же он не любит эту совершенно уебанскую фразу «ради твоего блага», терпеть не может Стива, когда он ради этого самого блага подставляет звездную грудь под пули, когда Барнс тащит его, Брока, через океан, так же твердя о благе, забывая при этом даже питаться нормально, спать ночами и много что ещё. Но сейчас и он сам, окончательно поехав на старости лет, бросается в самую гущу.
Брок скалится, шипит сквозь зубы, но натягивает на лицо маску.
В Лагосе слишком душно, воняет гнилыми овощами и немытыми телами чудо-команды, которые не понимают и пары слов своего командира, но очень быстро учатся распознавать всё сказанное по жестам и движениям губ Брока, чтобы лишний раз не отхватить пиздюлей от скорого на расправу Кроссбоунса.
Липкий пот заливает лицо под маской, мешает сосредоточиться. Из-за тяжёлой сбруи не вздохнуть нормально. Ноют плохо сросшиеся рёбра, тянет где-то слева, мешая сконцентрироваться, нормально двигаться, притупляя реакцию. Брок привык справляться своими силами, стрелять почти в упор или выискивать противника через снайперский прицел, без всяких технических примочек, которыми так и норовил снабдить их Старк. Брок всегда слал его нахуй и лишь жёстче гонял бойцов.
— Пляшем, девочки! — хрипит он, проверяя приводы перчаток. — Пляшем.
часть 10Брок знает, что его жизнь много не стоит, но умение продать её подороже не раз выручало в прошлом и спасает сейчас, когда былая репутация прохерена, погребена вместе со званием и былыми заслугами под руинами Трискелиона. Росс, будто глумясь, присылает цель за целью, приказ за приказом, до странного напоминая Пирса поспешностью, отсутствием хоть какого-то годного плана и грандиозностью мысли при этом. Брок кривится, отправляя шифровки Романов, чувствует себя как в дешёвом шпионском фильме и стреляет чуть левее жизненно важных органов, сплёвывает, костерит себя и снова отчитывается об успехе, теперь уже заигравшемуся в вершителя судеб Россу.
— Расчётное время прибытия -
двенадцать часов, командир, — на ломанном английском старательно выговаривает вроде бы Дюк и щербато ухмыляется. Брок даже не пытается запомнить имена тех, с кем ему предстоит подохнуть в ближайшем будущем, не запоминает лиц, не старается понять слабые и сильные стороны. Всё это ни к чему ни сейчас, ни когда-либо потом.
— Как меня достала эта ебатория, — ругается тихо, едва слышно из-за гудения вертолетных винтов. Он знает, что в конечном итоге самолично пустит пулю в лоб каждому из своих бойцов, пристрелит, чтобы оборвать последние ниточки, за которые можно будет дёрнуть, попытаться надавить. Сразу вспоминаются его щенки, смешные, шумные, верные до безобразия и такие же тупые. Брок дергается, достаёт из кармана пачку сигарет, бездумно прикуривает, не обратив внимание на вспыхнувшее красным предупреждение, машет рукой на просьбы затушить сигарету и суёт в лицо средний палец самому бесстрашному.
— Командир, я тут пирог испекла, у вас же день рождения, — смущённо опускает глаза Мэй, мнётся, переступая с ноги на ногу, краснеет, наверное, впервые.
— И где он? — ухмыляется Брок.
— В помойке, — гогочет Таузиг. — Она им всю казарму так провоняла, что уже второй день ночуем в палатках на плацу на потеху всей Гидре.
— Уёбок, — шипит единственная девушка в СТРАЙКе, гневно сверкает глазами, едва сдерживая накатывающий гнев, зная, что командир по голове за такое точно не погладит, да и потом всегда можно будет объяснить Бобу всё доступнее, разворачивается на каблуках и быстрым шагом скрывается в общей душевой.
— Ты же девочка! — орёт ей в след Таузиг, улюлюкает.
— Как бы эта девочка тебе сегодня твои же яйца в рот не засунула, баклан ты эдакий. И пока не обойдёшь её по нормативам, девочка - это ты, Боб, — ржёт Роллинз, поглядывая на Брока. — Да, командир?
Тот кивает.
Прошлое режет, кромсает иногда вернее хорошо отточенной стали, входит глубже, до самого нутра, раздирает, калечит, и можно дёргаться сколько хватает сил, всё едино — сдохнешь.
Брок сильнее стискивает зубы, сглатывает горький колючий комок, хмурится, трёт глаза, злится на память, на всплывающие перед взором лица своих детей, тех, кто следовал за ним в любой ад, только дай отмашку, злится на красную пелену, затягивающую сознание, на самого себя за то, что расслабился, позволил щенкам пробраться слишком далеко под кожу, врасти в него, оплести душу, на Роджерса за то, что позволил всему этому произойти, за то, что он не разглядел очевидного, не спрятал, не помог пусть и бывшим товарищам, за то, что, видимо, сам постарел, размяк и позволил какому-то ушлёпку из ООН диктовать свою волю.
— Ничего, выблядок, у меня все по счетам платят однажды.
Чёрная маска с нацарапанным черепом закрывает лицо, прячет за собой то, что ещё осталось от Брока Рамлоу, выпуская наружу кого-то другого.
Сколько бы Брок не зубоскалил по поводу Беннера и того зелёного гиганта, что прячется где-то в самом цивилизованном мстителе из всего детского сада Фьюри, сколько бы не кивал потом уважительно, проходя сквозь проломы в стенах, оставленных Халком, Брок всегда знал, что и в нём есть кто-то тёмный, неподвластный никому, Альтер эго, выпестованное долгими годами беспросветного дерьма, а не созданного совершенно случайно в результате воздействия сверхсекретной сывороткой и неуёмного энтузиазма одного отдельно взятого идиота. Личный монстр, дремавший где-то очень глубоко, поднял голову, рычит, рвётся с цепи, почувствовав, что наконец-то и он дождался своего часа.
Брок прекрасно знает, что его ищут суперы, остатки пока не до конца загнувшейся Гидры, знает, что ЩИТ никого никогда просто так не отпускает, тем более во второй раз, и у одноглазого гоблина вопросов всё больше и больше. Знает, что Капитан дышит в спину, отставая всего на несколько шагов, знает, что Зимний подобрался слишком близко и его видели недалеко от убежища пересравшиеся от страха осведомители, знает, что Романов из последних сил путает его следы, уводя своих же товарищей в другую сторону буквально в последний момент и что скоро ей это настопиздит настолько, что Роджерсу станет известно вся его подноготная, вплоть до цвета трусов долбоёбов из его новой горе-команды.
Голова гудит от недосыпа.
Брок затягивается, выпускает дым через ноздри. Ему постоянно снятся сны, приходят знакомыми-незнакомыми лицами и смотрят серыми внимательными холодными глазами Зимнего Солдата времён Гидры, обиженными Барнса, застывшего на их маленькой кухоньке в Бухаресте, растерянными и чуть шальными Баки со старых довоенных фотографий, осуждают пронзительно-голубыми Кэпа, размазывают, подрывая последнюю уверенность в себе и том дерьме, в которое по самое горло влез Брок, взглядом Роджерса. Рамлоу вскакивает посреди ночи, долго пялится в темноту, стараясь осознать где он и что, чёрт возьми, происходит, литрами пьёт кофе, разбавляя его пятизвёздочным «лекарством», рычит по-итальянски, по-русски на любого, кому не посчастливится оказаться в такие моменты где-то поблизости, хватается за ножи, зло метая их в стены.
— Минимальный контакт. Стрельба на поражение. Вошли, забрали, вышли. Никакого геройства, на рожон никто не лезет, поняли, дамочки? — Брок глядит на тяжёлые грозовые тучи, затягивающие небо над Лагосом. — Сегодня по нашу, блядь, душу явятся Мстители и молитесь, если умеете, чтобы с ними не было самых ебанутых. Хотя вряд ли нам что-то поможет.
— Заебись, — хохочет Брок и стреляет, отводя ствол чуть левее, ухмыляется зло, сбивая кирпичом мчащегося на него Сокола, проходит тяжёлыми ботинками по хрупким крыльям, дробя механизмы, с оттяжкой пинает по рёбрам, отводя душу, присаживается у самой головы, стискивая ладонью открытую шею летуна.
Уилсон шепчет что-то неразборчивое, косится в сторону.
— Лежи, уёбок. Затрахал мешаться.
Сокол булькает, скребёт пальцами асфальт и послушно закрывает глаза, сдаваясь.
— Умница, птичка, — тянет издевательски, поднимается одним движением, вскидывает винтовку и не целясь выпускает короткую очередь по мелькнувшей за поваленным грузовиком Вдове, усмехается, заметив красноречиво выставленный средний палец.
— Командир, — хрипло выдыхает кто-то из бойцов, нервно оглядываясь.
И Броку хочется орать, послать к хуям всё прямо здесь и сейчас. Выдержка крошится от этого привычного, казалось бы, обращения быстрее, чем после десятого стакана бурбона. Они снова становятся рядом, за спиной, улыбаются знакомо, вытягиваются по стойке смирно, по-военному отдают честь, вскидывают автоматы на плечо единым движением, будто только и ждут приказа.
— Командир!
И Брок бьёт прикладом в зубы, в переносицу, проходится тяжёлыми сапогами по рёбрам.
— Командир!
— Командир!
Со всех сторон издевательски громко, хлёстко. И он рычит, скалит зубы, отпуская самого себя.
«Проникнуть на базу, мистер Рамлоу, и по возможности забрать образец. Я повторюсь, по возможности. Молодчики в костюмах из спандекса вам попробуют помещать, куда же без них. К тому же Вы им слишком интересны. И ваша задача… растревожить этот муравейник как можно сильнее».
— Есть, проникнуть на базу, — хрипит Брок, откидывая ненужную винтовку в сторону, выщёлкивание крепление(???) усиленных приводами перчаток.
— Командир, — хриплое, едва слышное, голосом Барнса.
Сознание затягивает красной плёнкой ярости. Сердце не ёкает, как раньше, не пропускает удар, когда Брок краем глаза замечает кэповскую форму, когда щит с воем рассекает воздух и врезается в стену над головой, выбивая кирпичную крошку. Брок не вздрагивает, когда Роджерс хватает его за плечо, разворачивая к себе и пытаясь что-то сказать, не закрывает глаза, не просит прощения за всё, что успел наворотить. Брок бьёт со всей силы, вкладывая в один удар всё, что накипело, наболело, всё, что сжигало долгими ночами, бьёт, снося Капитана к стене, бьёт по рёбрам, в лицо, метит по ногам. Отвлекается на юркую рыжую гадюку, хватает за руку, скручивая в захвате, наматывая волосы на кулак, хрипло смеётся, выбивая шокер из ловких рук русской шпионки.
— Нет, дорогая, этого слишком мало, чтобы вырубить меня.
Брок не видит разницы между своими, чужими, между Мстителями и его собственными бойцами. Брок Рамлоу подох под развалинами Трискелиона, сломался в темноте нью-йоркской квартиры, просыпаясь в одиночестве, прислушиваясь к возне на кухне, кончился на пороге морга, когда мир посерел окончательно, лишив его последнего. Всё что осталось от командира военизированного отряда СТРАЙК — это череп, обтянутый кожей, и кости.
— Командир, — хрипит Барнс, уворачиваясь от тяжёлого кулака, припадая на правую ногу, хватаясь за треснувшие рёбра, смотрит устало, обречённо, готовый подставиться в любой момент.
— Я Кроссбоунс, ублюдок!
Ему постоянно снятся сны, приходят знакомыми-незнакомыми лицами и смотрят серыми внимательными холодными глазами Зимнего Солдата, обиженными Барнса, растерянными и чуть шальными Баки, осуждают пронзительно голубыми Кэпа, размазывают, подрывая всю уверенность в себе и том дерьме, в которое по самое горло влез Брок, взглядом Роджерса. Брок закрывает глаза, зажмуривается, отпихивает от себя Зимнего и швыряет гранату наугад, оглушая подобравшегося слишком близко Стива.
— Попался, звёздно-полосатый уёбок!
Броку наплевать, что Роджерс не уворачивается, не отвечает на удар в челюсть, наплевать на взгляд, полный решимости и злой упёртости. Брок бьёт снова, снова и снова.
— Вся моя жизнь пошла по пизде из-за тебя! Давай, урод, поднимайся, дерись! — Брок выщёлкивает тонкий клинок. — Это за то, что уронил на меня дом, за то, что возник на пути! — Брок скалится, трясёт отбитой рукой и снова впечатывает кулак в стену около левой глазницы Кэпа, будто не замечая отсутствие перчатки. — Это за блядского Баки! За Барнса! За моих ребят! За моих… щенков!
Скалится, пропуская удар, срывает маску, устало опускаясь на землю, когда замечает вспыхнувшую среди серых тяжело ползущих по небу незнакомой для него страны туч яркую звезду, выпущенную кем-то из ракетницы.
— Мой отец всегда говорил, Роджерс, — Брок не смотрит на Стива, не ищет глазами Барнса. Перед его взглядом всё ещё горит ярким синим огнём звезда. — Если загнали в угол — уйди достойно!
И палец сам собой находит кнопку.
часть 11
Брок стискивает зубы и давит на кнопку сильнее снова, снова, снова и снова, ожидая, когда волна обжигающей, слепящей боли прокатится по коже, слизывая её вместе с мускулами, как когда-то уже было, расплавляя кости, когда наконец пожрёт его, не оставляя даже пепла под ногами, что он сможет хотя бы подохнуть на своих условиях, раз жить нормально никак не получалось без всего этого дерьма, окружавшего его с ранней юности. И сколько не барахтайся, сколько не сучи упрямо лапками, лишь глубже увязаешь. И пусть Брок был чересчур упрямым сукиным сыном, пусть продолжал грести, подниматься, вставать, пытаться прыгнуть повыше — факт оставался фактом: вот он, в грязи Лагоса, на коленях, обвешанный взрывчаткой по самые уши, смеётся над самим собой и блядской судьбой.
Брок не слышит, как страшно кричит Барнс, не видит Кэпа, утягивающего упирающегося и рвущегося из захвата Солдата на какой-то обломок бетонного забора, он упрямо давит на кнопку, готовый уже на всё, потому что Наташа дала отмашку, что последние документы у неё, потому что ну сколько, блять, можно-то. Но боли почему-то нет, только ноют ссаженные в драке костяшки, гудит от недосыпа и сотрясения голова, все же, видимо, Кэп пару раз ответил, тяжело дышать из-за треснувших в нескольких местах ребёр и многокилограммовой сбруи, давящей на плечи. Это вам не легкие прототипы Старка, от которых Брок всегда отмахивался, мол, на хую вертел все эти цацки, стоимостью с хороший автомобиль, уж лучше они как-нибудь сами. И он даже на краткий миг чувствует облегчение, что ничего не вышло, что криворукий мастер перепутал клеммы, на один краткий миг убирает палец, зажмуривается, будто надеясь на что-то, и снова вдавливает кнопку, потому что всё это надо наконец-таки закончить.
— Ты считаешь, что прав? — звуки пропадают, истончаются, глохнут, кроме этого мягкого голоса, будто кто-то выкрутил ручку громкости на минимум, чтобы не мешало: не орали люди, не стреляли, не рвались снаряды.
Брок вздрагивает, кусает губы, кривит их в усмешке, смеётся зло, радуясь тишине.
— Все, кто мёртв — мертвы, а ты всё никак не хочешь их похоронить, держишь подле себя, привязал крепко, — голос маленькой ведьмы Ванды звучит слишком громко, раскатами первого грома прокатываясь по улицам, шёпотом отзывается в ветре, шелестит тяжёлыми дождевыми каплями. — Не даёшь покоя.
Брок усмехается, горько и отчаянно скалится, не оглядываясь, в тёмное от тяжёлых грозовых туч небо, ловит губами дождевые капли, кривится от пощипывающей разбитые губы соли.
— Ты держишься за тех, кого уже нет.
Слова бьют метко. Брок опускает голову, смотрит на собственные подрагивающие от напряжения ладони, ёжится, дёргает плечами под обжигающе холодными дождевыми каплями, заливающими за ворот. Тишина больше не кажется благословением, она обрушивается тяжестью надгробной плиты, сгибает спину, не даёт толком поднять головы.
— Ты боишься.
— Я боюсь, — хрипло повторяет он. — Боюсь потерять ещё и их. Лучше я, чем они. Но и тут облажался, — отбрасывает в сторону заклинивший взрывной механизм.
Брок сглатывает горечь и впервые в жизни чувствует себя настолько опустошённым, разбитым, потерянным. Кусает губы, смаргивает дождевую воду, отчаянно старается не застонать, когда перед ним возникает тонкая, словно сотканная из дождя фигурка Ванды, когда тёплая ладошка касается лица, проводит по грубо зарубцевавшимся ожогам, даря странное спокойствие, вымывая из головы последнее. Смотрит своими невозможными глазами ёбаного Бемби прямо в душу, прекрасно видит всю мерзость и грязь, облепившую Рамлоу, тянущую всё глубже и глубже в бездну.
— Ты справился, Брок, — говорит она тепло, будто старому знакомому из их общего прошлого, улыбаясь. И ей хочется верить, хочется притянуть к себе, уткнуться лицом в живот и забыть наконец, скольким он задолжал за всю свою жизнь.
— Спи, Брок, — тихо шепчет Ванда, касаясь губами его лба. — Тебе надо отдохнуть.
Во сне приходят они — его дети, его щенки, подросшие, наконец-то вставшие на лапы, научившиеся не поскуливать едва слышно, а огрызаться в полный голос, рвать глотки ничуть не хуже него самого, отрастившие клыки и солидный послужной список, способные без шума произвести переворот в одной отдельно взятой маленькой стране и уйти, ни разу не засветившись, те, кем он мог гордиться и кого не смог сберечь, вмазавшись в «личное» с неотвратимостью броневика без тормозов. Они смотрят прямо, никогда не отводя глаза, ни до, ни сейчас, выстроившись в линию. Мэй смеётся, подмигивая, толкая чуть смущенного Таузига в плечо, кто-то машет рукой, скалится на манер Рамлоу, но все они как один вытягиваются по стойке смирно, ударяют кулаком правой руки напротив сердца, не переставая при этом тепло ему улыбаться.
— Командир, — в один голос, так, как он и учил, так, как и положено, но на сердце отчего-то становится легче, человечнее.
— Спасибо, командир, — одними губами шепчет Мэй. — Спи, командир.
И Брок послушно закрывает глаза и падает, опускается в чернильную темноту, оглохшую, ослепшую, совершенно непроглядную, без образов из прошлого, без тревожных сновидений и окровавленных лиц тех, кого не смог уберечь, без снов, переставших его мучить после Югославии, будто тумблер в голове выключили, лишь иногда выбирающиеся из темных уголков подсознания, чтобы напомнить о долгах. Он не барахтается, не пытается всплыть, а парит, раскинув в стороны руки.
— Его надо разбудить, — слишком громко, слишком близко, у самого уха.
— Зачем, Бак, ради чего? — Устало выдыхает Стив и, судя по прогнувшемуся матрасу, присаживается рядом, едва касаясь коленом. — Чтобы он ушёл сразу? Ты же видел, как он от меня шарахался.
— Да кто ему, уроду горелому, позволит! На цепь посажу и ебать буду, пока мозги на место не встанут!
— Баки!
Броку хочется рассмеяться, притянуть к себе хмурого Роджерса, полного праведного негодования, лоб ко лбу. Он знает Стива, знает слишком хорошо, намного лучше Зимнего, который хоть и начал что-то вспоминать, но в основном обрывками и какими-то бессвязными образами, будто выпавшие из альбома старые, местами засвеченные неподписанные фотокарточки. Не как начальника, Капитана, мать его, Америка, не Стивена Роджерса из тех пропитанных нафталином и оружейной смазкой времён, Брок знает, каким ещё бывает этот блядский прямой, как выстрел, взгляд. Брок знает. Роджерс, скорее всего, сидит, сурово сведя брови к переносице, натянув на лицо самое любимое выражение, по мнению того же Фьюри, то самое, с которым он может вытрясти из сенаторов новую летающую хрень размером с половину Пентагона, не объясняя, зачем оно им, собственно, понадобилось; выражение с агитплакатов.
— Всё продаётся, Роджерс, — ржал тогда Брок, развалившись на диване, не потрудившись даже натянуть штаны и застегнуть ширинку, заметив упрямый взгляд Стива, направленный на него. — И это твоё лицо «Ебите меня за Америку хоть всем строем» просто необходимо запатентовать, получше Виагры пойдет. Блять, да они обкончаться готовы, только на губы твои глядя, на задницу, спандексом обтянутую. Думаешь, чего Фьюри тебя вечно на совещания в форму эту блядскую упаковывает? Ну же, догадайся!
Стив сыто жмурился, смеялся и качал головой. Стив снова плюет на принципы только рядом с Броком.
— Чтобы у этих хуесосов старых в мозг спермой заливало от одного взгляда на такого охуенного тебя, Роджерс.
— Буди тогда его сам, а не то придушу долбаёба, — Агент как-то совсем по-кошачьи фыркает и уходит, хлопнув дверью, чтобы гневно звенеть на кухне чашками.
— Какой же ты идиот, Брок, — горестно выдыхает Стив, вытягиваясь рядом, касается пальцами плеча, ведёт по руке, очерчивая грубые рубцы шрамов. — Можешь не притворяться, Баки тебя раскусил.
Брок хмыкает, но глаза открывать не торопится, всё так же лежит, прислушиваясь к возне за тонкой стенкой, к мерному биению сердца Стива. И он почти счастлив, самую малость, потому что можно притвориться, что это действительно их дом, свой собственный.
— Собрался меня исповедовать, моралист хренов? — хмыкает, поворачивается на бок, лицом к лицу с Роджерсом, заглядывает в глаза, ищет презрение, осуждение, хоть какие-то эмоции, лишь бы не холодное безразличие, которого он так боялся, отлеживаясь в больнице и прислушиваясь к шагам за дверью, с невероятной для себя точностью определяя по звуку, когда приходил Кэп. — Не стоит, однохуйственно поступил бы так же. За своих я глотку вырву, тебе ли не знать, а значит ты меня не удержишь, я Россу пока горло не перегрызу, блять, не успокоюсь, ты понимаешь?
— Понимаю, — кивает Стив.
— А то, что вы лоханулись, сунувшись в Лагос, тоже, надеюсь, понимаешь?
— Брок, ты…
— Отъебись, капитан, ещё успеешь меня выпороть во славу звёзднополосатого, — Брок садится, оглядывая свою чужую комнату. Те же стены с выцветшими местами обоями, тяжеловесный старый, как сама Америка, шкаф в углу, заваленный всяким хламом, только кровать сменилась на широкий траходром, усмехается понимающе. — Ты ведь осознаёшь, что ты и эти кретины, которых ты зовёшь друзьями, вторглись в Ваканду, разнесли дипмиссию ООН, рынок и хуй знает сколько народу отправили в больницу только ради того, чтобы поймать одного меня. Вы чем думали?
Роджерс вскидывается, дёргает подбородком, смотрит упрямо, немного зло, но молчит, поджимая губы, дёргано поводит плечами, будто что-то навалилось непосильной ношей, не давая распрямить спину, смотреть с прежней высоты.
— Вот и я про что. Роджерс, закурить дай, а? Будь уже человеком, а я пока милостиво объясню, где и главное как вы проебались. — Брок затягивается, вдыхая горький дым привычных сигарет, а не того дерьма, что курил, работая на Росса, которые всегда покупал, пока жил здесь, стойко ассоциировавшиеся с чем-то настолько домашним, что он так и не смог распечатать последнюю пачку, так и таскал её в кармане, периодически поглаживая большим пальцем, едва касаясь, как самой большой драгоценности, оставшейся в напоминание о том, что осталось там, за гранью. — Вы пиздецки облажались, ребята. Папа Фьюри не объяснил вам, идиотам, что информацию, даже полученную из дружеских источников, проверять надо? — Брок усмехается, краем глаза поглядывая на смущённо потупившегося Стива. — Этот хуеплёт Росс сдал вам меня тёпленьким ради чего?
— Ты террорист, вообще-то! — Роджерс щурится, глядит исподлобья, явно переняв эту привычку у Барнса. Вот ведь птички-неразлучники.
— Побойся хуя, Кэп. С каких пор ООН занимается такими мелкими сошками, как я? — Брок машет рукой с зажатой между пальцев сигаретой, случайно стряхивая на голое колено пепел, глухо ругается. — Можно сколько угодно почивать на лаврах былого величия, но для всех я сдох под вашим хуевым Трискелионом, кончился там Брок Рамлоу со всей репутацией и связями. Никто не будет помогать мертвецу. Вот и думай, что и для чего было сделано. А я пока пойду с Барнсом мириться.
Натягивает домашние штаны, усмехается приятности мысли, что все же ждали, надеялись, что вернётся, раз вещи до сих пор не вынесены в коробках на помойку.
— Урод!
Брок едва успевает пригнуться, когда кружка с горячим кофе врезается в то место, где ещё мгновение назад была его голова. Смеётся громко, хрипло, хватает Агента за правую руку, резко тянет на себя и тут же получает удар левой, с силой, с оттяжкой, до звёзд перед глазами.
Основные персонажи:Александр Пирс, Брок Рамлоу, Джеймс «Баки» Барнс (Зимний Солдат), Джек Роллинс (агент Гидры), Стив Роджерс (Капитан Америка)
Пэйринг:Брок/Баки, Брок/Стив(под вопросом)
Рейтинг:R
Жанры:Романтика, Флафф, Hurt/comfort, AU, Первый раз
Предупреждения:OOC, Насилие, Нецензурная лексика
части 1-6kroshkavinni.diary.ru/p213783733.htm
часть 7Брок не оглядывается, не зовёт за собой, ныряя в темноту подворотен, замирая прислушиваясь, стараясь отследить возможных преследователей, просчитывая дальнейшие шаги, не слушает, что говорит Капитан, говорит ли он вообще. Ему немного наплевать пойдёт ли Кэп следом, что скажет или подумает, в чём обвинить или пристрелит, как бешеного пса. На всё наплевать. Он идёт потому, что нельзя Барнса оставлять одного, нельзя потерять его из виду, дать наворотить дел, от которых потом не отмыться. Слишком он кому-то нужен, раз не побоялись засветить лицо главного оружия Гидры в прессе, в прямом смысле отдав на растерзание общественности.
-- Милая, я дома, -- орёт Брок в тёмный проём двери и тут же шарахается в сторону, утаскивая за собой замешкавшегося было Роджерса, прикладывает палец к губам, лишь бы молчал, не влезал именно сейчас. -- Ну зачем ты так, крошка? К чему эти все истерики?
-- Пошёл нахуй! -- грохочет из темноты вместе с выстрелом, выбив кирпичную крошку прямо над головой Рамлоу.
— Детка, может ты сначала поздороваешься!
— Поздороваюсь, я сначала пристрелю одного подгоревшего урода, а потом и поздороваюсь, и попрощаюсь, и молитву заупокойную прочитаю.
— Не будь столько категоричен, -- Брок скалится, весело глядя на слегка ошеломлённого таким откровенным семейным скандалом Стива. Вглядывается в слегка осоловевший от близости друга из прошлого взгляд, стараясь представить каково сейчас Роджерсу, так же хорошо и одновременно хуёво, как и ему самому.
— Я для чего тебя выхаживал, на себе до сортира таскал, волок через пол мира? Чтобы ты съебался молча? – новый выстрел, чуть правее уха.
— Я между прочим записку оставил, так что кончай истерику.
— И долго над ней думал, да? "Я ушёл!" Ебал я такие записки, командир.
-- Я за тебя тоже переживал, Отморозок, -- Брок вновь задорно скалится, становясь, наверное, моложе, так по крайней мере всегда говорила Мей, где она сейчас, и, зажмурившись, поднимается, замирает в дверном проёме, слепо вглядываясь в пустоту, разводит руки в стороны. -- Но давай мы будем решать семейные проблемы не при посторонних, детка.
Холодное дуло автомата упирается Броку в висок. Барнс хмыкает, выступая на свет, смерив презрительным взглядом, оскалившегося Брока, и отталкивает его в сторону, освобождая проход.
-- Ещё раз меня так назовёшь, командир, яйца оторву и скажу, что так и было. Добрый, -- Баки поднимает глаза к светлеющему небосводу, хмурится, подбирая слова. – Доброе утро, Капитан.
Роджерс кивает и глядит так жарко, так отчаянно требовательно, что у Брока колет где-то слева, противно ноет, дёргает, будто старая рана открылась и кровит, заново напоминая, что не стоило во всё это влезать.
-- Проходи-проходи, Кэп, но помни, я предупреждаю лишь однажды, -- Брок шагает в темноту, шарит рукой по стене в поисках выключателя, а другая так и не может убрать с рукояти беретты, хотя знает, что Стивен Гранд Роджерс никогда не опустится до удара в спину, даже с таким дерьмом, как предатель, Брок Рамлоу. – Да будет свет. И, Барнс, полный отчёт.
-- А ты не много ли на себя, берёшь, Рамлоу? – почти рычит Капитан.
Баки косится в сторону Стива и пожимает плечами, опускается на брошенный прямо на грязный пол матрас и выщёлкивает автоматную обойму.
-- Восемнадцать человек. Хорошо вооружены. Техника ближнего боя страдает. Значение местности -- минимальное. Знание цели -- минимальное. Жертв нет. Урон незначительный. Функциональность в норме, -- сухо, не поднимая головы. Но Брок все видит, замечает по мельчайшим изменениям в движениях, слишком резким, дёрганным -- Баки боится, страшно, до гулких ударов сердца где-то в горле. Боится быть тем, кем привык, в кого превратила его Гидра. Боится, что Стив, его Стив из Бруклинского детства почувствует фальшь.
-- Как уходил? -- Брок бьет точно в цель. Не делает останавливаться, зная, как будет правильнее, как лучше и честнее.
-- Крышами. Северная сторона. Вариант пять. Преследователи отстали на третьей позиции. Расчёт произведён верно, командир. -- и взгляд, как выстрел, точно в висок. Зимний всегда смотрит в упор, прямо, будто выцеливает противника, но Брок подходит, касается пальцами лба, очерчивает скулу, лаская, вознаграждая, довольно скалится, видя, как взгляд теплеет, плывёт.
-- Значит Йозефу за стекло платить придётся, -- буднично отзывается Брок, стараясь не оборачиваться, не смотреть на Стива, уже зная, что увидит в его глазах. Поебать. Да, именно так. – Встань-ка, давай-давай, поднимайся. – Рамлоу одним движением расстегивает тонкую, явно не по погоде, куртку Баки, проводит рукой по животу, задирает футболку, оголяя кожу. – Ебанулся полуголым шляться? Только твоих соплей нам не хватало. Надевай.
-- Брок, -- Стив кривится, хмурит брови и Броку хочется рассмеяться, показать ему средний палец и попросить съебаться в туман, слишком ярко горит ревностью взгляд, слишком сильно сжимает край щита ладонь. -- Прекрати этот спектакль!
Рамлоу лишь продолжает скалиться и впихивает в руки Солдата свёрток со свитером. “Надо же,” -- думает он, следит взглядом за тем, как Кэпу потихоньку срывает резьбу, как тот злится, что-то доказывает, дважды куда-то посылая Брока, даже требует что-то. Но Брок не слушает, не может, не имеет права думать о чём-то кроме мягких губ, гневно сверкающих глаз, и вспоминает, какие эти губы сумасшедше сладкие.
Броку хочется курить, выпить чего-нибудь горячего и оказаться дома. В маленькой квартирке под самой крышей, с настолько тонкими стенами, что слышно, как голуби вышагивают по старому рубероиду. Там всё казалось таким простым и понятным, не надо было вспоминать о всех сделках с совестью, лишь бы выжить, не приходилось оправдываться, несказанных словах, прикосновениях вскользь, синих глазах из прошлого, которого нет и уже никогда не будет. Ведь Барнс был таким же: сломанным оружием в чужих руках, выгоревшим на солнце фотоснимком, затертым, со своими слишком резкими чертами, способным только нажимать на курок по команде и спать спокойно, потому что – это работа «и нам за неё неплохо платят».
Брок хотел бы никогда не встречаться со Стивом, не до всего этого дерьма, ни после, чтобы не чувствовать спиной полный ярости взгляд того, кто для тебя по-настоящему важен, и с кем можно было хотя бы притвориться самым обычным человеком, без личного кладбища за спиной и такого багажа секретов, что и не разберешь, что лучше -- спрятаться и попытаться жить или пустить себе пулю в лоб.
-- Ты хотел поговорить с Барнсом, говори, -- и выходит на улицу, притворив дверь и стараясь не слушать, не обращать внимания на слишком громкого Стива, на мольбу и неуверенность в голосе, не знать, о чем он просит, Брок знает.
Роджерс не может остаться в стороне в любом случае, потакая странной мании – помогать всем обделенным, даже против их воли, будто бы замаливая одному ему известные грехи, стараясь выслужиться перед судьбой за какой-то призрачный шанс, за возможное будущее. Брок другой, он всегда жил одним днём. При его-то работе завтра могло и не наступить, особенно, когда выбирать было не из чего, как бы ты не барахтался, кругом дерьмо и ты стараешься хотя бы не нахлебаться, а в его сортах Брок не разбирался.
-- Он убийца, предатель, Баки, он пользуется тобой. Всегда всеми пользуется, а ты веришь, считая, что чем-то обязан ему. Он втерся в доверия ко мне, заставил себе окунуться во всё это, он не тот, кем ты его считаешь!
“Слишком громко, Роджерс, слишком высокопарно. Но я запомню эти слова, чтобы потом тебе же их и вернуть с торицей, при случае”.
Рассвет разгорается сильнее ярче, расцвечивая покатые крыши невысоких домов старой части города оранжевым золотом. Брок с тоской вглядывается в мирное небо. Очень может быть сейчас Стив найдёт правильные слова, и Зимний солдат Брока станет Баки Барнсом Стива Роджерса, и они уйдут под ручку, напевая «кумбая». А он останется, докуривать последнюю пачку. Жизнь его никогда не радовала, не была простой и лёгкой, выбивала землю из-под ног чаще, чем он успевал нормально подняться, никогда ничего не давала просто так. Если сегодня хорошо и спокойно, значит надо готовиться отстреливаться завтра.
-- Ты вспомнишь себя, Баки. Я помогу, я всегда буду рядом. Не допущу, чтобы ты был один. Мы вместе разберёмся, решим. Беннер обязательно найдёт, как восстановить твою память.
“Ты так ничего и не понял, Роджерс. Ты ведь и сам уже не тощий астматик с цыплячьей шеей, хотя загоны похоже с возрастом и сывороткой не меняются. Как был патриотичным, слепо уверенным в своей правоте хуйлом, так и остался”.
Брок курит одну за одной, молча, не ощущая вкуса, будто дым и не дым вовсе, будто не травит самого себя стараясь выжечь ненужную неправильную тоску. Ведь кто он такой, чтобы даже мыслями касаться Кэпа, думать о каком-то там будущем. Разве он стоит всех усилий Барнса, выматывающей тоски в серых глазах. Ну да, он видит, он замечает, как тот смотрит в окно ночами, как прячет во внутреннем кармане вырезанную из журнала фотографию, но молчит, цепляется хотя бы за те крохи, что ему выдали, старается быть нужным. Ведь Баки отплатил ему уже за всё, на полную. Но так не хочется напоминать зимнему Солдату, что мир не вращается вокруг старого разбитого жизнью и обстоятельствами хендлера.
-- Тебе не обязательно всем этим заниматься, Баки. Ты можешь выбрать все, что захочешь, если захочешь. Я помню, ты так хотел…
-- Я оружие, Стив! -- почти кричит Барнс, перебивая. -- Этого не изменишь! Я не Баки! Больше не Баки! И тебе придётся это принять!
Брок вздрагивает, трясёт рукой, откидывая в сторону тлеющий у самого фильтра окурок, трёт обожженные пальцы. Надо же, задумался, упустил смену настроения. Брок внимательно читал дело Джеймса Бьюкенена Барнса, просматривал кинохронику, фотографии, искал все что только можно было найти, даже старые армейские байки и те тщательно задокументированы и припрятаны в одной из ячеек безымянного банка в безымянном городе. И Солдат совсем не походил на того смешливого раздолбая и дело даже не в бионической руке или периодически взбалтываемых мозгах, дело не в ломке психики, Баки Барнс вырос, наелся дерьма, видел такое, что выбивает дух и у самых стойких. Только как это объяснить Роджерсу, да и стоит ли объяснять.
-- Но это несправедливо! – слишком громко, совсем не похоже на уравновешенного и всегда спокойного Капитана Америку.
-- Да что ты знаешь о справедливости, Кэп, – горько усмехается Брок, подходит к Барнсу, внимательно оглядывая, все же глазомер не подвёл, оправляет свитер, поглаживая большим пальцем венку на шее, вытягивая из высокого пушистого воротника отросшие пряди волос. – Хочешь справедливости для всех и каждого, Роджерс? Я тебя разочарую – так не бывает. Сколько не ебись, кто-нибудь обязательно окажется за бортом или так как мы с Агентом, слишком удобными мишенями для списания чужих долгов.
-- Рамлоу, -- почти рычит Роджерс, готовый оттащить прочь, прикрыть своего Баки орденоносной грудью, злится на Баки, позволяющего Броку такие вольности, на Рамлоу, что смеет жить, хотя давно бы надо было сдохнуть и, наверное, на самого себя, за то, что ещё не съездил бывшему командиру СТРАЙКа по потрепанной роже.
-- Кэп не надо. Все твои претензии, мне до пизды, если честно. И то что мы с тобой трахались, не даёт тебе привилегий в дальнейшем выебывании моего мозга. Просто забей. Я мудак и урод, но что это сейчас меняет? -- Брок смотрит прямо в глаза, знает, что Стив не отвернётся, не сможет отвести взгляд.
-- Почему, какого черта ты мне все не рассказал? Я бы справился с Гидрой, помог бы вытащить Баки до всего вот этого! Почему, Брок? Почему смолчал? -- тяжёлый кулак врезается в стену, кроша штукатурку.
-- О Барнсе? -- Стив вздрагивает, будто разом остывая, косится Броку за плечо и кивает. -- Потому что я знаю систему, Роджерс. У Фьюри нет твоего благородства к предателям, даже современно смекнувшим, что стоит бы сменить сторону. Он не стал бы возиться с Барнсом. Ты бы скорее всего и не узнал бы, что он жив и работает где-то в Монголии или Каире ручным убийцей, подчищая хвосты за ЩИТом, как это делал СТРАЙК. Или ты действительно думаешь, что мы жопы в спортзале качали, чтобы, выходя с тобой раз в месяц на миссию, смотреться так же охуительно? -- Брок оскалился, сплюнул под ноги. -- Мне надо было уйти и сделать так чтобы Барнс ушёл со мной и концы в воду. А с какой бы ты припиздью не был, в одиночку штурмовать базу Гидры -- я пока ещё не настолько из-за тебя двинулся.
-- Мстители помогли бы! -- упрямо глядит в глаза, прожигая, взбалтывая внутренности, напоминая о том, что когда-то было.
-- Да ну, сам-то ты в это веришь? Роджерс, как ты выжил-то с такой непрошибаемой наивностью и верой в людей? Почему ты сейчас со мной разговариваешь в подвале какого-то дома? Где твои ёбаные Мстители? Я скажу где -- грызутся между собой, стараясь найти правых и виноватых? Почему твоё правительство спустило всех собак на Барнса, когда никто кроме твоих Мстителей не знал, что он жив? -- Брок тыкает пальцем в звезду на груди Стива. -- Только ты и твои пидарасы в курсе, что Зимний Солдат ушёл.
Брок знает, как рушатся иллюзии, с какой болью приходит осознание реальности, горда горечь заполняет сознание, затягивает блеклой пленкой, сжимает лёгкие, он это пережил, уже очень давно выучил, попробовал на вкус, но почему-то несмотря на злость, глухое раздражение и деланное безразличие не получалось радоваться. Брок знает Стива, слишком хорошо и полно, может угадать реакцию и как бы не хотелось отстраниться, послать слишком правильного Капитана на хуй, не получалось.
Брок злится, трясёт головой. Слишком многое перестало складываться с началом этого пиздеца, стало слишком важным, личным. Он тысячу раз мог застрелить Роджерса в спину и на заданиях, и пока вместе со СТРАЙКом усиленно отводил взгляд, и в постели, хватило бы сил свернуть шею разомлевшему после секса любовнику, но Брок не мог.
“Ничего личного,” -- отрепетировано вплоть до выдоха, чтобы он не понял, насколько Брок увяз.
Тяжёлые шаги за дверью больничной палаты и часы, дни, недели ожидания, с какой-то больной неясной надеждой, что всё-таки личное, всё-таки не закончат они так -- скупым прикосновением в холле торгового комплекса, тянущей болью в сердце и розовым блеском Романов на губах тогда уже не его Стива.
-- Чего ты хочешь, Роджерс? Чего тебе, блять, нужно?
часть 8— Похуй, пляшем, — говорит Брок, поднимаясь на борт джета.
Он не спрашивает о себе, не интересуется, что будет дальше, потому что Кэп обещал вытащить Барнса, убрать подальше с радара Гидры, спрятать на самом виду, ведь там достать сложнее всего, сделать гребаным героем войны, единственным выжившим, самой отчаянной жертвой обстоятельств, дать Баки Барнсу ту свободную жизнь, которую он и не видел после сороковых. Брок понимает, чувствует правоту принятых уже давно решений, но не тянет привычно время, не вглядывается в обеспокоенные его молчанием глаза Кэпа и не ищет, не пытается разглядеть там что-то для себя. Он слишком устал от всего этого дерьма.
Роджерс сам не может оторвать взгляда от его спины, смотрит, прожигая до самых ребер, раз за разом повторяет, что всё сделает ради Баки, и Броку хочется его ударить, врезать по идеальной роже за то, что этот уёбок не видит, как Барнс вздрагивает, слыша это блядское «Баки», произнесенное с особым придыханием, будто о самом важном.
— Я совсем ничего не помню, командир, — жалуется Джеймс, усаживаясь рядом в кресло, хватает за руку, тянет к губам. — Только какие-то отрывки, вспышки, как после контузии.
— Ты разберешься, — глухо отвечает Брок, отводя взгляд, хмурясь, злясь на самого себя за то, что настолько прирос. Ведь Барнс слишком давно и хорошо его знает, может быть, даже слишком давно, и преотлично умеет читать по глазам.
Нью-Йорк встречает их мерзким моросящим дождём и привычным удушливым смогом, забивает лёгкие горьковатыми запахами асфальта и мокрого бетона, пробуждает в памяти то, чему там совсем не место. Брок застегивает куртку до самого горла, ёжится. В такую погоду шрамы болят сильнее, и хочется скрести по рубцам ногтями, содрать, оставив сочащееся кровью мясо, в надежде на…
Броку поебать на косые колкие взгляды, на перешептывания агентов, когда он идёт, расправив плечи и чеканя шаг, по коридорам новой базы ЩИТа. Молчит, даже не вздрагивает, ловя хмурый взгляд Фьюри, старается не коситься на вытянувшегося по струнке Барнса. Брок кивает на все предложения, соглашаясь быть под колпаком, если они хоть что-то могут сделать для Джеймса.
Броку наплевать на казенное полупустое жильё, на узкую для двоих кровать и слишком маленький для потребностей Агента холодильник. Брок каждое утро ходит в соседний гастроном, закупается на целую роту, кривит губы в подобии улыбки, старается что-то вежливо отвечать, хотя хочется нахамить, послать к дьяволу приставленного Николасом соглядатая в розовом переднике и слишком вычурными для псевдо-итальянки кудряшками. Он даже помнит её имя и показатели стрельбы, помнит, что она плоха в ближнем бою и боится прикосновений к ногам, но вежливо скалится на ежеутреннее приветствие, забирает булки и бекон.
Брок молчит, когда на пороге однажды оказывается Роджерс, растрёпанный, с чёрными синяками под глазами. Молчит и готовит кофе для человека, чьё имя звучит как непоколебимость и самоуверенность, умудрившегося настолько загнать свой супер организм, до бессонницы, частичного отказа регенерации.
Молчит, когда Роджерс что-то путано объясняет, перескакивая со слова на слово, когда его обожжённого плеча аккуратно касаются чужие пальцы, знакомо ведут по руке до самого запястья.
Молчит и снимает джезву с огня, когда горячее тело прижимается к спине, и бьёт, стоит губам коснуться шеи. Бьёт с размаху, с оттяжкой, вкладывая всю сжигающую нутро боль, глухое горькое одиночество и отчаянное желание быть нужным ему, им. Он не чувствует поначалу, как его тянут от не сопротивляющегося Стива, рвётся из захвата, обдирая кожу о бионическую руку Зимнего, рычит, скалит зубы и затравленно замирает, слыша тихое:
— Командир.
Брок привыкает к узкой койке и горячему телу Барнса на плече, привыкает ходить в гастроном, варить кофе и на поселившегося на диване Роджерса, привыкает к ощущению чужого взгляда в спину и старается не хвататься за беретту, которую так и не смогли у него отобрать всеми силами Мстителей под скептическим и немного насмешливым взглядом Джеймса, привыкает к Романов, появляющейся из ниоткуда на его кухне, к ненавидящему взгляду Уилсона и плевкам под ноги, когда тот думает, что Брок слишком далеко, привыкает к суперам, опекающим, словно собственное дитя, Роджерса. Но никак не может привыкнуть к бездействию.
Руки так и просят коснуться оружия, провести по прикладу, взвесить в ладони, примериться и нажать на спусковой крючок, выпуская на волю саму смерть. Голова требует проработки планов, поисков путей отхода, и Брок умудряется уйти от слежки агентов ЩИТа, банально выйдя за пивом и свернув с привычного маршрута.
— Где моя команда, Капитан? — спрашивает, не надеясь на ответ.
Роджерс отводит глаза, прячется за кружкой с горячим кофе, и Броку снова хочется его ударить.
Они больше не говорят, после Бухареста обменявшись от силы двумя десятками слов за последние пару месяцев. Практически не остаются наедине. Капитан забирает утром Барнса, и они пропадают до вечера в лабораториях и тренировочных залах ЩИТа, возвращаются ровно к восьми. Иногда Джеймс хмурится, запирается в их с Броком комнате и сидит, молча уставившись на свою искусственную руку, будто старается услышать за тихим гудением сервоприводов биение настоящего, живого пульса. Иногда они громко смеются, вваливаются в маленькую прихожую, толкаются локтями, будто парочка подростков, и пахнут как-то по-особенному. В такие дни Барнс льнёт жарче, выцеловывает шрамы на плече и шее Брока, вылизывает всего, долго растягивает, подготавливая, не слушая хриплых стонов, не замечая сведённых судорогой мышц.
Иногда Брок просыпается ночами от собственного беззвучного крика, бьётся, выпутываясь из липкого кокона простыней, и долго курит у окна, поглядывая на мерцающий неоновыми огнями Бруклин, на пустующую половину Барнса, зная, что эти двое лижутся на кухне, будто боясь быть застуканными слишком суровым родителем, и от этого сердце тянет особенно сильно. Но Брок снова и снова молча глотает, отворачиваясь к стене.
— Где моя команда, Роджерс? — устало, без надежды, в сотый раз.
— Брок, понимаешь…
— Нет, блять, Роджерс, и не хочу понимать. Это простой вопрос, и ответ на него не так сложен.
Капитан долго молчит, смотрит, будто виноват во всём на свете, и вызывает для чего-то машину ЩИТа вместо той, что стоит у подъезда.
Брок не злится, не воет, не бросается на облицованные белым кафелем стены, лишь сухо пересчитывает обезображенные тела своих щенков, повторяет имена, звания, даты рождения, привычки. Останавливается у каждого, касается ладонью холодных лиц и беззвучно прощается. Он не знает, кто был настолько жесток, он не хочет знать причин, чтобы не сбиться с направляющей. Так же молча просматривает отчёты медиков и срывается, стоит только за спиной закрыться дверям морга. С остервенением, не замечая боли в разбитых костяшках, бьёт в стену, рычит, скалит клыки, орёт в серое низкое небо.
— Брок, я понимаю, — Роджерс оказывается слишком близко, сжимает плечо, тянет на себя, обнимает, совсем как до всего этого пиздеца, легко касается короткого ёжика чёрных волос. — Мы найдём тех, кто так с ними.
Брок зажмуривается, застывает в объятиях, каменеет, стараясь не дать теплу Стива снова смягчить сердце, позволить забыться хоть на мгновение. И пусть хочется обратного: сильнее вжаться, довериться впервые в жизни кому-то кроме себя, кто скажет, что всё не так сложно, когда ты не один, допустить возможность, что сам не сможет, не осилит.
— Я справлюсь, Роджерс, — отстраняется, нервно закуривает, морщится, замечая, как сильно трясутся руки. — Но спасибо, что привёз меня сюда. Ты позволишь мне пройтись в одиночестве?
Оторваться от слежки удаётся на удивление быстро. Брок лишь зло усмехается и сворачивает к одному из старых личных схронов времён работы на Гидру, о котором не знает никто, кроме Роллинза, чьего тела не было в холодильной. Брок не знает, категорически не понимает, что происходит и какая сила смогла поиметь весь СТРАЙК, да так, что Кэп с Мстителями не начали военных действий.
Беретта сама собой оказывается в руке. Брок прислушивается, замирает около неприметной двери в заброшенный подвал, осматривается, замечая по-особому сдвинутые ящики, отжатые крепления, и заметно успокаивается. Обо всех запорных механизмах и ловушках знал только один человек.
Брок входит бесшумно, крадётся, довольно хмыкает, замечая блеснувшую в темноте стальным блеском растяжку: значит, не расслабился и готов встретить неприятеля лицом к лицу. В этом был весь Роллинз. Он мог умирать, истекая кровью, но всегда находил время обезопасить тылы. Джек не спит, сидит в глубоком кресле лицом к единственному входу.
— Командир, — хрипло шепчет он, не поднимая взгляда. — Я знаю, что это ты, сукин сын, — рвано кашляет, утирает губы тыльной стороной ладони и тяжело откидывает голову назад, глухо, надрывно смеётся. — Он всех положил, командир. Вылавливал нас, как зверей, по одному, охотился, забавлялся мучениями. Он добрался даже до Мэй, понимаешь, этот уёбок убил нашу Мэй только ради того, чтобы достать тебя. Ему нужен был ты, а спрашивали с нас.
Брок молча проходит вглубь комнаты, включает свет, заставляя Джека поморщиться, прикрыть глаза руками.
— Давно ты здесь окопался? — подходит ближе, зло сплёвывает под ноги. На Роллинза смотреть страшно: вместо лица один сплошной синяк, глаза заплыли, губы разбиты и опухли.
— Красавец? — кривится Джек, стараясь выдавить из себя улыбку. — Да и ты не лучше. Забавно, что из всех остались только мы с тобой, командир. Как в старые добрые времена, да? Одни против всего мира.
— Мы достанем уёбка, где бы он ни был, — хищно скалится Рамлоу.
Роллинз рассказывает всё: и как их отлавливали после падения хеликерриеров, как Капитан лично допрашивал часами, узнавал о роли Брока и Зимнего солдата, как потом распустили по домам, только лишь уволив и лишив званий, как они искали Брока в списках погибших и потом вздохнули с облегчением, не обнаружив его там. Как Мэй плакала, наверное, впервые в жизни, замерев на пороге палаты и не решаясь зайти. Брок озадаченно потёр лицо. Как искали себя в новом, изменившемся слишком быстро мире и какую истерику закатил Роджерс, обнаружив однажды утром палату Брока пустой. И всё по новой: их ловили, запирали по одиночным камерам и допрашивали-допрашивали-допрашивали. А потом пришёл он.
— Таузик ржал: командир, мол, что может сделать мелкий чинуша из ООН такого, что не получилось у самого Капитана с Фьюри. А посмотри, как вышло. Я Молли услал в такие дали, что самому бы теперь добраться.
— Что ему нужно было?
— Ты!
— Имя.
часть 9Брок хмурится, трёт уставшие за несколько бессонных суток глаза, затягивается сильнее, давится горьким дымом.
«Эверетт Росс. Глава спецотдела ООН по противодействию терроризму»
Просматривает не слишком качественные фотографии, в сотый раз перечитывает те скудные данные, что удалось добыть за немалые деньги через одного не слишком чистого на руку агента ЩИТа.
План в голове вырисовывается сам собой.
Брок знает, сколько ему потребуется времени на подготовку, как будет уходить, где потом отсиживаться и в какую страну оплачивать трансфер. Знает, как прикроет Роллинза с семьёй. Знает, что напишет на могильном камне каждого из своих «детей», и не потому, что больше некому этого сделать, он должен, по-другому никак. Знает, как будет срезать кожу со спины Росса, тонкими лентами красивого алого цвета, как будет упиваться его болью, не давая соскользнуть в небытие. Единственным, что никак не удавалось продумать, были Капитан с Барнсом. Как бы ни хотелось наплевать на всё, что сделано и что он планирует провернуть сейчас, поверить, что поймут и примут вновь вымазанного чужой кровью, ведь нельзя всё так оставить. Он мог сколько угодно открещиваться от собственных чувств, избегать Стива, прятаться за желанием отплатить Джеймсу, но Брок всё же понимал — любит их обоих, пусть немного по-разному, но то тёплое, живое чувство в груди нельзя было назвать ничем другим, кроме этого блядского слова на «Л». И кто угодно мог бы твердить, что любовь способна победить всё на свете, но Брок был реалистом. Злоебучая судьба слишком привыкла нагибать его и смотреть за результатом.
— Командир, какой у нас план? — спросил лишь один раз Роллинз и подавился словами, готовыми было сорваться с языка, под тяжёлым взглядом Брока.
— План? — он отложил в сторону планшет с планом дома Росса в сторону, плеснул в стакан из бутылки без этикетки. — План. Есть у меня план, а ещё Зауэр и четыре ящика водки. Так что выгребем.
Брок не смотрит больше в серые внимательные глаза Барнса, не хамит упрямо ненавидящему его Уилсону, не любезничает с по-особому улыбающейся Романов, не огрызается на любое, даже самое безобидное, слово Роджерса. Он старается совсем ни с кем не разговаривать, не соприкасаться интересами, закрываясь в себе сильнее, пряча последнее, что осталось внутри живое, чтобы выжечь и его в конечном итоге. Брок считает в голове дни, часы, минуты, мгновения и замирает на пороге, когда всё уже наконец готово, когда за несколько кварталов от дома ждёт старенький неприметный минивен с Джеком за рулём, нагруженный оружием и взрывчаткой под завязку. Останавливается на пороге кухни, замирает, оглядывается с горечью, привыкнув уже считать эту крохотную конуру своим домом, подмечая не вымытую Джеймсом кружку из-под кофе с неровным сколом по одному краю, недоеденные Кэпом тосты с беконом и арахисовым маслом, полотенце, брошенное на подоконник, пепельницу, полную окурков, не допитое им ещё вчера пиво. Брок не хочет прощаться, не хочет придумывать себе оправдания и врать тем, кто этого не заслужил, не хочет давать себе и шанса передумать. Брок не пишет записку, точнее, нет, пишет, долго подбирает слова, чтобы наконец всё рассказать: как сильно хочет вернуться, как сильно выворачивает его от мысли оказаться где-то далеко, но он должен справиться со всем этим дерьмом сам, должен отомстить, — но не оставляет её, комкает и сжигает в пепельнице, вывалив окурки прямо на стол. Он должен закончить эту игру, которую неизвестно зачем и ради чего затеял Росс.
— Командир, ты точно считаешь, что это необходимо? — в сотый раз переспрашивает Роллинз, забирая у Брока папку со своей новой личностью, перелистывает, усмехается, читая имя и место жительства.
— Этот хуй с горы слишком много о себе думает, если считает, что у меня руки коротки до него добраться, — недобро скалится он, перебирается на водительское сидение, заводя машину. — И потеряйся, блядь, с концами, понял? И поменьше пизди о прошлом. Бывай, Джек.
Брок не оборачивается, не смотрит в зеркало заднего вида на замершую на поребрике фигуру, прикуривает, щурится, криво усмехается, скалится сам себе, тянет обезображенные ожогом губы.
— Вот и проебал ты своё счастье, мудозвон, — смеётся хрипло, с надрывом.
Брок умеет охотиться на волков, пригибаться к самой земле в поисках следов, умеет расставлять капканы и передвигаться совсем бесшумно. Ему не составляет труда пролететь через полмира по чужим документам, даже не меняя в них фотографию, хотя он знает — его ищут, пробраться в дом Росса, отключая камеры одну за одной, пройтись по всем комнатам, перебрать оставленные на столе документы. Брок не берёт с собой оружие, ему достаточно парочки ножей. Он бы справился и голыми руками, но всё должно быть красиво и эффективно. Каждое имя, звание и дата, каждый момент их биографий должен остаться на теле этого ублюдка, остаться напоминанием, несмываемым, неуничтожимым клеймом.
— Как хорошо, что вы, мистер Рамлоу, соизволили наконец откликнуться на мое приглашение, — ухмыляется Росс, стоит ему войти в собственную гостиную и зажечь светильник на низком столике у дивана, будто бы уже зная — ждут.
— От такого сложно отказаться, — скалится Брок, чуть подаваясь вперёд, привставая с кресла, готовый в любой момент кинуться на противника, сжать тонкую шею ладонью, вдавливая кадык в гортань.
— Я не боюсь вас, мистер Рамлоу. Так что оставьте этот взгляд. Я всего лишь хотел с вами поговорить, но вы тот человек, которого так просто не отыскать, — Эверетт движется плавно, размеренно, будто ему и правда всё равно, что напротив него в кресле сидит один из самых разыскиваемых преступников, убийца, тренер цепного пса Гидры. Лишь только нервно вздернутые уголки губ, лёгкая дрожь стакана с виски в руках выдают с головой.
— Правильно, ублюдок, за каким хуем мне сдался твой страх. Мне нужна твоя жизнь, — зло усмехается Брок.
— И вы совсем не хотите узнать, зачем всё это? Не верю, вы создаёте впечатление умного человека, мистер Рамлоу, и я ни в коей мере не пытаюсь вам польстить, — Росс садится за стол, устраивая перед собой на столешнице свой портфель. — Вы ведь испытываете к этим двоим некие чувства, иначе не побоялись бы их использовать ради достижения своих целей, они ведь не в курсе, что вы здесь, иначе не искали бы вас. Да, я хорошо вас изучил, мистер Рамлоу, как изучают новую смертельно опасную болезнь, неизвестный микроб. Вся ваша жизнь, от первых минут и до сего дня, все операции, где вы участвовали, неприглядные делишки — я знаю абсолютно обо всём. Я просчитал вас, вывел правила и закономерности. Вы опасный враг, но я готов рискнуть всем ради мира. А чем вы готовы рискнуть ради своих мутантов?
Эверетт замечает что-то во взгляде Брока, приободряется, расправляет плечи, победно улыбается. Может, ему кажется, что он подобрал ключи ко всем запорным механизмам его существа.
— Вы очень интересный объект для наблюдения, сложный, многогранный, не такой, как всеми любимый Капитан Америка. В вас нет предвзятости к чему-либо. Все средства хороши, не так ли? И вам не страшно умереть, но… ах, это славное «но», скольких великих и по-настоящему талантливых людей оно сгубило. У вас ведь есть ещё кое-что, — Росс жмурится, тянет паузу. В его руках будто из ниоткуда возникает потертый красный дневник с вытравленной на обложке звездой. — Тот, у кого ещё много-много времени, если обстоятельства сложатся удачно.
Дневник притягивает взгляд, так и просится в руки, будто заговорённый. Брок знает его наизусть, до последней строчки, без правильного произношения, выговора на чужом для него языке, просто знает. Какие на ощупь пожелтевшие от времени страницы, шероховатая твердая обложка, с каким наклоном неизвестный пишет, чуть заваливая буквы вправо, слова, проклятия, въевшиеся триггерами в подкорку Барнса, спусковые крючки для Зимнего Солдата. Брок читал его бесчисленное количество раз, просиживая бессонными ночами на базе, не ради управления марионеткой с бионической рукой, не ради мифической власти над миром. Он читал его, чтобы однажды освободить Джеймса Бьюкенена Барнса от крепких нитей, от триггеров.
— Что ты хочешь?
Брок подбирает команду на отъебись, из тех, кого не будут искать. Ему не нужны профессионалы, идеальные бойцы, да и кто сравнится с его щенками в умении подавать лапу по команде. Ему нужно время, немного лишних минут, чтобы уйти самому, внести сумятицу в ряды тех, кто за ним явится, и сделать всё по-своему, без оглядки на пидораса из ООН. Он не верит Россу, такие уёбки никогда не остаются без запасного плана, всегда ставя сразу на нескольких игроков. Он не верит, что данных по Зимнему больше нигде нет, и должен самолично убедиться в обратном, и поэтому, как только вновь оказывается в Нью-Йорке, идёт к единственному человеку, доверять которому в обычной жизни никогда не стал бы.
Романов кривит губы, смотрит остро, препарируя взглядом, но пропускает в квартиру, не спрашивая ничего, берёт протянутые документы и забирается с ногами в кресло.
— Какой ты неожиданный человек, Рамлоу, — тянет она, отрывая глаза от бумаг, прикусывает губу. — Только я хочу тебя пристрелить за Стива, ты появляешься и всё переворачиваешь с ног на голову. Эверетт Росс не последний человек в ООН. Он не первый год копает под Мстителей, но чтобы так, почти в открытую связаться с террором... Интересно.
— Ты поможешь?
— Да, но не ради тебя или Барнса. Мне слишком дорог Стив, чтобы оставлять всё так. И, если я правильно понимаю, после всего Росс пропадёт без вести?
Брок кивает, отхлёбывая из кружки. Кофе обжигает гортань, он морщится, допивает в два глотка.
— Даже если тебя?..
— Поверь, Романов, о Россе есть кому позаботиться при любом раскладе, но все данные по Зимнему Солдату должны быть уничтожены, и кроме тебя с этим никто не справится как следует.
Наташа кивает, соглашаясь.
Брок не идёт проверить любовников, не следит за будто посеревшим, выцветшим Роджерсом, не ходит несколько дней тенью за Барнсом, по крайней мере, сам себя уговаривает, что всё не так, как выглядит, что он банально хочет удостовериться, что с ними всё хорошо, и не виновато глупое сердце, пропускающее удары, отчаянно сжимающееся и заполняющее всё существо, стоит только увидеть широкую спину Стива в толпе, поймать запах дурацких сигарет Джеймса.
Иногда всё, что у нас есть, всё, что от нас остаётся — это прошлое, несколько машинописных листков биографии в архиве, мало значащие для кого-то другого даты, потертые, местами выцветшие фотоснимки и воспоминания соседей о тебе «до всего этого дерьма, до того, как жизнь окончательно пошла по пизде». А у Брока и того не осталось. Некому помнить о нём, кроме тех, кого он снова собирается предать, пусть и ради их блага.
Как же он не любит эту совершенно уебанскую фразу «ради твоего блага», терпеть не может Стива, когда он ради этого самого блага подставляет звездную грудь под пули, когда Барнс тащит его, Брока, через океан, так же твердя о благе, забывая при этом даже питаться нормально, спать ночами и много что ещё. Но сейчас и он сам, окончательно поехав на старости лет, бросается в самую гущу.
Брок скалится, шипит сквозь зубы, но натягивает на лицо маску.
В Лагосе слишком душно, воняет гнилыми овощами и немытыми телами чудо-команды, которые не понимают и пары слов своего командира, но очень быстро учатся распознавать всё сказанное по жестам и движениям губ Брока, чтобы лишний раз не отхватить пиздюлей от скорого на расправу Кроссбоунса.
Липкий пот заливает лицо под маской, мешает сосредоточиться. Из-за тяжёлой сбруи не вздохнуть нормально. Ноют плохо сросшиеся рёбра, тянет где-то слева, мешая сконцентрироваться, нормально двигаться, притупляя реакцию. Брок привык справляться своими силами, стрелять почти в упор или выискивать противника через снайперский прицел, без всяких технических примочек, которыми так и норовил снабдить их Старк. Брок всегда слал его нахуй и лишь жёстче гонял бойцов.
— Пляшем, девочки! — хрипит он, проверяя приводы перчаток. — Пляшем.
часть 10Брок знает, что его жизнь много не стоит, но умение продать её подороже не раз выручало в прошлом и спасает сейчас, когда былая репутация прохерена, погребена вместе со званием и былыми заслугами под руинами Трискелиона. Росс, будто глумясь, присылает цель за целью, приказ за приказом, до странного напоминая Пирса поспешностью, отсутствием хоть какого-то годного плана и грандиозностью мысли при этом. Брок кривится, отправляя шифровки Романов, чувствует себя как в дешёвом шпионском фильме и стреляет чуть левее жизненно важных органов, сплёвывает, костерит себя и снова отчитывается об успехе, теперь уже заигравшемуся в вершителя судеб Россу.
— Расчётное время прибытия -
двенадцать часов, командир, — на ломанном английском старательно выговаривает вроде бы Дюк и щербато ухмыляется. Брок даже не пытается запомнить имена тех, с кем ему предстоит подохнуть в ближайшем будущем, не запоминает лиц, не старается понять слабые и сильные стороны. Всё это ни к чему ни сейчас, ни когда-либо потом.
— Как меня достала эта ебатория, — ругается тихо, едва слышно из-за гудения вертолетных винтов. Он знает, что в конечном итоге самолично пустит пулю в лоб каждому из своих бойцов, пристрелит, чтобы оборвать последние ниточки, за которые можно будет дёрнуть, попытаться надавить. Сразу вспоминаются его щенки, смешные, шумные, верные до безобразия и такие же тупые. Брок дергается, достаёт из кармана пачку сигарет, бездумно прикуривает, не обратив внимание на вспыхнувшее красным предупреждение, машет рукой на просьбы затушить сигарету и суёт в лицо средний палец самому бесстрашному.
— Командир, я тут пирог испекла, у вас же день рождения, — смущённо опускает глаза Мэй, мнётся, переступая с ноги на ногу, краснеет, наверное, впервые.
— И где он? — ухмыляется Брок.
— В помойке, — гогочет Таузиг. — Она им всю казарму так провоняла, что уже второй день ночуем в палатках на плацу на потеху всей Гидре.
— Уёбок, — шипит единственная девушка в СТРАЙКе, гневно сверкает глазами, едва сдерживая накатывающий гнев, зная, что командир по голове за такое точно не погладит, да и потом всегда можно будет объяснить Бобу всё доступнее, разворачивается на каблуках и быстрым шагом скрывается в общей душевой.
— Ты же девочка! — орёт ей в след Таузиг, улюлюкает.
— Как бы эта девочка тебе сегодня твои же яйца в рот не засунула, баклан ты эдакий. И пока не обойдёшь её по нормативам, девочка - это ты, Боб, — ржёт Роллинз, поглядывая на Брока. — Да, командир?
Тот кивает.
Прошлое режет, кромсает иногда вернее хорошо отточенной стали, входит глубже, до самого нутра, раздирает, калечит, и можно дёргаться сколько хватает сил, всё едино — сдохнешь.
Брок сильнее стискивает зубы, сглатывает горький колючий комок, хмурится, трёт глаза, злится на память, на всплывающие перед взором лица своих детей, тех, кто следовал за ним в любой ад, только дай отмашку, злится на красную пелену, затягивающую сознание, на самого себя за то, что расслабился, позволил щенкам пробраться слишком далеко под кожу, врасти в него, оплести душу, на Роджерса за то, что позволил всему этому произойти, за то, что он не разглядел очевидного, не спрятал, не помог пусть и бывшим товарищам, за то, что, видимо, сам постарел, размяк и позволил какому-то ушлёпку из ООН диктовать свою волю.
— Ничего, выблядок, у меня все по счетам платят однажды.
Чёрная маска с нацарапанным черепом закрывает лицо, прячет за собой то, что ещё осталось от Брока Рамлоу, выпуская наружу кого-то другого.
Сколько бы Брок не зубоскалил по поводу Беннера и того зелёного гиганта, что прячется где-то в самом цивилизованном мстителе из всего детского сада Фьюри, сколько бы не кивал потом уважительно, проходя сквозь проломы в стенах, оставленных Халком, Брок всегда знал, что и в нём есть кто-то тёмный, неподвластный никому, Альтер эго, выпестованное долгими годами беспросветного дерьма, а не созданного совершенно случайно в результате воздействия сверхсекретной сывороткой и неуёмного энтузиазма одного отдельно взятого идиота. Личный монстр, дремавший где-то очень глубоко, поднял голову, рычит, рвётся с цепи, почувствовав, что наконец-то и он дождался своего часа.
Брок прекрасно знает, что его ищут суперы, остатки пока не до конца загнувшейся Гидры, знает, что ЩИТ никого никогда просто так не отпускает, тем более во второй раз, и у одноглазого гоблина вопросов всё больше и больше. Знает, что Капитан дышит в спину, отставая всего на несколько шагов, знает, что Зимний подобрался слишком близко и его видели недалеко от убежища пересравшиеся от страха осведомители, знает, что Романов из последних сил путает его следы, уводя своих же товарищей в другую сторону буквально в последний момент и что скоро ей это настопиздит настолько, что Роджерсу станет известно вся его подноготная, вплоть до цвета трусов долбоёбов из его новой горе-команды.
Голова гудит от недосыпа.
Брок затягивается, выпускает дым через ноздри. Ему постоянно снятся сны, приходят знакомыми-незнакомыми лицами и смотрят серыми внимательными холодными глазами Зимнего Солдата времён Гидры, обиженными Барнса, застывшего на их маленькой кухоньке в Бухаресте, растерянными и чуть шальными Баки со старых довоенных фотографий, осуждают пронзительно-голубыми Кэпа, размазывают, подрывая последнюю уверенность в себе и том дерьме, в которое по самое горло влез Брок, взглядом Роджерса. Рамлоу вскакивает посреди ночи, долго пялится в темноту, стараясь осознать где он и что, чёрт возьми, происходит, литрами пьёт кофе, разбавляя его пятизвёздочным «лекарством», рычит по-итальянски, по-русски на любого, кому не посчастливится оказаться в такие моменты где-то поблизости, хватается за ножи, зло метая их в стены.
— Минимальный контакт. Стрельба на поражение. Вошли, забрали, вышли. Никакого геройства, на рожон никто не лезет, поняли, дамочки? — Брок глядит на тяжёлые грозовые тучи, затягивающие небо над Лагосом. — Сегодня по нашу, блядь, душу явятся Мстители и молитесь, если умеете, чтобы с ними не было самых ебанутых. Хотя вряд ли нам что-то поможет.
— Заебись, — хохочет Брок и стреляет, отводя ствол чуть левее, ухмыляется зло, сбивая кирпичом мчащегося на него Сокола, проходит тяжёлыми ботинками по хрупким крыльям, дробя механизмы, с оттяжкой пинает по рёбрам, отводя душу, присаживается у самой головы, стискивая ладонью открытую шею летуна.
Уилсон шепчет что-то неразборчивое, косится в сторону.
— Лежи, уёбок. Затрахал мешаться.
Сокол булькает, скребёт пальцами асфальт и послушно закрывает глаза, сдаваясь.
— Умница, птичка, — тянет издевательски, поднимается одним движением, вскидывает винтовку и не целясь выпускает короткую очередь по мелькнувшей за поваленным грузовиком Вдове, усмехается, заметив красноречиво выставленный средний палец.
— Командир, — хрипло выдыхает кто-то из бойцов, нервно оглядываясь.
И Броку хочется орать, послать к хуям всё прямо здесь и сейчас. Выдержка крошится от этого привычного, казалось бы, обращения быстрее, чем после десятого стакана бурбона. Они снова становятся рядом, за спиной, улыбаются знакомо, вытягиваются по стойке смирно, по-военному отдают честь, вскидывают автоматы на плечо единым движением, будто только и ждут приказа.
— Командир!
И Брок бьёт прикладом в зубы, в переносицу, проходится тяжёлыми сапогами по рёбрам.
— Командир!
— Командир!
Со всех сторон издевательски громко, хлёстко. И он рычит, скалит зубы, отпуская самого себя.
«Проникнуть на базу, мистер Рамлоу, и по возможности забрать образец. Я повторюсь, по возможности. Молодчики в костюмах из спандекса вам попробуют помещать, куда же без них. К тому же Вы им слишком интересны. И ваша задача… растревожить этот муравейник как можно сильнее».
— Есть, проникнуть на базу, — хрипит Брок, откидывая ненужную винтовку в сторону, выщёлкивание крепление(???) усиленных приводами перчаток.
— Командир, — хриплое, едва слышное, голосом Барнса.
Сознание затягивает красной плёнкой ярости. Сердце не ёкает, как раньше, не пропускает удар, когда Брок краем глаза замечает кэповскую форму, когда щит с воем рассекает воздух и врезается в стену над головой, выбивая кирпичную крошку. Брок не вздрагивает, когда Роджерс хватает его за плечо, разворачивая к себе и пытаясь что-то сказать, не закрывает глаза, не просит прощения за всё, что успел наворотить. Брок бьёт со всей силы, вкладывая в один удар всё, что накипело, наболело, всё, что сжигало долгими ночами, бьёт, снося Капитана к стене, бьёт по рёбрам, в лицо, метит по ногам. Отвлекается на юркую рыжую гадюку, хватает за руку, скручивая в захвате, наматывая волосы на кулак, хрипло смеётся, выбивая шокер из ловких рук русской шпионки.
— Нет, дорогая, этого слишком мало, чтобы вырубить меня.
Брок не видит разницы между своими, чужими, между Мстителями и его собственными бойцами. Брок Рамлоу подох под развалинами Трискелиона, сломался в темноте нью-йоркской квартиры, просыпаясь в одиночестве, прислушиваясь к возне на кухне, кончился на пороге морга, когда мир посерел окончательно, лишив его последнего. Всё что осталось от командира военизированного отряда СТРАЙК — это череп, обтянутый кожей, и кости.
— Командир, — хрипит Барнс, уворачиваясь от тяжёлого кулака, припадая на правую ногу, хватаясь за треснувшие рёбра, смотрит устало, обречённо, готовый подставиться в любой момент.
— Я Кроссбоунс, ублюдок!
Ему постоянно снятся сны, приходят знакомыми-незнакомыми лицами и смотрят серыми внимательными холодными глазами Зимнего Солдата, обиженными Барнса, растерянными и чуть шальными Баки, осуждают пронзительно голубыми Кэпа, размазывают, подрывая всю уверенность в себе и том дерьме, в которое по самое горло влез Брок, взглядом Роджерса. Брок закрывает глаза, зажмуривается, отпихивает от себя Зимнего и швыряет гранату наугад, оглушая подобравшегося слишком близко Стива.
— Попался, звёздно-полосатый уёбок!
Броку наплевать, что Роджерс не уворачивается, не отвечает на удар в челюсть, наплевать на взгляд, полный решимости и злой упёртости. Брок бьёт снова, снова и снова.
— Вся моя жизнь пошла по пизде из-за тебя! Давай, урод, поднимайся, дерись! — Брок выщёлкивает тонкий клинок. — Это за то, что уронил на меня дом, за то, что возник на пути! — Брок скалится, трясёт отбитой рукой и снова впечатывает кулак в стену около левой глазницы Кэпа, будто не замечая отсутствие перчатки. — Это за блядского Баки! За Барнса! За моих ребят! За моих… щенков!
Скалится, пропуская удар, срывает маску, устало опускаясь на землю, когда замечает вспыхнувшую среди серых тяжело ползущих по небу незнакомой для него страны туч яркую звезду, выпущенную кем-то из ракетницы.
— Мой отец всегда говорил, Роджерс, — Брок не смотрит на Стива, не ищет глазами Барнса. Перед его взглядом всё ещё горит ярким синим огнём звезда. — Если загнали в угол — уйди достойно!
И палец сам собой находит кнопку.
часть 11
Брок стискивает зубы и давит на кнопку сильнее снова, снова, снова и снова, ожидая, когда волна обжигающей, слепящей боли прокатится по коже, слизывая её вместе с мускулами, как когда-то уже было, расплавляя кости, когда наконец пожрёт его, не оставляя даже пепла под ногами, что он сможет хотя бы подохнуть на своих условиях, раз жить нормально никак не получалось без всего этого дерьма, окружавшего его с ранней юности. И сколько не барахтайся, сколько не сучи упрямо лапками, лишь глубже увязаешь. И пусть Брок был чересчур упрямым сукиным сыном, пусть продолжал грести, подниматься, вставать, пытаться прыгнуть повыше — факт оставался фактом: вот он, в грязи Лагоса, на коленях, обвешанный взрывчаткой по самые уши, смеётся над самим собой и блядской судьбой.
Брок не слышит, как страшно кричит Барнс, не видит Кэпа, утягивающего упирающегося и рвущегося из захвата Солдата на какой-то обломок бетонного забора, он упрямо давит на кнопку, готовый уже на всё, потому что Наташа дала отмашку, что последние документы у неё, потому что ну сколько, блять, можно-то. Но боли почему-то нет, только ноют ссаженные в драке костяшки, гудит от недосыпа и сотрясения голова, все же, видимо, Кэп пару раз ответил, тяжело дышать из-за треснувших в нескольких местах ребёр и многокилограммовой сбруи, давящей на плечи. Это вам не легкие прототипы Старка, от которых Брок всегда отмахивался, мол, на хую вертел все эти цацки, стоимостью с хороший автомобиль, уж лучше они как-нибудь сами. И он даже на краткий миг чувствует облегчение, что ничего не вышло, что криворукий мастер перепутал клеммы, на один краткий миг убирает палец, зажмуривается, будто надеясь на что-то, и снова вдавливает кнопку, потому что всё это надо наконец-таки закончить.
— Ты считаешь, что прав? — звуки пропадают, истончаются, глохнут, кроме этого мягкого голоса, будто кто-то выкрутил ручку громкости на минимум, чтобы не мешало: не орали люди, не стреляли, не рвались снаряды.
Брок вздрагивает, кусает губы, кривит их в усмешке, смеётся зло, радуясь тишине.
— Все, кто мёртв — мертвы, а ты всё никак не хочешь их похоронить, держишь подле себя, привязал крепко, — голос маленькой ведьмы Ванды звучит слишком громко, раскатами первого грома прокатываясь по улицам, шёпотом отзывается в ветре, шелестит тяжёлыми дождевыми каплями. — Не даёшь покоя.
Брок усмехается, горько и отчаянно скалится, не оглядываясь, в тёмное от тяжёлых грозовых туч небо, ловит губами дождевые капли, кривится от пощипывающей разбитые губы соли.
— Ты держишься за тех, кого уже нет.
Слова бьют метко. Брок опускает голову, смотрит на собственные подрагивающие от напряжения ладони, ёжится, дёргает плечами под обжигающе холодными дождевыми каплями, заливающими за ворот. Тишина больше не кажется благословением, она обрушивается тяжестью надгробной плиты, сгибает спину, не даёт толком поднять головы.
— Ты боишься.
— Я боюсь, — хрипло повторяет он. — Боюсь потерять ещё и их. Лучше я, чем они. Но и тут облажался, — отбрасывает в сторону заклинивший взрывной механизм.
Брок сглатывает горечь и впервые в жизни чувствует себя настолько опустошённым, разбитым, потерянным. Кусает губы, смаргивает дождевую воду, отчаянно старается не застонать, когда перед ним возникает тонкая, словно сотканная из дождя фигурка Ванды, когда тёплая ладошка касается лица, проводит по грубо зарубцевавшимся ожогам, даря странное спокойствие, вымывая из головы последнее. Смотрит своими невозможными глазами ёбаного Бемби прямо в душу, прекрасно видит всю мерзость и грязь, облепившую Рамлоу, тянущую всё глубже и глубже в бездну.
— Ты справился, Брок, — говорит она тепло, будто старому знакомому из их общего прошлого, улыбаясь. И ей хочется верить, хочется притянуть к себе, уткнуться лицом в живот и забыть наконец, скольким он задолжал за всю свою жизнь.
— Спи, Брок, — тихо шепчет Ванда, касаясь губами его лба. — Тебе надо отдохнуть.
Во сне приходят они — его дети, его щенки, подросшие, наконец-то вставшие на лапы, научившиеся не поскуливать едва слышно, а огрызаться в полный голос, рвать глотки ничуть не хуже него самого, отрастившие клыки и солидный послужной список, способные без шума произвести переворот в одной отдельно взятой маленькой стране и уйти, ни разу не засветившись, те, кем он мог гордиться и кого не смог сберечь, вмазавшись в «личное» с неотвратимостью броневика без тормозов. Они смотрят прямо, никогда не отводя глаза, ни до, ни сейчас, выстроившись в линию. Мэй смеётся, подмигивая, толкая чуть смущенного Таузига в плечо, кто-то машет рукой, скалится на манер Рамлоу, но все они как один вытягиваются по стойке смирно, ударяют кулаком правой руки напротив сердца, не переставая при этом тепло ему улыбаться.
— Командир, — в один голос, так, как он и учил, так, как и положено, но на сердце отчего-то становится легче, человечнее.
— Спасибо, командир, — одними губами шепчет Мэй. — Спи, командир.
И Брок послушно закрывает глаза и падает, опускается в чернильную темноту, оглохшую, ослепшую, совершенно непроглядную, без образов из прошлого, без тревожных сновидений и окровавленных лиц тех, кого не смог уберечь, без снов, переставших его мучить после Югославии, будто тумблер в голове выключили, лишь иногда выбирающиеся из темных уголков подсознания, чтобы напомнить о долгах. Он не барахтается, не пытается всплыть, а парит, раскинув в стороны руки.
— Его надо разбудить, — слишком громко, слишком близко, у самого уха.
— Зачем, Бак, ради чего? — Устало выдыхает Стив и, судя по прогнувшемуся матрасу, присаживается рядом, едва касаясь коленом. — Чтобы он ушёл сразу? Ты же видел, как он от меня шарахался.
— Да кто ему, уроду горелому, позволит! На цепь посажу и ебать буду, пока мозги на место не встанут!
— Баки!
Броку хочется рассмеяться, притянуть к себе хмурого Роджерса, полного праведного негодования, лоб ко лбу. Он знает Стива, знает слишком хорошо, намного лучше Зимнего, который хоть и начал что-то вспоминать, но в основном обрывками и какими-то бессвязными образами, будто выпавшие из альбома старые, местами засвеченные неподписанные фотокарточки. Не как начальника, Капитана, мать его, Америка, не Стивена Роджерса из тех пропитанных нафталином и оружейной смазкой времён, Брок знает, каким ещё бывает этот блядский прямой, как выстрел, взгляд. Брок знает. Роджерс, скорее всего, сидит, сурово сведя брови к переносице, натянув на лицо самое любимое выражение, по мнению того же Фьюри, то самое, с которым он может вытрясти из сенаторов новую летающую хрень размером с половину Пентагона, не объясняя, зачем оно им, собственно, понадобилось; выражение с агитплакатов.
— Всё продаётся, Роджерс, — ржал тогда Брок, развалившись на диване, не потрудившись даже натянуть штаны и застегнуть ширинку, заметив упрямый взгляд Стива, направленный на него. — И это твоё лицо «Ебите меня за Америку хоть всем строем» просто необходимо запатентовать, получше Виагры пойдет. Блять, да они обкончаться готовы, только на губы твои глядя, на задницу, спандексом обтянутую. Думаешь, чего Фьюри тебя вечно на совещания в форму эту блядскую упаковывает? Ну же, догадайся!
Стив сыто жмурился, смеялся и качал головой. Стив снова плюет на принципы только рядом с Броком.
— Чтобы у этих хуесосов старых в мозг спермой заливало от одного взгляда на такого охуенного тебя, Роджерс.
— Буди тогда его сам, а не то придушу долбаёба, — Агент как-то совсем по-кошачьи фыркает и уходит, хлопнув дверью, чтобы гневно звенеть на кухне чашками.
— Какой же ты идиот, Брок, — горестно выдыхает Стив, вытягиваясь рядом, касается пальцами плеча, ведёт по руке, очерчивая грубые рубцы шрамов. — Можешь не притворяться, Баки тебя раскусил.
Брок хмыкает, но глаза открывать не торопится, всё так же лежит, прислушиваясь к возне за тонкой стенкой, к мерному биению сердца Стива. И он почти счастлив, самую малость, потому что можно притвориться, что это действительно их дом, свой собственный.
— Собрался меня исповедовать, моралист хренов? — хмыкает, поворачивается на бок, лицом к лицу с Роджерсом, заглядывает в глаза, ищет презрение, осуждение, хоть какие-то эмоции, лишь бы не холодное безразличие, которого он так боялся, отлеживаясь в больнице и прислушиваясь к шагам за дверью, с невероятной для себя точностью определяя по звуку, когда приходил Кэп. — Не стоит, однохуйственно поступил бы так же. За своих я глотку вырву, тебе ли не знать, а значит ты меня не удержишь, я Россу пока горло не перегрызу, блять, не успокоюсь, ты понимаешь?
— Понимаю, — кивает Стив.
— А то, что вы лоханулись, сунувшись в Лагос, тоже, надеюсь, понимаешь?
— Брок, ты…
— Отъебись, капитан, ещё успеешь меня выпороть во славу звёзднополосатого, — Брок садится, оглядывая свою чужую комнату. Те же стены с выцветшими местами обоями, тяжеловесный старый, как сама Америка, шкаф в углу, заваленный всяким хламом, только кровать сменилась на широкий траходром, усмехается понимающе. — Ты ведь осознаёшь, что ты и эти кретины, которых ты зовёшь друзьями, вторглись в Ваканду, разнесли дипмиссию ООН, рынок и хуй знает сколько народу отправили в больницу только ради того, чтобы поймать одного меня. Вы чем думали?
Роджерс вскидывается, дёргает подбородком, смотрит упрямо, немного зло, но молчит, поджимая губы, дёргано поводит плечами, будто что-то навалилось непосильной ношей, не давая распрямить спину, смотреть с прежней высоты.
— Вот и я про что. Роджерс, закурить дай, а? Будь уже человеком, а я пока милостиво объясню, где и главное как вы проебались. — Брок затягивается, вдыхая горький дым привычных сигарет, а не того дерьма, что курил, работая на Росса, которые всегда покупал, пока жил здесь, стойко ассоциировавшиеся с чем-то настолько домашним, что он так и не смог распечатать последнюю пачку, так и таскал её в кармане, периодически поглаживая большим пальцем, едва касаясь, как самой большой драгоценности, оставшейся в напоминание о том, что осталось там, за гранью. — Вы пиздецки облажались, ребята. Папа Фьюри не объяснил вам, идиотам, что информацию, даже полученную из дружеских источников, проверять надо? — Брок усмехается, краем глаза поглядывая на смущённо потупившегося Стива. — Этот хуеплёт Росс сдал вам меня тёпленьким ради чего?
— Ты террорист, вообще-то! — Роджерс щурится, глядит исподлобья, явно переняв эту привычку у Барнса. Вот ведь птички-неразлучники.
— Побойся хуя, Кэп. С каких пор ООН занимается такими мелкими сошками, как я? — Брок машет рукой с зажатой между пальцев сигаретой, случайно стряхивая на голое колено пепел, глухо ругается. — Можно сколько угодно почивать на лаврах былого величия, но для всех я сдох под вашим хуевым Трискелионом, кончился там Брок Рамлоу со всей репутацией и связями. Никто не будет помогать мертвецу. Вот и думай, что и для чего было сделано. А я пока пойду с Барнсом мириться.
Натягивает домашние штаны, усмехается приятности мысли, что все же ждали, надеялись, что вернётся, раз вещи до сих пор не вынесены в коробках на помойку.
— Урод!
Брок едва успевает пригнуться, когда кружка с горячим кофе врезается в то место, где ещё мгновение назад была его голова. Смеётся громко, хрипло, хватает Агента за правую руку, резко тянет на себя и тут же получает удар левой, с силой, с оттяжкой, до звёзд перед глазами.
@темы: марвел, Роджерс, Баки, полиамория, Рамлоу, Стив/Брок/Баки
-
-
10.10.2017 в 12:05-
-
10.10.2017 в 13:05Предпоследний абзац - это ведь обида за личное предательство? Обоснованная обида за то, что любовник не зашёл, не накричал, лично не высказал ему всё, не обвинял - просто отгородился идеалами.
Спасибо, Крошка Винни Пух, за охуенное продолжение и не менее охуенного Брока!
-
-
10.10.2017 в 13:21CapitalistPig, Именно она. Он не рассчитывал на прощение или что-то вообще, только хотел увериться, что не один он всё это воспринял слишком серьёзно, слишком близко подпустил, впервые за пятьдесят лет
-
-
10.10.2017 в 13:48-
-
10.10.2017 в 23:55-
-
17.10.2017 в 01:06Когда Брок вломил Роджерсу, у меня случился маленький катарсис с зависанием (ну нихуя себе - всё людям)!
Круче спланированной кровавой мести Рамлоу за своих, только его же амок с не менее кровавой баней)))
И таки анонс был со спойлером?! Мило.
-
-
17.10.2017 в 01:36-
-
21.10.2017 в 16:42[Rat-Alchemist], Кэп не знает что делать, впервые у него не получается хоть как-то прогнуть ситуацию под себя без оглядки на остальных, вот и мечется)
CapitalistPig, а да. как же без этого. Брок по косточкам разберёт и не поморщится
Мели-Су, он не видел то дерьмо в каком варились Брок и Барнс
-
-
21.10.2017 в 17:06-
-
21.10.2017 в 17:17-
-
21.10.2017 в 17:22p.s. Только что обратила внимание, что из пейринга в превью (или саммари?) можно убрать "(под вопросом)" ибо по тексту всё чётко!
-
-
21.10.2017 в 21:38Но как же дико хочется заскулить - ещеееее! еще!)
-
-
22.10.2017 в 20:39Так мощно, так разрушительно и так адски больно!!! Идеальное в своей чистоте щемящее чувство в груди.
Скалься-рычи-кричи-царапайся-кусайся-бей, если монстру и человеку некуда да и незачем бежать.
Я в восторге!!!
-
-
22.10.2017 в 20:46-
-
22.10.2017 в 22:38Епырный балет, Брок!
Вы просто.... Это крышесносно, это... Но черт, нравится. Нет, я не мазохист
если только чуть-чуть, но красная пелена Брока настолько вами прописана крепко, все его состояние, что пойду ка я пить валерьянку, а лучше что-то покрепче то, переживая за Рамлоу дальше.-
-
23.10.2017 в 13:40Прописано всё просто замечательно,эта красная пелена просто при прочтении уже затягивает!Спасибо ха обновление и порцию дозы)
-
-
24.10.2017 в 01:39-
-
27.10.2017 в 18:15-
-
27.10.2017 в 20:02-
-
27.10.2017 в 20:23-
-
27.10.2017 в 22:13-
-
27.10.2017 в 22:29Погибшая команда... каждый раз так трогательно, так по-человечески понятно.
Согласна с Xlamushkой, детали в ваших рассказах создают совершенно неповторимый узор, канву, антураж, раскрывая персонажей.
Спасибо, Крошка Винни Пух, за продолжение.
-
-
28.10.2017 в 01:01