УтроПо спине Джека прошлась ладонь, ласково погладила вдоль позвоночника, очертила пальцем каждый позвонок и замерла на пояснице.
Дурацкое, какое-то нереальное ощущение счастья затопило с головой. Захотелось зарыться лицом в подушку, по-кошачьи выгнуть спину и длить-длить-длить эту неспешную ласку, чувство принадлежности кому-то правильному, надёжному. Но сон не желал отпускать, наваливалась на плечи с новой силой, утягивая куда-то в темную пучину.
Второй раз Джек открыл глаза, когда солнце уже вовсю хозяйствовало в его спальне, раскрашивая стены во все оттенки золотого, загоняя упрямые тени куда-то под кровать и в самые дальние углы открытой гардеробной. В пентхаусе было тихо. Никто не ходил, стирая пыль с бесконечных полок, не звенел вчерашними бутылками, напоминая о том, что пора бы браться за ум.
Перекатившись на спину, Джек замер.
читать дальшеЛадонь на спине. Чьи-то мозолистые пальцы, обводящие позвонок за позвонком. А до этого губы, жар дыхания около уха, горьковатый запах одеколона, сильные руки, широкие плечи и голос.
— Где же ты так набрался, птенчик?
Он набрался?
Действительно, было такое.
Холодные, снова безучастные глаза отца, словно мертвые. Рвущие сердце слова и холодные пальцы, сжимающие подбородок.
Джек пил. Некрасиво, в одиночестве, на ступенях чьего-то дома. Прямо из горла глушил виски, обжигался его ледяной горечью, но снова делал глоток за глотком. Надеясь даже не напиться вусмерть, а сразу утопиться, чтобы хоть так соответствовать ожиданиям родного отца. Ведь он бестолочь, бесполезный прожигатель жизни и родительских денег, глупый мальчишка, отчего-то возомнивший себя командиром. Ведь он… он… он…
В спину больно упиралось ребро ступени. В глаза словно песка сыпанули. Горло першило горьким рыданием никому не нужного человека. Ладонь холодила бутылка, и этот стылый холод медленно, но упорно полз под кожей, выстужая последнее тепло, надеясь дотянуться до сердца, чтобы сковать и его, заключить в крепкий панцирь.
Но откуда тогда тот голос, запах, дыхание? Чьи прикосновения снились так тепло и уютно?
Поднявшись, Джек заметил свою одежду на кресле. Не брошенную небрежной рукой, а аккуратно сложенную стопкой. На столике рядом с постелью нашелся стакан воды, рядом салфетка с белой шайбой обезболивающего. Но голова не болела, да и тело отдохнуло, так не случалось отдыхать с самого детства.
Но кто?
Быстро приняв душ, побрившись и почистив зубы, Джек поймал себя на том, что прислушивается к уютной тишине вокруг, надеясь всё-таки вычленить чужое присутствие, но никого так и не обнаружил.
О чужом присутствии говорили только его собственные воспоминания, но им веры не было совершенно.
Они упрямо утверждали, что и отец его когда-то любил, и матери было не все равно, что происходит с сыном, и сестра нет-нет да заглядывала к нему в комнату, чтобы поделиться последними новостями, узнать, как у него дела в Академии, или просто тихонечко посидеть рядом, слушая, как он ей читает. Разве такое когда-то было? С ним? В этой ли жизни?
Стакан и таблетка на столике у кровати? Но и этому могло быть вполне обыденное объяснение. Кто-то из приходящей прислуги пожалел пьяного опального принца и решил позаботиться хотя бы о его пробуждении.
Может, что-то ещё?
Но ни в спальне, ни в других комнатах, ни внизу не было и намёка на того, кто с лёгкостью поднял его со ступеней, прижал к себе, согревая. Кто аккуратно усадил его, почти бесчувственного, в машину, а потом так же бережно из неё вынул, донес до лифта, до пентхауса, до спальни. Раздел и уложил в постель. Кто молча восхищался, пока сидел рядом в том самом кресле, а потом всё же коснулся спины, удостоверившись, что принц крепко спит.
Все вещи были на своих местах. Ничего не пропало, не было сдвинуто в сторону. Идеальный, почти больничный порядок, но за это спасибо прислуге и самому Джеку, не привыкшему гадить там, где живёт.
Спустившись вниз, Джек напился прямо из-под крана, почему-то прикасаться к тому стакану с водой не хотелось, хотя он отчего-то знал, что там даже отпечатков пальцев не найдётся. Неизвестный старался не оставлять следов своего пребывания. Оттого Джек не стал искать камеры, поставленные Томасиной, и пытаться смотреть записи с них, не стал звонить вниз. Бесполезно. Этот кто-то мог спокойно свернуть ему шею и искать было бы некого.
Да и стоило ли искать?
Джек усмехнулся, потёр шею там, где прикасалась чужая ладонь.
В руках этого человека была его жизнь, и он не стал её забирать, не стал требовать ни почестей, ни благодарности. Просто исчез в предрассветных сумерках, навсегда отпечатавшись в памяти Джека как что-то хорошее.
Пусть тогда всё так и остаётся. Единственное светлое воспоминание, подаренное незнакомцем без лица и имени.
Король и его постоянные упрёки, холодная вежливость матери, сочувствие на лицах штабных генералов, мерзкое раболепие советников больше не трогали, не бередили сердце, словно бы окружённое теплым коконом. Джек улыбался каждому, кто возникал перед ним, внимательно слушал, кивал, соглашаясь, или дёргал подбородком в негодовании, но рука не тянулась к рюмке, душа не рвалась упасть в случайные объятия безымянных любовников, чтобы хоть на мгновение согреться, кому-то что-то доказать.
У Джека было его теплое утро. То самое, наполненное солнечным светом, воспоминанием о прикосновениях и горьковатым запахом одеколона, пойманным в один момент исчезающим за поворотом шлейфом снова. У него были искорки в жёлтых глазах нового водителя, морщинки в уголках его губ и уверенность, что этот человек всегда привезёт его домой, что бы ни произошло и в какие бы неприятности Джек не влип. У них была одна на двоих тайна и мечта.