«Ебись оно всё конем!!!»
Медвежуть
Часть 2
С утра Брок накормил и подоил корову, выгреб навоз, задал корм курам, сварил кашу и за завтраком сказал:
— Сегодня начну тебе лапу ковать. Поможешь? Если будешь меха качать, лучше пойдет, быстрее. И приживется лучше.
Барнс за ночь отоспался и выглядел поспокойнее. А может, его погода — мерзкий снег с дождем — придавил. Имболк только миновал, и то, что медведи выгнали Баки из дома именно на Имболк, им еще отольется как следует. Богиня карает метко. Это Брок знал по себе.
Его родители так и не попросили благословения Богини, сойдясь, жили как дикие, и Богиня покарала — их первенец родился «недом». Оборотнем, который не может перекидываться. Запертым на всю долгую оборотническую жизнь в одной-единственной форме.
Родители отправили Брока к людям, как только поняли — к его седьмой весне — что сын так и не перекинется. Брок выучился ремеслу, но с людьми не ужился. По молодости скитался от деревни к деревне, чинил по мелочи или нанимался подмастерьем к местным кузнецам. Войдя в зрелость, осел в глухом медвежьем углу. Выстроил дом, завел хозяйство. Он был единственным кузнецом на пять окрестных деревень, но больше всего работал всех же на медведей.
читать дальшеБаки задумчиво возил ложкой в тарелке с кашей. Они с Броком ночевали по разным комнатам, но легче от этого не делалось. Складывалось ощущение, что от прикосновения сильной, мозолистой от молота ладони к его спине внутри что-то качественно сдвинулось, не давая спокойно находиться так далеко. Кое-как угомонившись к полуночи, Баки всё же уснул и чуть не проспал всё на свете.
Голова была тяжёлая, тянуло обратно вернуться в тепло, под легкое пуховое одеяло, свернуться клубком среди подушек и дремать дальше, но слова Брока про лапу прогнали весь сон. Ещё вчера Баки не верил, что кузнец и правда возьмётся мастерить ему замену, слишком трудной, если вообще кому по силам, была задача.
— Да! Конечно! Помогу! — взвился Баки, чуть ли не подпрыгивая на лавке, да и интересно ему было хоть одним глазком поглядеть, как кузнецы с духами заигрывают, силы себе выпрашивая, что взамен отдают.
— Тогда пойдем.
В кузнице Брок первым делом раздул угли в горне, поклонился огню и достал самый маленький молоток и заготовку.
— Мне на когти твои поглядеть надо будет, — сказал он. — Скую пальцы, потом когти, чтобы металл помнил, как форму менять. Начали?
Баки встал рядом, как бы невзначай притираясь плечом здоровой руки к боку Брока, тряхнул головой, собираясь с мыслями, поднял ладонь, выпуская острые, отливающие перламутром когти. Трансформация всегда давалась легко, позволяя играть с обликом как вздумается, но сейчас Баки не хотелось понравиться, приглянуться своей паре, он думал только о второй лапе и получится ли что у кузнеца.
— Красивые какие, — сказал Брок, беря Баки за лапу и точно нажимая под подушечками, чтобы когти вытянулись во всю длину. — Я увидел. Ну, Богиня нам в помощь!
И он начал ковать, прикрикивая на Баки, когда надо было раздуть угли в горне. Он ковал всю первую половину дня и успел сковать все пальцы — от длинного мизинца до задорно выгнутого большого пальца.
Напоследок Брок резанул запястье над кадкой, на поверхности которой собралась радужная пленка, которую легко пробивали увесистые красные капли. И закалил железные пальцы в воде, смешанной с собственной кровью. А потом протянул кровящий порез Баки.
— Залижи, — сказал он. — Так надо.
Глаза Баки светились, несмотря на то, что в кузнице было ещё совсем светло. Он чутко повёл носом, плавно приблизился и слизнул первую алую каплю, проходясь шершавым языком по ребру ладони.
Брок был своим, полностью, до самого нутра правильным. Баки чувствовал это, зализывая порез на запястье, чувствовал и понимал, что никуда уже не сможет уйти. Со Стивом не было такого единения, острого, больного и верного. Медведь был слишком ответственным, боялся давить на замученного испытаниями кота, поэтому ходил кругами, уговаривал, согревал одним своим присутствием, не объясняя, почему им так хорошо вместе, почему медведь и кот так легко ужились, хотя были совсем не похожи в повадках и привычках. А кузнец не стал ходить вокруг да около, сразу обозначив свою позицию — и не отвертишься, всё-то он понял, принял и решил.
За обедом Брок молчал. После обеда гремел грязной посудой в лохани, отмывал миски и чугунок. А потом сказал:
— Я пясть сейчас начну ковать, только… поговорить надо.
Он снова распахнул окно, высунулся в него, почти под нудные капли, срывавшиеся со стрехи, закурил и сказал:
— Я «нед». Знаешь, что это?
— Богиня, сохрани, — прошептал Баки, с горечью глядя на него.
Для оборотня было самым страшным не иметь возможности становиться зверем, быть запертым лишь в одном обличье, разрываемым на части природой. Баки поднялся со своего места, подобрался ближе к Броку. Он не пытался ему посочувствовать, выразить, как ему жаль, а только попробовать отогреть, поделиться теплом, показать, как умеет, что ему не важно, главное, что они нашлись.
Брок запустил левую руку в густые длинные волосы Баки, растрепал их.
— Позорная тайна, — сказал он. — Но ты мой, а я твой. Скрывать — значит лгать, а я не собираюсь тебе лгать, котик. Мои родители сошлись без благословения Богини, и она наказала их мной. А потом подарила мне тебя, как возмещение. Ну, я так думаю.
Баки поймал его ладонь, ткнулся в неё носом, потёрся скулой, оставляя на Броке свой запах. Их, детей, всегда пугали, что бывает, если связываешь судьбу с кем попало, идёшь против заветов предков, против слова Богини, а они, глупые, не верили, считая предупреждения стариков сказками да побасенками, а вон оно как на самом деле бывает. Виноваты родители, а страдают дети.
Недов обычно сторонились, считая их чуть ли не проклятыми, матери запрещали детям играть вместе с неполноценными оборотнями, объясняясь заботой о более слабом ребёнке, но все всегда знали истинную причину. Никому не хотелось разгневать Богиню.
— Ты мой, наш, и это ничего не изменит. Я принимаю тебя таким, каков ты есть, — серьёзно глядя в глаза Броку, произнёс Баки ритуальную фразу, после которой обратной дороги уже не будет, дальше только либо к алтарю Богини, либо в землю.
Брок нежно поцеловал Баки. Еще никогда ему не было так хорошо и правильно.
— Я принимаю тебя таким, каков ты есть, Баки Барнс, черный кот, — сказал Брок. — Отсюда и до конца времен.
Баки громко раскатисто урчал, ластился к Броку, тёрся о его скулы, вылизывал шею, ключицы, оттянув ворот домотканой рубахи. Он прекрасно понимал, что нельзя, неправильно без Стива, но никак не мог найти в себе силы отодвинуться.
Желание чего-то большего, чем эта вполне невинная ласка, скрутило внутренности в тугой клубок, потянуло в паху сладкой болью, и Баки отскочил, забился в угол, топорща шерсть на загривке.
— Нельзя, — рыкнул он изменившимися голосовыми связками.
— Перекинься, — тяжело дыша, сказал ему Брок. — Нельзя.
Баки потянулся, скинул с себя одежду и плавно перетек из одной формы в другую. Подглядывать за таким было нехорошо, но Брок не мог не смотреть. Уж очень красиво Баки это делал. Да и сам он — черный пушистый кот с черными пятнами на шкуре, с яркими голубыми глазами, был до невозможности красив.
Кот дернул хвостом, шагнул вперед, неловко подергивая культей левой лапы, и Брок подошел к нему, опустил тяжелую руку на загривок, почесал за круглыми ушами.
— Ты самый красивый кот на свете, — сказал он.
Баки урчал, прижимая уши в голове, ластился, подставляя морду под ладонь. Ни он, ни его кот не боялись этого человека с первого дня, с первого мгновения, как почувствовали его ладонь на плече. Довериться было тяжело, но страха не было.
Кот неловко спрыгнул с лавки, ещё не до конца привыкнув к отсутствию лапы. Пока Стив был дома, Баки всегда прятал культю в длинных рукавах рубахи и никогда при нём не оборачивался. Разве что в первый день, когда Стив нашёл Баки всего израненного, обессилевшего у самой границы медвежьих земель и забрал большого кота в свой дом.
Громко басовито мяукнув, кот задрал хвост трубой и чинно прошествовал мимо Брока.
— Богиня точно нас благословила, — пробормотал Брок, убрал недокуренную трубку и сказал: — Идем дальше ковать. Посидишь со мной?
Он работал до самого вечера, выковывая пясть. Снова закалил ее в собственной крови и дал Баки зализать рану. Потом переделал домашние дела — подоил корову, покормил ее и теленка, кур, собрал немногочисленные по ранней весне яйца, зажарил на ужин яичницу со шкварками.
— Дать тебе мяса или перекинешься? — спросил он Баки. — Вкусная яичница-то.
На деревянной столешнице исходил паром чайник с заваренными травами — зверобоем, шиповником, земляничным листом. Брок даже достал банку меда, купленную на ярмарке после Имболка.
— Любишь сладкое?
Кот широко зевнул, показывая некрупные, но очень острые зубы, косясь в сторону Брока, но тот не только не дрогнул, так ещё и имел наглость потрогать один из верхних клыков подушечкой большого пальца, после чего без него чуть не остался, со смехом успев отдёрнуть ладонь до того, как челюсти опасно щёлкнули в каком-то волоске от его руки. Кот выгнул спину, перекидываясь обратно, повёл голыми плечами, удобно устроившись на лавке напротив Брока.
— Очень, только не мёд, не люблю его, — Баки прищурился на банку и как-то по-особому чихнул в её сторону, так что Брок едва ту смог удержать в ладони, и гордо задрал голову, всем своим видом показывая, что он думает о предложенном «лакомстве».
Брок рассмеялся, убрал банку с медом на полку, уставленную крынками, и достал другую.
— Земляника, — сказал он. — Ты ешь. Несут и несут, а я сладкое совсем не ем.
После ужина Брок поставил опару на завтра, чтобы испечь свежего хлеба, перемыл посуду и потянулся.
— Льет и льет, — вздохнул он. — Спать пора. Завтра продолжим. Пясть готова, надо запястный сустав ковать.
Стоило стемнеть и стихнуть в доме всем звукам, Баки тихонько отворил дверь своей комнаты, не мог он так больше. Сколько бы его ни пугали рассказы стариков, он не мог находиться так далеко от Брока. Со Стивом-то они с первого дня делили одну постель на двоих, хоть и совершенно невинно, стараясь не касаться, когда укладывались спать, хотя Баки всё равно каждое утро просыпался на широкой медвежьей груди, вскакивал, стыдливо отводя взгляд от алеющего лицом Стива.
Дойдя до двери Брока, Баки скинул с себя одежду, плавно перетекая в кота. Так он не позволит ни себе, ни суженому ничего лишнего. Даже хорошо, что Брок был недом. Можно было взобраться к нему на кровать, потоптаться, выискивая удобное место и улечься под боком, урча и намявкивая светлые сновидения, как умели все кошки.
Все последующие дни Брок ковал. Рана на его запястье не успевала зажить, потому что он закалял в крови самые мелкие детали будущей руки, даже крохотные винтики, которыми крепил шарниры.
Понемногу теплело, снег таял, на южной стороне дома у стены показалась первая нежная травка. Буйствовали птицы, дороги развезло, из деревни пока никто не заглядывал.
Барнс помогал в кузнице и по хозяйству — таскал дрова в большой корзине с веревочной ручкой, раздувал меха, помогал с готовкой, даже со стиркой. Ходил на речку полоскать белье, которое Брок потом развешивал на веревках во дворе. Брок выделил ему свой старых кожух из черной овчины и запасные сапоги, чтобы Барнс не бил ноги в опорках.
Брок потемнел и осунулся, пока ковал Баки руку. Проступили сухожилия, ярче обрисовались рельефные вены, под глазами запали темные круги. Но Брок не отступался. Нужно было закончить к Остаре, и на Остару, испросив помощи Богини и всех духов, сотворить колдовство.
Весна всё сильнее вступала в свои права. Солнышко становилось ярче, теплее. Баки ни раз и не два выходил во двор и замирал, подставляя лицо ласковым прикосновениям лучей, едва слышно урчал, напевая свои кошачьи песни, радуясь долгожданному теплу. Только на сердце было неспокойно за Стива, душа рвалась на поиски, чувствовал его Баки, ощущал иногда слабое биение далёкого сердца. В такие моменты он ближе жался к Броку, лез на руки, всячески демонстрируя приязнь, боясь, что и он пропадёт, оставив Баки в полном одиночестве.
— Одного мужика уморил, так теперь вон и за кузнеца взялся. Видели? Совсем посерел бедняга, спасу ему с кошаком этим нет. Лучше бы мужики его задрали, чем вот так. Что теперича делать?
Подслушанный случайно разговор проходивших мимо околицы кумушек резанул по сердцу серпом. Баки и сам видел, как измучила Брока работа, потому и старался всё остальное взять на себя. И пусть не получалось, пусть он выматывался, выбивался из сил, стараясь с одной рукой поспеть везде и всюду, но старался хоть как-то облегчить жизнь своей паре, пусть даже это был нехитрый ужин или свежая постель.
Баки уже грешным делом подумал, что и не нужна ему лапа, проживёт, лишь бы Брок из себя последние силы не тянул, но вслух такое сказать язык не поворачивался, он видел, что кузнец всего себя в работу вкладывает, отложив все остальные просьбы и заказы.
Переговорив с домовым, согласившимся за крынку сливок помогать в хозяйстве и дом получше беречь от чужаков, слишком много кривотолков бродить вокруг начало, Баки решил, что как только Брок колдовать начнёт, то поделится своими силами, обовьёт ноги суженого хвостом и отдаст, сколько потребуется.
Наконец Брок закончил. До Остары оставались сутки, и эти сутки Брок просто проспал, чувствуя боком мягкую шерсть Баки, слыша его басовитое мурлыканье. Проснувшись, истопил баню, и они с Баки как следует попарились.
Когда над двором повисли долгие весенние сумерки, Брок обнял Баки за плечи и повел в кузницу. Зажег оплывшие свечи по углам, помолился Богине, а потом отсек голову черной курице прямо на наковальне. Духи немедленно слетелись на приношение, заклубились вокруг.
— Рубаху снимай, — сказал Брок. — Будет больно, мой хороший. Потерпишь?
Баки кивнул, стягивая рубаху. Он немного попривык к своему увечью, не старался его, конечно, всем и вся демонстрировать, но и не стыдился, не прятал в длинных неудобных рукавах.
Кошачий взгляд то и дело выхватывал в клубящихся по углам сумеречных тенях движение, слышал едва различимые шепотки духов. Все слетелись в маленькую кузницу, наполнили удушливо жаркий воздух тонким перезвоном.
Баки опустился на корточки там, где показал Брок и вытянув в его сторону культю, зажмурился.
Брок нежно взял его культю в жесткие мозолистые ладони, поцеловал туда, где бугрился грубый шрам, а потом взял нож и крест-накрест глубоко резанул по рубцу. Закапала кровь. Духи закружились над ней.
Гудя молитвенный напев на старом языке истинных кузнецов, Брок взял собранную железную руку, в последний раз надрезал запястье и омыл железяку в собственной крови. А потом приложил выемкой к кровоточащей культе и возвысил голос.
Духов собралось столько, что сложно было дышать. Брок запрокинул голову и взмолился. Глухо и жалобно застонал Барнс. Брок смотрел, как прорастают в живую плоть железные жилы, как смыкаются живая и железная кость, как его творение — рука из черного железа — и творение Богини — живая плоть — сливаются воедино.
Баки уже даже не стонал, а скулил. Брок окропил собственной кровью место, где соединялись железо и тело, обхватил Баки за плечи, поддерживая. Баки колотило, на высоком лбу выступили капли пота, губы обметало, закатились синие глаза.
Но вот шевельнулись, непроизвольно сжавшись, железные пальцы. Кровь впиталась в железо и в земляной пол. Сытые духи почти неслышно гудели под крышей.
Брок перевязал свою рану свежей тряпицей, подхватил Баки на руки и понес в дом.
Баки не помнил толком, что происходило в кузне, не ощущал ничего, кроме странной тяжести, навалившейся на плечи, удерживающей его на месте, не давая дёрнуться лишний раз, кроме жара и пульсирующей боли, расплавляющей кости. Звериная натура рвалась, натягивала незримый поводок, уговаривала выпустить наружу, дать отпор тому, кто причиняет столько страданий, впиться клыками в сильные руки, но Баки держался, скорбно протяжно выл, но держал себя в лапах.
Солнечный свет резанул по глазам. Кот мурлыкнул, повёл носом, засовывая голову под подушку. В пасти было сухо, язык распух и едва ворочался. Не открывая слипающихся глаз, Баки сполз на пол и побрел в сторону кухни выпросить у Брока хоть немного сливок до завтрака или хотя бы воды.
Странный клацающий звук привлёк внимание враз проснувшегося кота. Раньше он его не слышал, даже в кузне металл звенел и пел совсем другим голосом. Баки повёл круглыми ушами, прислушиваясь к тишине, выразительно чихнул на шалости чересчур разошедшегося, видимо, домового и снова двинулся на кухню. Звук повторился и намного ближе, чем могло бы показаться, и идти было до невозможного удобно. Скосив глаза на лапы, Баки подпрыгнул на месте, взвился белкой вверх и повис на потолочной балке, вцепившись в неё когтями и во все глаза разглядывая ЛАПУ! Вполне живую, чувствующую, но железную лапу.
Кое-как выдрав когти из дерева балки, Баки рухнул вниз, приземляясь, как и все кошки, на четыре лапы, и понесся по дому, громко мявкая, промчался по кухне, чуть не снеся Брока, боднул его в бедро и поскакал на улицу.
Брок с усталой улыбкой смотрел, как счастливый Баки носится по дому, по двору, запрыгивает на деревья, как дерет когтями стволы и тут же метит их, задрав пушистый хвост. Когда Баки, запрыгнув на поленницу, развалил ее, Брок прикрикнул:
— Потише там! Тебе собирать!
На столе потихоньку остывал плотный завтрак — каша со шкварками, жареная курица, кувшин горячего молока. Отдельно стояла крынка с вишневым вареньем. Баки очень любил сладкое.
Наконец Баки немного успокоился и вернулся в дом.
— Завтракать садись, — сказал ему Брок. — А потом лапу твою смальцем смажем, чтобы не ржавела.
Баки забрался на лавку рядом с Броком, притёрся мордой к его плечу, плавно перетекая в человека. Он во все глаза смотрел, как смещаются тонкие пластинки, как втягиваются когти, и лапа становится вполне человеческой, пусть и из металла, рукой. Пошевелив пальцами, Баки поднёс ладонь к лицу, понюхал, лизнул большой палец и поднял на Брока сияющие от восторга глаза.
Он не знал, что сказать, как выразить всё то, что творилось у него на душе. Баки и не думал, что всё будет так. Видел он в своём селении стариков и калечных воинов с деревянными, реже железными протезами, годными разве что придерживать что-то или помогать в совсем уж простой работе. А тут такое чудо, самое настоящее волшебство.
Баки знал, что Брок был одарённым кузнецом. Тот же Стив всегда с теплотой отзывался о человеке, поселившемся несколько лет назад в их деревне, всячески нахваливал его работу, но кто бы мог подумать, что тот способен на такие чудеса.
— Спасибо, — прошептал Баки, прижимаясь сильнее в боку своего суженого, аккуратно коснулся металлической ладонью его подбородка, обвёл пальцами скулы, удивляясь, что ощущает колкость щетины, будто бы живой кожей. — Ты невероятный.
— Все для тебя, котик, — ответил Брок. — Ты ешь. Двое суток в жару метался. Голодный небось. Вон молока выпей.
Сам Брок чувствовал себя усталым, словно два месяца дрова от зари до зари рубил. Но это была хорошая усталость. А рука Баки была вызовом его мастерству. Брок принял вызов и выиграл. Они оба выиграли. У Баки теперь есть рука, а Брок сможет делать и более сложные вещи. Мастерство только так и нарабатывается.
А еще, когда Брок переделает все скопившиеся у деревни заказы и отдохнет, они с Баки отправятся наконец искать Стива. Потому что время — Брок чувствовал это — поджимало.
Часть 2
С утра Брок накормил и подоил корову, выгреб навоз, задал корм курам, сварил кашу и за завтраком сказал:
— Сегодня начну тебе лапу ковать. Поможешь? Если будешь меха качать, лучше пойдет, быстрее. И приживется лучше.
Барнс за ночь отоспался и выглядел поспокойнее. А может, его погода — мерзкий снег с дождем — придавил. Имболк только миновал, и то, что медведи выгнали Баки из дома именно на Имболк, им еще отольется как следует. Богиня карает метко. Это Брок знал по себе.
Его родители так и не попросили благословения Богини, сойдясь, жили как дикие, и Богиня покарала — их первенец родился «недом». Оборотнем, который не может перекидываться. Запертым на всю долгую оборотническую жизнь в одной-единственной форме.
Родители отправили Брока к людям, как только поняли — к его седьмой весне — что сын так и не перекинется. Брок выучился ремеслу, но с людьми не ужился. По молодости скитался от деревни к деревне, чинил по мелочи или нанимался подмастерьем к местным кузнецам. Войдя в зрелость, осел в глухом медвежьем углу. Выстроил дом, завел хозяйство. Он был единственным кузнецом на пять окрестных деревень, но больше всего работал всех же на медведей.
читать дальшеБаки задумчиво возил ложкой в тарелке с кашей. Они с Броком ночевали по разным комнатам, но легче от этого не делалось. Складывалось ощущение, что от прикосновения сильной, мозолистой от молота ладони к его спине внутри что-то качественно сдвинулось, не давая спокойно находиться так далеко. Кое-как угомонившись к полуночи, Баки всё же уснул и чуть не проспал всё на свете.
Голова была тяжёлая, тянуло обратно вернуться в тепло, под легкое пуховое одеяло, свернуться клубком среди подушек и дремать дальше, но слова Брока про лапу прогнали весь сон. Ещё вчера Баки не верил, что кузнец и правда возьмётся мастерить ему замену, слишком трудной, если вообще кому по силам, была задача.
— Да! Конечно! Помогу! — взвился Баки, чуть ли не подпрыгивая на лавке, да и интересно ему было хоть одним глазком поглядеть, как кузнецы с духами заигрывают, силы себе выпрашивая, что взамен отдают.
— Тогда пойдем.
В кузнице Брок первым делом раздул угли в горне, поклонился огню и достал самый маленький молоток и заготовку.
— Мне на когти твои поглядеть надо будет, — сказал он. — Скую пальцы, потом когти, чтобы металл помнил, как форму менять. Начали?
Баки встал рядом, как бы невзначай притираясь плечом здоровой руки к боку Брока, тряхнул головой, собираясь с мыслями, поднял ладонь, выпуская острые, отливающие перламутром когти. Трансформация всегда давалась легко, позволяя играть с обликом как вздумается, но сейчас Баки не хотелось понравиться, приглянуться своей паре, он думал только о второй лапе и получится ли что у кузнеца.
— Красивые какие, — сказал Брок, беря Баки за лапу и точно нажимая под подушечками, чтобы когти вытянулись во всю длину. — Я увидел. Ну, Богиня нам в помощь!
И он начал ковать, прикрикивая на Баки, когда надо было раздуть угли в горне. Он ковал всю первую половину дня и успел сковать все пальцы — от длинного мизинца до задорно выгнутого большого пальца.
Напоследок Брок резанул запястье над кадкой, на поверхности которой собралась радужная пленка, которую легко пробивали увесистые красные капли. И закалил железные пальцы в воде, смешанной с собственной кровью. А потом протянул кровящий порез Баки.
— Залижи, — сказал он. — Так надо.
Глаза Баки светились, несмотря на то, что в кузнице было ещё совсем светло. Он чутко повёл носом, плавно приблизился и слизнул первую алую каплю, проходясь шершавым языком по ребру ладони.
Брок был своим, полностью, до самого нутра правильным. Баки чувствовал это, зализывая порез на запястье, чувствовал и понимал, что никуда уже не сможет уйти. Со Стивом не было такого единения, острого, больного и верного. Медведь был слишком ответственным, боялся давить на замученного испытаниями кота, поэтому ходил кругами, уговаривал, согревал одним своим присутствием, не объясняя, почему им так хорошо вместе, почему медведь и кот так легко ужились, хотя были совсем не похожи в повадках и привычках. А кузнец не стал ходить вокруг да около, сразу обозначив свою позицию — и не отвертишься, всё-то он понял, принял и решил.
За обедом Брок молчал. После обеда гремел грязной посудой в лохани, отмывал миски и чугунок. А потом сказал:
— Я пясть сейчас начну ковать, только… поговорить надо.
Он снова распахнул окно, высунулся в него, почти под нудные капли, срывавшиеся со стрехи, закурил и сказал:
— Я «нед». Знаешь, что это?
— Богиня, сохрани, — прошептал Баки, с горечью глядя на него.
Для оборотня было самым страшным не иметь возможности становиться зверем, быть запертым лишь в одном обличье, разрываемым на части природой. Баки поднялся со своего места, подобрался ближе к Броку. Он не пытался ему посочувствовать, выразить, как ему жаль, а только попробовать отогреть, поделиться теплом, показать, как умеет, что ему не важно, главное, что они нашлись.
Брок запустил левую руку в густые длинные волосы Баки, растрепал их.
— Позорная тайна, — сказал он. — Но ты мой, а я твой. Скрывать — значит лгать, а я не собираюсь тебе лгать, котик. Мои родители сошлись без благословения Богини, и она наказала их мной. А потом подарила мне тебя, как возмещение. Ну, я так думаю.
Баки поймал его ладонь, ткнулся в неё носом, потёрся скулой, оставляя на Броке свой запах. Их, детей, всегда пугали, что бывает, если связываешь судьбу с кем попало, идёшь против заветов предков, против слова Богини, а они, глупые, не верили, считая предупреждения стариков сказками да побасенками, а вон оно как на самом деле бывает. Виноваты родители, а страдают дети.
Недов обычно сторонились, считая их чуть ли не проклятыми, матери запрещали детям играть вместе с неполноценными оборотнями, объясняясь заботой о более слабом ребёнке, но все всегда знали истинную причину. Никому не хотелось разгневать Богиню.
— Ты мой, наш, и это ничего не изменит. Я принимаю тебя таким, каков ты есть, — серьёзно глядя в глаза Броку, произнёс Баки ритуальную фразу, после которой обратной дороги уже не будет, дальше только либо к алтарю Богини, либо в землю.
Брок нежно поцеловал Баки. Еще никогда ему не было так хорошо и правильно.
— Я принимаю тебя таким, каков ты есть, Баки Барнс, черный кот, — сказал Брок. — Отсюда и до конца времен.
Баки громко раскатисто урчал, ластился к Броку, тёрся о его скулы, вылизывал шею, ключицы, оттянув ворот домотканой рубахи. Он прекрасно понимал, что нельзя, неправильно без Стива, но никак не мог найти в себе силы отодвинуться.
Желание чего-то большего, чем эта вполне невинная ласка, скрутило внутренности в тугой клубок, потянуло в паху сладкой болью, и Баки отскочил, забился в угол, топорща шерсть на загривке.
— Нельзя, — рыкнул он изменившимися голосовыми связками.
— Перекинься, — тяжело дыша, сказал ему Брок. — Нельзя.
Баки потянулся, скинул с себя одежду и плавно перетек из одной формы в другую. Подглядывать за таким было нехорошо, но Брок не мог не смотреть. Уж очень красиво Баки это делал. Да и сам он — черный пушистый кот с черными пятнами на шкуре, с яркими голубыми глазами, был до невозможности красив.
Кот дернул хвостом, шагнул вперед, неловко подергивая культей левой лапы, и Брок подошел к нему, опустил тяжелую руку на загривок, почесал за круглыми ушами.
— Ты самый красивый кот на свете, — сказал он.
Баки урчал, прижимая уши в голове, ластился, подставляя морду под ладонь. Ни он, ни его кот не боялись этого человека с первого дня, с первого мгновения, как почувствовали его ладонь на плече. Довериться было тяжело, но страха не было.
Кот неловко спрыгнул с лавки, ещё не до конца привыкнув к отсутствию лапы. Пока Стив был дома, Баки всегда прятал культю в длинных рукавах рубахи и никогда при нём не оборачивался. Разве что в первый день, когда Стив нашёл Баки всего израненного, обессилевшего у самой границы медвежьих земель и забрал большого кота в свой дом.
Громко басовито мяукнув, кот задрал хвост трубой и чинно прошествовал мимо Брока.
— Богиня точно нас благословила, — пробормотал Брок, убрал недокуренную трубку и сказал: — Идем дальше ковать. Посидишь со мной?
Он работал до самого вечера, выковывая пясть. Снова закалил ее в собственной крови и дал Баки зализать рану. Потом переделал домашние дела — подоил корову, покормил ее и теленка, кур, собрал немногочисленные по ранней весне яйца, зажарил на ужин яичницу со шкварками.
— Дать тебе мяса или перекинешься? — спросил он Баки. — Вкусная яичница-то.
На деревянной столешнице исходил паром чайник с заваренными травами — зверобоем, шиповником, земляничным листом. Брок даже достал банку меда, купленную на ярмарке после Имболка.
— Любишь сладкое?
Кот широко зевнул, показывая некрупные, но очень острые зубы, косясь в сторону Брока, но тот не только не дрогнул, так ещё и имел наглость потрогать один из верхних клыков подушечкой большого пальца, после чего без него чуть не остался, со смехом успев отдёрнуть ладонь до того, как челюсти опасно щёлкнули в каком-то волоске от его руки. Кот выгнул спину, перекидываясь обратно, повёл голыми плечами, удобно устроившись на лавке напротив Брока.
— Очень, только не мёд, не люблю его, — Баки прищурился на банку и как-то по-особому чихнул в её сторону, так что Брок едва ту смог удержать в ладони, и гордо задрал голову, всем своим видом показывая, что он думает о предложенном «лакомстве».
Брок рассмеялся, убрал банку с медом на полку, уставленную крынками, и достал другую.
— Земляника, — сказал он. — Ты ешь. Несут и несут, а я сладкое совсем не ем.
После ужина Брок поставил опару на завтра, чтобы испечь свежего хлеба, перемыл посуду и потянулся.
— Льет и льет, — вздохнул он. — Спать пора. Завтра продолжим. Пясть готова, надо запястный сустав ковать.
Стоило стемнеть и стихнуть в доме всем звукам, Баки тихонько отворил дверь своей комнаты, не мог он так больше. Сколько бы его ни пугали рассказы стариков, он не мог находиться так далеко от Брока. Со Стивом-то они с первого дня делили одну постель на двоих, хоть и совершенно невинно, стараясь не касаться, когда укладывались спать, хотя Баки всё равно каждое утро просыпался на широкой медвежьей груди, вскакивал, стыдливо отводя взгляд от алеющего лицом Стива.
Дойдя до двери Брока, Баки скинул с себя одежду, плавно перетекая в кота. Так он не позволит ни себе, ни суженому ничего лишнего. Даже хорошо, что Брок был недом. Можно было взобраться к нему на кровать, потоптаться, выискивая удобное место и улечься под боком, урча и намявкивая светлые сновидения, как умели все кошки.
Все последующие дни Брок ковал. Рана на его запястье не успевала зажить, потому что он закалял в крови самые мелкие детали будущей руки, даже крохотные винтики, которыми крепил шарниры.
Понемногу теплело, снег таял, на южной стороне дома у стены показалась первая нежная травка. Буйствовали птицы, дороги развезло, из деревни пока никто не заглядывал.
Барнс помогал в кузнице и по хозяйству — таскал дрова в большой корзине с веревочной ручкой, раздувал меха, помогал с готовкой, даже со стиркой. Ходил на речку полоскать белье, которое Брок потом развешивал на веревках во дворе. Брок выделил ему свой старых кожух из черной овчины и запасные сапоги, чтобы Барнс не бил ноги в опорках.
Брок потемнел и осунулся, пока ковал Баки руку. Проступили сухожилия, ярче обрисовались рельефные вены, под глазами запали темные круги. Но Брок не отступался. Нужно было закончить к Остаре, и на Остару, испросив помощи Богини и всех духов, сотворить колдовство.
Весна всё сильнее вступала в свои права. Солнышко становилось ярче, теплее. Баки ни раз и не два выходил во двор и замирал, подставляя лицо ласковым прикосновениям лучей, едва слышно урчал, напевая свои кошачьи песни, радуясь долгожданному теплу. Только на сердце было неспокойно за Стива, душа рвалась на поиски, чувствовал его Баки, ощущал иногда слабое биение далёкого сердца. В такие моменты он ближе жался к Броку, лез на руки, всячески демонстрируя приязнь, боясь, что и он пропадёт, оставив Баки в полном одиночестве.
— Одного мужика уморил, так теперь вон и за кузнеца взялся. Видели? Совсем посерел бедняга, спасу ему с кошаком этим нет. Лучше бы мужики его задрали, чем вот так. Что теперича делать?
Подслушанный случайно разговор проходивших мимо околицы кумушек резанул по сердцу серпом. Баки и сам видел, как измучила Брока работа, потому и старался всё остальное взять на себя. И пусть не получалось, пусть он выматывался, выбивался из сил, стараясь с одной рукой поспеть везде и всюду, но старался хоть как-то облегчить жизнь своей паре, пусть даже это был нехитрый ужин или свежая постель.
Баки уже грешным делом подумал, что и не нужна ему лапа, проживёт, лишь бы Брок из себя последние силы не тянул, но вслух такое сказать язык не поворачивался, он видел, что кузнец всего себя в работу вкладывает, отложив все остальные просьбы и заказы.
Переговорив с домовым, согласившимся за крынку сливок помогать в хозяйстве и дом получше беречь от чужаков, слишком много кривотолков бродить вокруг начало, Баки решил, что как только Брок колдовать начнёт, то поделится своими силами, обовьёт ноги суженого хвостом и отдаст, сколько потребуется.
Наконец Брок закончил. До Остары оставались сутки, и эти сутки Брок просто проспал, чувствуя боком мягкую шерсть Баки, слыша его басовитое мурлыканье. Проснувшись, истопил баню, и они с Баки как следует попарились.
Когда над двором повисли долгие весенние сумерки, Брок обнял Баки за плечи и повел в кузницу. Зажег оплывшие свечи по углам, помолился Богине, а потом отсек голову черной курице прямо на наковальне. Духи немедленно слетелись на приношение, заклубились вокруг.
— Рубаху снимай, — сказал Брок. — Будет больно, мой хороший. Потерпишь?
Баки кивнул, стягивая рубаху. Он немного попривык к своему увечью, не старался его, конечно, всем и вся демонстрировать, но и не стыдился, не прятал в длинных неудобных рукавах.
Кошачий взгляд то и дело выхватывал в клубящихся по углам сумеречных тенях движение, слышал едва различимые шепотки духов. Все слетелись в маленькую кузницу, наполнили удушливо жаркий воздух тонким перезвоном.
Баки опустился на корточки там, где показал Брок и вытянув в его сторону культю, зажмурился.
Брок нежно взял его культю в жесткие мозолистые ладони, поцеловал туда, где бугрился грубый шрам, а потом взял нож и крест-накрест глубоко резанул по рубцу. Закапала кровь. Духи закружились над ней.
Гудя молитвенный напев на старом языке истинных кузнецов, Брок взял собранную железную руку, в последний раз надрезал запястье и омыл железяку в собственной крови. А потом приложил выемкой к кровоточащей культе и возвысил голос.
Духов собралось столько, что сложно было дышать. Брок запрокинул голову и взмолился. Глухо и жалобно застонал Барнс. Брок смотрел, как прорастают в живую плоть железные жилы, как смыкаются живая и железная кость, как его творение — рука из черного железа — и творение Богини — живая плоть — сливаются воедино.
Баки уже даже не стонал, а скулил. Брок окропил собственной кровью место, где соединялись железо и тело, обхватил Баки за плечи, поддерживая. Баки колотило, на высоком лбу выступили капли пота, губы обметало, закатились синие глаза.
Но вот шевельнулись, непроизвольно сжавшись, железные пальцы. Кровь впиталась в железо и в земляной пол. Сытые духи почти неслышно гудели под крышей.
Брок перевязал свою рану свежей тряпицей, подхватил Баки на руки и понес в дом.
Баки не помнил толком, что происходило в кузне, не ощущал ничего, кроме странной тяжести, навалившейся на плечи, удерживающей его на месте, не давая дёрнуться лишний раз, кроме жара и пульсирующей боли, расплавляющей кости. Звериная натура рвалась, натягивала незримый поводок, уговаривала выпустить наружу, дать отпор тому, кто причиняет столько страданий, впиться клыками в сильные руки, но Баки держался, скорбно протяжно выл, но держал себя в лапах.
Солнечный свет резанул по глазам. Кот мурлыкнул, повёл носом, засовывая голову под подушку. В пасти было сухо, язык распух и едва ворочался. Не открывая слипающихся глаз, Баки сполз на пол и побрел в сторону кухни выпросить у Брока хоть немного сливок до завтрака или хотя бы воды.
Странный клацающий звук привлёк внимание враз проснувшегося кота. Раньше он его не слышал, даже в кузне металл звенел и пел совсем другим голосом. Баки повёл круглыми ушами, прислушиваясь к тишине, выразительно чихнул на шалости чересчур разошедшегося, видимо, домового и снова двинулся на кухню. Звук повторился и намного ближе, чем могло бы показаться, и идти было до невозможного удобно. Скосив глаза на лапы, Баки подпрыгнул на месте, взвился белкой вверх и повис на потолочной балке, вцепившись в неё когтями и во все глаза разглядывая ЛАПУ! Вполне живую, чувствующую, но железную лапу.
Кое-как выдрав когти из дерева балки, Баки рухнул вниз, приземляясь, как и все кошки, на четыре лапы, и понесся по дому, громко мявкая, промчался по кухне, чуть не снеся Брока, боднул его в бедро и поскакал на улицу.
Брок с усталой улыбкой смотрел, как счастливый Баки носится по дому, по двору, запрыгивает на деревья, как дерет когтями стволы и тут же метит их, задрав пушистый хвост. Когда Баки, запрыгнув на поленницу, развалил ее, Брок прикрикнул:
— Потише там! Тебе собирать!
На столе потихоньку остывал плотный завтрак — каша со шкварками, жареная курица, кувшин горячего молока. Отдельно стояла крынка с вишневым вареньем. Баки очень любил сладкое.
Наконец Баки немного успокоился и вернулся в дом.
— Завтракать садись, — сказал ему Брок. — А потом лапу твою смальцем смажем, чтобы не ржавела.
Баки забрался на лавку рядом с Броком, притёрся мордой к его плечу, плавно перетекая в человека. Он во все глаза смотрел, как смещаются тонкие пластинки, как втягиваются когти, и лапа становится вполне человеческой, пусть и из металла, рукой. Пошевелив пальцами, Баки поднёс ладонь к лицу, понюхал, лизнул большой палец и поднял на Брока сияющие от восторга глаза.
Он не знал, что сказать, как выразить всё то, что творилось у него на душе. Баки и не думал, что всё будет так. Видел он в своём селении стариков и калечных воинов с деревянными, реже железными протезами, годными разве что придерживать что-то или помогать в совсем уж простой работе. А тут такое чудо, самое настоящее волшебство.
Баки знал, что Брок был одарённым кузнецом. Тот же Стив всегда с теплотой отзывался о человеке, поселившемся несколько лет назад в их деревне, всячески нахваливал его работу, но кто бы мог подумать, что тот способен на такие чудеса.
— Спасибо, — прошептал Баки, прижимаясь сильнее в боку своего суженого, аккуратно коснулся металлической ладонью его подбородка, обвёл пальцами скулы, удивляясь, что ощущает колкость щетины, будто бы живой кожей. — Ты невероятный.
— Все для тебя, котик, — ответил Брок. — Ты ешь. Двое суток в жару метался. Голодный небось. Вон молока выпей.
Сам Брок чувствовал себя усталым, словно два месяца дрова от зари до зари рубил. Но это была хорошая усталость. А рука Баки была вызовом его мастерству. Брок принял вызов и выиграл. Они оба выиграли. У Баки теперь есть рука, а Брок сможет делать и более сложные вещи. Мастерство только так и нарабатывается.
А еще, когда Брок переделает все скопившиеся у деревни заказы и отдохнет, они с Баки отправятся наконец искать Стива. Потому что время — Брок чувствовал это — поджимало.
@темы: марвел, Роджерс, часть, сказка, проза, Баки, полиамория, Рамлоу, @PaleFire, Брок/Баки, au
-
-
05.02.2018 в 16:12