*о творчестве

[kroshkavinni]

Ключ от двадцати дверей
18 - Тимишоара

Ехать оказывается недалеко, хотя всё равно Барнс не очень доволен тем, что планам снова не суждено осуществиться в полной мере.

Мыслями он давно уже в Будапеште, но приходится вернуться в Братиславу, а потом и вовсе в какой-то Сенец. Зато Сара больше не плачет, только смотрит странно своими огромными серыми глазищами, словно под кожу забраться пытается, просочиться вместе с кровью куда-то в нутро, занять там не предназначенное для неё место.

Барнсу неуютно, он ёрзает на сиденье, нет-нет да поглядывает в зеркало заднего вида, чтобы не смотреть на свою попутчицу, не встречаться с ней взглядом, не спрашивать, что привело её на трассу в такой день, как вообще так могла сложиться жизнь, что этой хрупкой ранимой девочке пришлось зарабатывать именно так.

Дождь и не думает успокаиваться. Мокрый асфальт поёт под колёсами Тойоты, что-то рассказывает, но Барнсу не до его историй. Он снова оказывается не там, где хотел бы быть, не с теми. Но и высадить Сару на самой границе её города, чтобы вернуться обратно на свой маршрут, он позволить себе не может. Потому что это неправильно.

— Зачистить особняк, — повторяет Зимний очередной пункт задания, — если цель окажется не одна.

— Ну. Прислуга-то тут причём? — в десятый раз спрашивает Брок, устало трет переносицу, щурится от искусственного света лампы, отворачивает её от себя, отчего тени на стенах становятся гуще, чернее, изгибаясь, они ползут всё выше и выше в тщетной попытке добраться до потолка. — Эй, придурок! — рявкает командир, заставляя Зимнего вздрогнуть, снова взглянуть на схему дома. — Зачем убирать слуг?

— Они находятся в доме и могут помешать выполнению миссии или являться потенциальными свидетелями устранения цели, — упрямо повторяет Зимний, захлопывает папку с досье на новую цель и суёт её в шредер.

— Дебила кусок, — вздыхает Брок. — Ты модификант или черлидерша? Ты не можешь проникнуть в дом так, чтобы не засекли?

— Модификация Зимний Солдат…

— Ой, заткнись, ради бога. Эти люди не виноваты в том, что это мурло как-то перебежало дорогу Гидре. Это неправильно — убивать всех и вся, — уже спокойнее поясняет Брок, откидывается на спинку стула, достаёт из пачки сигарету, но не закуривает, убирает обратно.

— Неправильно? — повторяет за ним Зимний, хмурится.

— Именно, детка. Неправильно.

Тогда Зимний не понял, а вот Барнс разбирается сразу: и то, почему командир тогда злился, и что пытался донести до него, и почему в деталях миссии указано было именно так.

Когда машина останавливается, Сара медлит, смотрит немного испуганно на скомканное мокрое платье, теребит ворот свитшота, слишком отчаянно сжимает худые коленки, словно и правда боится Барнса. Хотя он уже не удивляется.

— Забирай себе, — понимающе усмехается Барнс, машет рукой, когда она снова заикается об оплате и о том, что кофта дорогая. — Мне всё равно цвет не нравится, а так хоть тебе пригодится. Иди, дождь всё равно и не думает прекращаться.

— Простите, — шепчет она, уже открыв дверцу и почти выскользнув на улицу. — Может я вас хоть чаем напою с… сэндвичами? Пожалуйста.

Отказаться не получается. Сара смотрит на Барнса, кусает тонкие бледные губы и молча ждёт ответа, словно от него что-то действительно зависит. И Барнс сдаётся, кивает ей, едва не ослепнув от ответной улыбки, и тоже выходит в дождь, мысленно пообещав малышке Тойоте, что не станет задерживаться и уже совсем скоро они снова вернутся на трассу.

Тёмный подъезд дома Сары не кажется опасным, но Барнс привычно прислушивается к тишине лестничных пролётов, движениям за чужими дверями. Он отлично помнит, как ему пришлось бежать через крышу, прыгать с одного здания на другое, только потому что тогда не уследил, не проверил всё досконально, доверился случаю. Но этот дом молчит, дышит самыми обычными звуками, никак не связанными с войной, пахнет уютно выпечкой, теплом и, совсем немного, котами.

— Проходите, — щебечет Сара, тянет Барнса через узкий коридор сразу на кухню, усаживает на видавшую лучшие времена табуретку. — Вам чай или кофе? У меня правда только растворимый, но он совсем не плохой, вы не смотрите на марку, он вкусный.

— Чай, пожалуйста, — обрывает её Барнс, старается улыбнуться, даже предлагает помощь. но Сара отказывается, усаживает его обратно и просит чувствовать себя как дома.

На это ответить не получается.

В квартире пахнет болезнью, бедностью и отчаянием — слишком знакомо, чтобы не понять причин.

Чистенькие коридор и крохотная, способная вместить только минимум мебели кухонька — всё это слишком напоминает Барнсу дом Стива, ту атмосферу, что витала там: ожидание беды, смерти, ощущение конечности. И это пугает. Кажется сейчас из соседней комнаты раздастся надрывный кашель Стива, тихая отчаянная молитва его матери. Но просто встать и уйти Барнс не может. Он пьёт совершенно безвкусный чай, стараясь не прислушиваться к тяжёлому дыханию за стенкой, медленным шаркающим шагам, не искать схожести со своим собственным прошлым.

Когда кружка пустеет, Барнс подрывается с места, сдержанно благодарит и пятится к выходу, стараясь не смотреть в сторону приоткрытой двери то ли в спальню, то ли в гостиную, выгребает из кармана всю наличность, что там находит и оставляет на тумбочке перед небольшим, треснувшим по краю зеркалом. Был соблазн оставить ещё и машину, для него то это не проблема — найти другую, но Барнс вовремя вспоминает о том, как она добыта и лишь крепче стискивает ключи в живой ладони.

Братислава, Штурово, Эстерг мелькают за окном мчащейся на крайней допустимой скорости Тойота, остаются за спиной. Даже десятиминутная задержка на границе даётся Барнсу с трудом. Он хочет оставить за спиной без сомнения прекрасную страну, подарившую его прошлому ещё парочку новых фрагментов, но душевная боль с каждой минутой становится всё сильнее и сильнее, рвётся наружу хрипом, вот только с утешением сейчас большие проблемы. Но там, в Будапеште у Барнса есть маленькая чёрная аптечка на все случаи жизни, где маленькое видеосообщение способно излечить хотя бы на время. Потому что сейчас даже красота Дуная не способна порадовать.

Солнце выглядывает совсем неожиданно, прорывается ярким лучом сквозь хмурые тяжёлые тучи.

Барнс до последнего думал, что дождь будет его спутником целый день, но небо разъяснивается, вспыхивает приятной синевой, сочная зелень словно наливается наливается каким-то ненастоящим мультяшным цветом. Но Барнсу кажется, остановись он, и дождь нагонит, снова накроем серостью, рванёт ветром бейсболку с головы, лизнёт влажно щёку.

Почему-то последние мили даются особенно тяжело, откуда-то наваливается усталость, мрачно напоминая, что впереди ещё не конец, и завтра снова придётся бежать, но именно они не позволяют сдаться, подкармливают упрямство, и Барнс едет.

Новая точка, квартира ему даже нравится. Она живее всех предыдущих, хотя стоит скорее всего не намного дороже, но маленький балкончик выходящий на набережную сразу западает в сердце.

— Красиво, — шепчет Барнс, оставляет в комнате стакан с кофе и выходит подышать влажным воздухом, помечтать немного о том, что вот-вот за спиной раздадутся голоса, щёлкнет замок двери и в прихожую войдут двое. Они не будут делить мир на чёрное и белое, забудут о разнице в убеждениях и позволят уже Барнсу показать им дорогу.

— Иисуси, детка, — Брок выдыхает и суёт зауэр обратно под подушку, прищурившись смотрит на часы, трёт лицо ладонью. — Ты чего здесь? С Пулей опять диван не поделили?

Зимний открывает рот, но не произносит ни слова, подпихивает командира во бок, перекатывая его на другую сторону кровати, а сам ложится рядом, даже позволяет себе обнять Брока, коснуться его ладонью.

— Ебануться — тапки гнутся, — поражённо выдыхает Брок, но не протестует, наоборот, переворачивается на другой бок, обнимает подушку руками, как бы невзначай прижимаясь спиной к груди Зимнего, и проваливается в сон.

От такого проявления доверия Зимнему уснуть никак не выходит. Он лежит рядом, рассматривает в темноте темноволосый стриженый затылок, сторожит сон самого важного человека.

Барнс улыбается воспоминанию, собственным ощущениям и мыслям. Ведь только Брок захотел увидеть в Зимнем Солдате кого-то большего чем винтовку с глазами, захотел назвать его своим товарищем, полноправным членом отряда, нашёл в себе желание быть человеком, а не инструментом, подпустил к себе очень близко и решил помочь. Возможно он даже любит Зимнего.

Балконную дверь Барнс не закрывает. Садится на пол, ставит на низкий журнальный столик стакан с кофе, высыпает рядом найденные в тайнике карамельки и только после этого берётся за телефон.

— Хей, детка, рад тебя видеть. — Брок улыбается открыто, искренне, отчего морщинки в уголках его глаз прорисовываются ярче, выдавая возраст с головой, но Барнсу таким он нравится ещё больше, потому он здоровается в ответ. — Далеко же ты забрался. Будапешт, а? Сомневаюсь, что в каком-нибудь другом случае ты бы решил посетить этот город, а так, смотри сколько нового. — Он смеётся, откидывается на стуле, давая Барнсу рассмотреть смуглую, покрытую красными пятнами засосов шеи, мощные, в этот раз не обтянутые футболкой, плечи.

Сегодня командир странно-домашний, такой, каким его Зимний видел не так уж и часто. Он курит, рассуждая совершенно о посторонних вещах, размахивает зажатой в пальцах сигаретой то и дело осыпая себя пеплом. Командир счастлив. Это чувствуется даже в позе в которой он сидит, читается по глазам, по коже… ему с кем-то очень хорошо.

Барнс останавливает запись, хмурится, рассматривая застывшее лицо командира, пытаясь вспомнить его настолько живым. По всему выходит, что в это время Зимний спал, пропуская что-то очень важное.

В груди становится неприятно. Тяжесть давит на грудную клетку, стискивает сердце и легкие.

Брок красив как никогда, и Барнсу сейчас это страшно не нравится, бесит. Жгучая злость, щедро приправленная болью, разгорается всё сильнее, затапливает с головой. Некстати проснувшееся воображение лишь подкидывает дровишек в и так ярко полыхающий костёр, рисуя перед внутренним взором Брока с другим. Чьи-то руки на его плечах, спине, губы касаются губ, загорелой кожи, острого кадыка.

Барнс едва сдерживает себя, чтобы не швырнуть телефон в стену, не дослушав послание до конца. Новое чувство ему не нравится, да и название у него ядовито-кислое, неприятное — ревность. Барнс помнит его, потому что и Баки так же сгорал, как и он сейчас, когда Стив, наряженный в новую капитанскую форму, смущённо алел щеками на очередной довольно грубый подкат хорошенькой ассистентки, радистки, медсестрички. Как отказывал каждой, возвращаясь обратно в палатку к Баки, но на место отвергнутой красавицы на следующий день приходила другая. И так по кругу.

Экран телефона гаснет.

Кофе не кажется уже таким ароматным, а карамель сладкой. Барнс сидит на полу, крутит в пальцах конфету, мысленно перебирая в голове всё уже услышанное, пока перед внутренним взором словно не вспыхивает лампочка — что-то на заднем плане было не так.

Телефон снова оживает в руках.

— Хей, детка, рад тебя видеть. Далеко же ты забрался. Будапешт, а?

Но Барнс смотрит больше не на лицо, шею, плечи, он внимательно разглядывает всё, что находится за спиной Брока, и хоть и не узнаёт комнаты, но вот бок яркого красно-сине-белого щита, пару раз попавшийся в кадр говорит слишком о многом.

Тот, кто забрал себе Брока — это Стив, ведь больше ни у кого нет такого странного оружия, больше похожего на мишень, ведь не зря же, отдавая последние приказы, Брок просил сильно только не калечить Капитана Америку и улыбался странно натянуто.

Сразу становится проще и задуманное больше не кажется таким уж невозможным. Значит, однажды ключ повернётся и они оба могут войти в дверь?

Барнс стягивает с шеи шнурок.

Ключ на его ладони, тот самый из первого, от всех дверей в его путешествии, от его сознания, от воспоминаний и от новой жизни в данный момент кажется самым важным артефактом из всех. Даже полумифический тессеракт не обладает такой силой, как этот фигурный кусочек металла, такой важностью для одного отдельно взятого человека. Ключ от судьбы.

Шнурок возвращается на место, двери закрываются за спиной.

В навигаторе уже вбит новый маршрут следования. Тимишоара — достаточно большой румынский город с непроизносимым для американца названием. По крайней мере Брок три раза сбивается, когда пытается его произнести. Новая точка, которая, скорее всего, тоже превратится в запятую. Но Барнс к этому вполне готов, ведь ключ всё равно останется с ним.