Лаки, блядь!— Лаки, блядь!
Вниз по ступеням, оскальзываясь и тихо подвывая, ломанулся серый волчара. Вслед ему летел мат, гневный рык рассерженного очередной его выходкой альфы и осколки стекла от разбитого стакана.
— Только покажись, сучонок. Загрызу.
Брок терпеть не мог детей. Милз ни в счёт. Этот волчий ребёнок вызывал в альфе какую-то безотчетную нежностью, ему единственному дозволялось лезть на руки, под ладонь, пробираться в постель греться, если приснилось что-то страшное.
Брок не выносил людей. Не кого-то конкретно, а всех разом, считал их бесполезным балластом и всячески избегал работать с группами, состоящими из недвуликих.
читать дальшеНо больше всего он ненавидел новообращенных, взрослых, по какой-то причине попавших под влияние Луны и древней крови, обретших силу и новую суть. Самозванцев.
Лаки как раз и был из последних.
И наплевать на то, что Брок обернул его сам, поделился кровью и жизнью, но тогда у него было лишь два выбора — помочь человеческому щенку, заступившемуся за неугомонного Милза, или оставить его умирать в грязной подворотне.
Не оставил.
В который раз уже поступившись своими принципами, Брок рыкнул на тихо поскуливающего рядом Милза, взвалил на плечо тяжёлое тело, неприятно воняющее кровью, и отнёс в логово, и уже столько же раз пожалел, что поддался на слезные мольбы щенка, сколько дней Лаки бегал на своих четырёх.
— Не переживет, — безразлично пожал тогда плечами Роллинз, разглядывая развороченный бок, скорчившегося на полу человека.
Милз громко всхлипнул и что-то начал скулить о том, что жизнью этому обязан. Брок тогда только рыкнул, решив оставить разборки с мелким на потом, ещё успеется, а сам присел рядом с умирающим.
— Чего ты хочешь, мальчик? — спросил он, скаля удлинившиеся клыки.
— Жить, — прохрипел человек и закашлялся, пятная светлый паркет бурыми пятнами.
Брок снова скривился.
— А готов подчиниться? Стать моим?
Мальчишка был готов на всё.
Брок говорил и сам не верил, что произносит эти слова, эту клятву, что приподнимает голову мальчишки и поит своей кровью, вдыхает в него искру огня древних народов, раздувает огонь, неподвластный обычным людям. Даёт имя, принадлежность к стае, к семье.
— Прямо счастливчик, — протянул Роллинз и оказался прав.
Счастливчик. Лаки. Первый "сын" и главная заноза в заднице.
Мало ли о чем он умолял в предсмертном бреду, чему клялся, у Лаки не было тормозов, границ и идеалов двуликих. Он не боялся своего альфу, не знал, что его надо бояться. Не умел вовремя захлопнуть пасть и слушать, когда говорят старшие. И постоянно нарывался.
— Лаки! — взревел Брок, выпихнул из своей постели тихо взвизгнувший шерстяной комок, отвесил чувствительного пинка и повалился обратно.
Засранец так и не понял, что альфа различает их запахи. И то, что позволено Милзу не допустимо ни для кого другого.
Иногда наглеца хотелось загрызть, вцепиться клыками в шею и выпустить кровь, но каждый раз, стоило альфе разозлиться, дойти до точки кипения, перед ним возникал предельно спокойный и сосредоточеный Роллинз.
— Волк не виноват, что у его человека нет мозгов. А он теперь волк.
— Безмозглый волк, — огрызался Брок.
— От осинки, альфа…
Брок рычал, скалился в лицо своего беты, но отступал, признавал его правоту, уходил наверх, чтобы успокоиться и найти в себе силы наконец взяться за воспитание молодняка.
Милза Брок любил, а Лаки терпел едва-едва, и в то же время заботился о нем едва ли не больше. Учил стоять на дрожащих лапах сразу после первого обращения, вылизывал морду, собирая языком крупные градины последних человеческих слез, грел первые ночи своим телом, делился запахом и уверенностью, что в стае все свои, всегда поймут, помогут и отомстят.
Сам же и наказывал.
За непонятно зачем изгрызенные форменные ботинки. За перебитую в ночи посуду. За напуганную воем соседку, ласковую кошечку с огромными хитрым глазами и талией тонкой, как тростинка. За первый побег и попытку отомстить за себя того, слабого. Не удачную, к слову. За болезненное желание быть рядом с альфой, быть под ним.
— Лаки, блядь! — все чаще слышались раскатистое по дому.
Милз со временем перестал втягивать голову в плечи, Роллинз закатывать глаза и напоминать, что он как бы предупреждал, а сам Лаки с четырёх лап встал снова на две ноги, вот только наглости не убавил нисколько.