*о наркомании

Стало немного жаль, что я Гриша, а не Валера

---

* о творчестве

О тех, кто видит сны.

Часть 6

— Спать хочу, — зевнул Брок и поцеловал “Томми” в здоровое плечо.
— Много спишь, — “Томми” ласково погладил его по животу. — Это все зима. Спи. Я присмотрю за фонарем. И отчет отправлю.
— Аг… — не закончив слово, Брок провалился в сон.
Уже который сон он не мог найти Стива. То ли он не спал, то ли решил не приходить. В этот раз, однако, Брок отыскал Стива наверху, у фонаря. Тот стоял и смотрел на первую осеннюю метель, залеплявшую окна влажными хлопьями, стекавшими вниз и оставлявшими прозрачные струйки.
— Стив! — обрадованно сказал Брок и обнял его за плечи. — Ты в порядке?
Стив вздрогнул. Он слишком углубился в собственные мысли, переживания там, за гранью, где мир в очередной раз пошёл трещинами из-за тщеславия и узколобости одного отдельно взятого гения.
— Да… нет, не в порядке, — признался Стив, расслабляясь, позволяя себе устроить тяжелую голову у Брока на плече. — Там такое творится, что мы можем не выгрести. Не знаю, на сколько я сегодня и где уснуть смог.
Он был почти счастлив быть в объятиях человека, к которому отчаянно тянулось сердце, пусть он и был всего лишь выдумкой, вывертом уставшего от одиночества сознания. Стив сам себе придумал идеального партнёра, идеальное место и самые невозможные отношения, разбивающие эту идеальность в дребезги.
Стив погладил ладони Брока.
Тони создал Альтрона, дал ему неограниченные силы, намереваясь создать ровно то, против чего всегда боролся Стив, и он не мог простить этого другу, хотя в отношениях Старка к окружающим было слишком мало искренности, чтобы говорить о дружбе. Он гений, человек с особым складом ума, отчасти такой же, как и Стив, в чем-то «супер». Но Стив никогда не кичился своей силой, выносливостью, живучестью, считая это не привилегией, не меткой избранности, а скорее средством, с помощью которого он может помочь. Тони же всех и вся если не презирал, то считал слишком мелкими, недостойными его гения существами, чьим мнением необязательно интересоваться, надо лишь брать и осчастливливать, а людишки потом распробуют и оценят. Вот только выходило, как выходило.
Альтрон штурмовал сети, перекраивая их под себя, и Мстители ничего не могли с этим поделать. Каждый из них понимал, что очень запросто этот враг может стать последним.
Брок, утешая, погладил Стива по крепким плечам, вдохнул его запах — запах силы и усталости. Повернул голову, касаясь губами светлых волос.
— А давай-ка ты ванну примешь, — предложил он. — Я пока еду сварганю. У нас ванна — закачаешься: два метра и на львиных лапах. Идем. Согреешься, расслабишься, поешь — тебя и попустит.
Стив никогда не принимал ванну во сне, да и вообще слабо себе представлял ощущения, от которых, по идее, должен, наоборот, проснуться, но ему было хорошо. Горячая вода расслабляла, как и какое-то хвойное масло, добавленное Броком. Стив лежал, удобно устроив голову на бортике ванной, рассматривая тёмно-синюю кафельную плитку на стенах, раздумывая, стоит ли попрощаться на всякий случай с Броком.
Тони обнаружил, откуда распространялась большая активность Альтрона по сети. И снова все дороги вели в Заковию, где все это и началось, и Стиву неприятно было об этом думать, но такого врага они могут и не осилить. Пусть Брок всего лишь сон, но Стив не хотел уходить, не попрощавшись.
Он закрыл глаза, расслабляясь окончательно. Только принятое решение камнем легло ему на сердце.
— Еда готова, — Брок постучался и приоткрыл дверь. — Синее полотенце бери и вылазь. Чистое шмотье на табуретке, вы с Томми похожего сложения.
Это было правдой — Стив и “Томми” были одинаково широкоплечие, длинноногие, высокие. Вот только “Томми” был темноволосый и выглядел малость постарше.
Брок приготовил для Стива говяжьи стейки, шоколадный кекс из готовой смеси и сварил еще кофе. Стива хотелось кормить. Это ощущалось правильным.
Стив вошёл на кухню, повёл носом, принюхиваясь.
— Ты прямо как Бак, — улыбнулся, садясь за стол. — Он тоже после всего этого вечно норовил накормить меня. Не знаю, где только находил. Солдатские порции четко нормированы, даже с поправкой на мой бешеный метаболизм все равно не хватало. А он с кем-то из местных договаривался, мы потом отрабатывали, конечно, но Бак всегда… — Стив сбился.
С Броком легко говорилось, дышалось, жилось. Стив в очередной раз пожалел, что нельзя было уснуть и не просыпаться, остаться на маяке с Броком, пусть в качестве повернутого на нём друга, как угодно, лишь бы не возвращаться в пустую незнакомую квартиру, купленную потому, что «нельзя жить на Базе, Кэп, даже тебе нужен отдых и тишина». Там действительно было тихо, но не так, как здесь, где за окнами завывали злые ветра, волны вгрызались в скалистый берег, а в спокойные дни было слышно крикливое многоголосье чаек.
Стив допил кофе и заглянул в кружку, будто бы на ее дне можно было найти ответы на все вопросы и хоть немного решимости начать разговор.
— Вот чего бы тебе не бросить все к чертовой матери, Стив? Найди себе спокойное место, вот хоть рядом с нами, и живи для себя. Небось все дыры собой затыкаешь? — спросил Брок.
Стив хмыкнул, представив каково это — жить в реальности рядом с Броком и его Томми, смотреть на них из окна, завидовать любым касаниям, дрочить ночью, представляя на члене не свои руки, и сгорать. Он ещё в прошлый раз осознал, что всё, что у него к Броку — это не простая привязанность, не зависимость от эфемерного придуманного самим тепла. Стив вляпался в чужого мужика так, что больно в подреберье делалось, стоило представить Брока с супругом. И вроде, он не имеет никакого права на эту смешную, но вполне реальную ревность к нереальному человеку, и ничего не мог с собой поделать. Стив влюбился в Брока точно так же, как когда-то в Баки, и эти два чувства, как ни странно, прекрасно уживались рядом, не конфликтуя.
Он потёр вновь занывшую метку, поднялся, отошёл к окну.
— Не получится у меня всё бросить, только не сейчас, а потом… Знаешь, там, — Стив махнул рукой. — Все очень плохо.
Брок подошел к нему, обнял за талию и попросил:
— Пообещай, что вернешься ко мне.
А потом прижался губами к изгибу челюсти, слабо пахнущему хвойным мылом. Повторил:
— Пообещай, что вернешься. Я… я к тебе привязался, Стив. Я просыпаюсь и иду покупать еду, чтобы приготовить тебе, хотя ты приходишь только в снах. Купил эти тапки, стоят в углу, ждут тебя. Может, ты и есть наш третий, а?
Он отодвинул ворот футболки, показывая аккуратную надпись под левой ключицей: “Стив Роджерс”, выведенную почти каллиграфическим почерком.
Стив вздрогнул, провёл пальцем по своему имени на коже Брока, написанном его почерком, коснулся губами.
— Как жаль, что ты мне только снишься.
И поцеловал, ласково вылизывая мягкие пахнущие кофе и хорошим крепким табаком губы Брока, подался вперёд вжимаясь, отплетая руками. Это было каким-то чертовым сумасшествием, помешательством. Стив никогда не позволил бы себе целовать, касаться, даже самому себе желать женатого мужика, но почему-то сейчас это не важно.
Стив гладил спину Брока, притягивая его к себе ближе, мял ягодицы, стонал в губы, желая всем существом остаться здесь, хоть это и невозможно.
Брок целовал Стива в губы, в шею, оставляя метки на светлой коже, прикусывая ее. Терся бедрами, чувствуя чужой стояк, а потом не выдержал и запустил руку Стиву в штаны, сжимая роскошный, горячий, твердый здоровенный член с уже влажной головкой. Быстрым движением Брок опустился на колени на твердый деревянный пол и взял член Стива в рот, одновременно поглаживая мощные бедра.
Стив тихо вскрикнул и вцепился руками в подоконник так, что из-под него посыпалась древесная труха. Брок принялся сосать, пропуская в горло. Рвотный рефлекс у него давно отсутствовал как класс.
Стив смотрел на Брока, смотрел на губы растянутые вокруг его члена, и умирал, выгорал тем самым жарким пламенем, которое в нем пробуждал только Баки, но Стиву было не до рассуждений, не до посыпания головы пеплом. Брок был хорош, насколько может быть хорош выдуманный самим для себя идеальный человек. Стив стонал, почти кричал в голос, подавая бёдрами, скулил от желания коснуться чёрных растрепанных волос, пропустить пальцы сквозь пряди, толкнуться глубже в самую глотку.
— Господи, Брок, — взвыл Стив, откидывая голову назад.
Его трясло, тело скручивало судорогами удовольствия на грани боли, настолько ослепительно яркими, почти нереальными. Проваливаясь в самый охрененный оргазм своей жизни, Стив почувствовал, что мир снова смещается, съезжает куда-то в сторону. Из последних сил он дернул Брока на себя, поднимая на ноги, впился в губы поцелуем, прикусывая нижнюю, вылизывая нежную изнанку.
— Я не могу обещать тебе вернуться, — прошептал он глядя в самые невероятные звериные глаза. Поцеловал легко, отстранился, оттягивая ворот своей футболки, где ниже ключиц шрамом белело одно только имя — Джеймса Бьюкенена Барнса. — Мне так жаль, что твоего имени на мне нет, хотя бы здесь — во сне.
И Стив проснулся, сидя в кресле квинджета, неудобно свесившись вперёд, повиснув на перетягивающих ремнях безопасности.

запись создана: 28.02.2018 в 19:57

@темы: марвел, Роджерс, часть, сказка, проза, Баки, Стив/Баки, Рамлоу, Стив/Брок, Стив/Брок/Баки, @PaleFire, Брок/Баки, au

---

* о творчестве

О тех, кто видит сны

Часть 5


Брок со стоном вырвался из дремоты. Стив просто рассыпался песком у него в руках. Рядом, под боком, жалобно вскрикнул “Томми”, и Брок повернулся к нему, провел пальцами по страдальчески сведенным бровям. “Томми” распахнул свои невозможные серебристые глаза, несколько мгновений непонимающе смотрел на Брока, а потом прижал его пальцы к губам.
— Прости, — прошелестел он. — Я в порядке. Ты не спал. Тебе надо поспать.
— Да какое спать, день на дворе, — буркнул Брок. — Вечером ляжем и выспимся. Ты подремли, а я делами займусь.
Брок поцеловал мужа и поднялся, чувствуя себя девяностолетним стариком. Ломило плечи, голова была чугунная, пекло глаза. Он не спал толком несколько ночей. Начались ноябрьские шторма, у фонаря забарахлила проводка, пришлось срочно чинить, а “Томми” снова мучился кошмарами и просыпался каждые десять минут. Брок даже представить не мог, сколько он уже не спал как следует.
А еще он беспокоился о Стиве. Глупо, конечно, переживать о персонаже из собственного сна, но Брок переживал. Стив был не в порядке, сильно не в порядке, и, если Брок не спал, он не мог узнать, как у того дела.
Судя по тому, что Брок увидел в эти десять минут короткой дремы, дела у Стива были не очень. Какой-то морок, ментальное воздействие, неприятно напомнившее о Гидре. И одет Стив был странно, хотя Брок только и запомнил, что серую звезду на груди и что-то синее. Странная форма, ну да мало ли где какая форма бывает?
Брок очень надеялся, что Стив в порядке.
Брок переделал все домашние дела, приготовил обед, заставил “Томми” поесть — тому нельзя было голодать, категорически нельзя.
“Томми” доел последний шоколад, и Брок поехал в магазин, чтобы закупиться сладким. “Томми” обожал сладкое.
Как обычно, сгреб половину отдела сладостей, добавил к шоколадкам апельсины, которые “Томми” обожал, и бананы, которых захотелось ему самому, по странному капризу взял пекинской капусты. Купил сигарет покрепче и готовые смеси для кексов. Взбитые сливки в баллончике.
Когда Брок выходил из магазина, Сэмуэл с западного побережья похвастался, что они закоптили рыбы, и Брок заехал к нему. Он очень любил копченую рыбу.
Пакуя рыбу, Брок подумал, что надо будет угостить рыбкой и Стива, потому что такой вкусной морской форели больше нигде не бывает.

Стив не мог спать, не мог провалиться даже в дневную дрёму, дела не отпускали. Они забрали посох Локи, доставили его до места, упаковали так, что никто не пробьётся, можно отдыхать. Но беспокойство грызло, не отпускало ни на минуту. Стив пересматривал записи, сделанные Джарвисом, стараясь уловить момент, когда в груди вновь разлился тот знакомый холод, понять, как Штрукеру удалось так легко одолеть его, вырубить, пусть этот морок и позволил снова оказаться в ласковом, почти домашнем тепле Брока.
День тянулся, как обычно после тяжелой операции.
Бартона, наскоро заштопанного ещё в квинджете, осматривали врачи, слишком суетливо весёлая Наташа кружила вокруг, заглядывая медикам через плечо, не давая нормально работать. Стиву всегда казалось, что между ними что-то намного большее, чем они показывали не только окружающим, но и самим себе. Слишком близкие и далекие одновременно, касающиеся друг друга исподволь, следящие, охраняющие покой и спину. Но Наташа лишь улыбалась и пожимала плечами, Клинт недоуменно молчал и привычно оглядывался на Романов, ища поддержки и подтверждения любых своих слов.
— Как тут наши бойцы контактного фронта? — чересчур шумный и возбужденный даже для самого себя, Тони занимал, казалось, всё свободное пространство. — Уже плетёте друг другу косички и сплетничаете о мальчиках?
Стив забрал у Тони стакан с какой-то зеленоватой бормотухой, принюхался, отхлебнул немного и незаметно отставил в сторону. Ничто не могло сравниться с грогом Брока. Вообще всё, что делал Брок в его снах, было особенно правильным.
Стив даже нашёл ту самую специю, название которой не смог запомнить. Объяснить, правда, стоящему у прилавка турку, что именно он хочет Стив так и не смог. Он хмурился, подбирая слова, стараясь описать запах и вкус, оставшийся на языке, а потом пошёл по рядам, принюхиваясь, открывая наугад все баночки подряд, пока на нашёл то самое, что пахнет «подмышкой любимого мужика».
Баночка с лаконичным названием «Зира» заняла своё место между банками с чаем и кофе. Стив очень редко готовил сам. И тут Брок отказался прав. Готовить надо обязательно для кого-то другого, а для себя одного как-то неправильно и даже жалко переводить продукты, когда можешь спокойно перекусить тостами с джемом и арахисовым маслом, а поесть нормально можно и в столовой или по дороге домой заехать в какой-нибудь приличный ресторанчик.
Тони звал отметить поимку барона Штрукера, захват посоха Локи, на который он, не переставая, кидал заинтересованные взгляды — Стив надеялся, что Тор проявит благоразумие и не подпустит гения и филантропа к настолько опасной реликвии Асгарда, слишком уж Тони любил совать пальцы в розетку. Но Стив отказался, сославшись на контузию, и отбыл домой.
Он очень надеялся вновь оказаться на маяке.

Брок провалился в сон, как в бездну. Он смертельно вымотался и срубился, кажется, перед телевизором, под какой-то матч по соккеру. “Томми” отнес его в постель и раздел, но этого Брок почти не почувствовал.
Во сне он разделывал копченую рыбу. И в какой-то момент, подняв голову, увидел Стива.
— Привет! — хрипловато сказал Брок. — Я и на тебя рыбы купил. Зажги мне сигарету, у меня руки в рыбе.
Стив обулся в приготовленные специально для него мягкие тапки, подошёл ближе, вытянул из заднего кармана джинсов Брока пачку, прикурил сразу две, одну отдавая Броку.
Хотелось ткнуться лбом в его плечо, постоять, почувствовать, как насквозь промёрзшее тело заполняется его живым теплом, обнять со спины, но Стив помнил о супруге. Он не был сторонником романов на стороне, всегда презирал разлучников. Если ради тебя кого-то оставили, то однажды и ты останешься один. Да и, к тому же, разве можно растащить идеальные половины?
— Люблю рыбу, — Стив встал рядом с Броком, опершись бедром о высокую столешницу, глядя, как тот споро разделывает большую рыбину.
— Ну значит, я угадал, — Брок пластал филе, нарезал его на ровные куски. — Ща хлеб достану. Ты в порядке? Ну, после того? Что это было-то, Стив? Я тут несколько ночей не спал — шторм, маяк, мужу кошмары снятся, он не спит, ну и я с ним. — Помолчал и добавил: — Беспокоился о тебе.
— Как говорит Наташа — это был пиздец, а не тщательно спланированная военная операция, — Стив потёр висок, стараясь глупо не улыбаться. Брок волновался за него. Хотя что он хотел, это же его собственный сон. — Спал урывками и работал.
Стив подошёл к окну, глянул на спокойные сейчас иссиня-чёрные воды.
— Спи больше, — Брок быстро нарезал хлеб. — От бессонницы крыша едет. Ешь. Выглядишь голодным. Такие большие парни, как ты, портятся от голода.
Сделав себе громадный бутерброд, Стив откусил сразу больше половины и прижмурился. Форель была свежей и невероятно нежной. В большом городе такой уже давно не встретить.
— Пил какую-то зеленую дрянь, — прожевав ответил Стив, делая ещё бутерброд. — Тони говорит, она полезна для пищеварения, какие-то там волокна и прочее, но со всеми этими плясками как-то забыл я про еду. — Стив глянул на Брока. — А ты живешь здесь же?
— Да, тут еще пара комнат — гостиная и спальня. Кофе тебе сварить?
Не дождавшись ответа, Брок принялся варить кофе. Он сам не знал, почему ему хочется заботиться об этом парне, почти как о “Томми”, но хотелось же, так почему и нет?
Поставив перед Стивом чашку, Брок сел напротив.
— Ты хоть заботишься о себе, когда не здесь? — спросил он. — Зеленая дрянь после боевой операции — это курам на смех. После операции — душ, пожрать и выспаться. Всегда. Чтобы не сдохнуть.
— Я крепкий, — повторил в очередной раз Стив, больше, правда, для самого себя, чем стараясь убедить мужика из своего сна, который по идее и так должен был быть с ним согласен, отвёл взгляд.
Подсознание знатно над ним издевалось. Стиву всегда нравились такие, как Брок: сильные, упрямые, остроглазые, широкие, которых не сомнёшь и не сломаешь. И вроде, раз сон, то все должно быть для него, рассчитано, подготовленно. Но даже во сне он не мог быть счастлив на полную. Брок не просто состоял в отношениях в неизвестным Томми, но и женат на нём был или замужем, Стив не знал, как правильно в однополых парах это называлось, да и не задумывался особо. Баки шутил, говоря, что как только кончится война и он вернётся с победой, то обязательно возьмёт в жены своего крошку Стиви.
Стив пил кофе, бездумно пялясь в пустоту. Может, и правда стоило всё бросить, уехать в глушь, а там…
— Знаешь, а у нас ведь должна была быть триада, — сказал Брок, снова закуривая и глядя в окно. — Только метка такая… бледная, почти не видна, а у Томми она еще и под шрамами. Так что наш третий, наверное, погиб. Ну то есть Томми когда-то смотрел новости, и да, он погиб. Только… не знаю… может, кто-то ошибся. Метки мертвых стираются совсем. Но и метки живых не так выглядят, понимаешь? Хотя, говорят, они активизируются только при контакте, а какой тут контакт, когда он то ли погиб, то ли не погиб? Может, лежит где-то в коме.
Стив вздрогнул, коснулся кончиками пальцев места, чуть ниже ключицы. Как бы ему хотелось верить, что Баки жив, пусть даже не помнит, пусть кома или другая семья — что угодно, лишь бы знать, что он не погиб, рухнув в пропасть.
— Не всегда стираются, — Стив с силой потёр ноющую метку. — Он умер, а она на месте, только выгорела добела. Я не могу его отпустить, никогда не смогу. Бак был для меня всем, наверное, поэтому и метку не стёрло.
— Никого не видел, чтобы не стерлась, — признался Брок. — Ты же знаешь, что сейчас принято носить одежду, чтобы ключицы открывала? Так вот на скольких похоронах я был — у всех вдов метки стерты, как не было. У Ро… друга моего жена умерла родами. Тоже стерлась. Он поверх татуировку набил. Однолюб. Решил больше не жениться никогда.
— Видел такие, — признался Стив. Сразу Роллинз. Хоть он и считал, что командир СТРАЙКа был влюблён в некого Рамлоу, но имя под ключицей было женским. — Но я не знал, из-за чего. Там, откуда я родом, не принято было выставлять связь напоказ. Я, наверное, тоже бы набил, если бы мог. Но метка Бака всегда останется со мной.
Стив снова закурил. В реальности он уже давно не поддавался ещё военной привычке выкуривать сигарету-другую, находясь в душевном раздрае. Пегги всегда ругалась, отбирала портсигары, мол, не положено национальному герою, говорящему от имени целой страны, дымить, как портовый грузчик. Баки смеялся, говоря, что это всё брехня и наговоры и он-то как раз не курит, хотя работал в доках с малолетства, а Стив просто до сих пор поверить не может, что не загнётся назавтра от очередного приступа астмы.
— Надеюсь, ваш третий объявится, — грустно улыбнулся Стив, понимая, что ему такого шанса судьба не предоставит.

@темы: марвел, Роджерс, часть, проза, Баки, Стив/Баки, Рамлоу, Стив/Брок, Стив/Брок/Баки, @PaleFire, Брок/Баки, au

---

* о творчестве

О тех, кто видит сны

Часть 4

Срочный вызов поднял Стива с постели, только он, промучившись несколько дней без нормального сна, никак не находя дорогу к маяку, будто сказанное тогда Броку навсегда спутало пути и гостеприимный хозяин больше не желает видеть такого проблемного гостя, более-менее устроился, затащив под бок Рамлоу, выторгованного у Роллинза за несколько выходных для всего состава СТРАЙКа, как раздался звонок, на который нельзя было не ответить.
Мир накрыло новым пиздецом, как всегда, не вовремя, и Стив рвался на части, выворачивался наизнанку, стараясь не подохнуть. Без сна и хоть какого-то отдыха он скакал горным козлом, уворачиваясь от вражеских пуль и разошедшегося Халка.
Стив не чувствовал холода заковианской зимы, все же Тони постарался над новой формой на славу, не ощущал боли в перетруженных мышцах. Только свист вспарывающих снег под ногами пуль, громкое радостное гиканье Наташи где-то в пятидесяти метрах левее, рёв Халка, сносящего всё вокруг, и бьющие тут и там молнии Тора держали Стива в тонусе, не давая совсем свалиться от усталости.
Заковия, страна даже не третьего мира, затерянная где-то в лесах Восточной Европы, маленькая, бедная и всеми забытая — прекрасное место, чтобы что-то спрятать. А Гидра умела находить лазейки и под самым носом у ЩИТа.
— Сволочь, — выругался чуть не подбитый кем-то Старк, чуть не врезавшись с размаху в появившийся будто из ниоткуда энергетический щит.
— Не выражаться, — привычно поправил Стив, краем сознания отмечая, что Брока он и не думал одергивать, слишком целостно и верно любые крепкие выражения вязались с этим человеком. — Джарвис, что видно с орбиты?
— Меня одного покоробило кэповское “не выражаться”? — вставил своё веское слово Тони, заставив Стива закатить глаза.
Штрукера они выслеживали долго, вылавливая крупицы хоть какой-то информации из любых переговоров бывших гидровцев, из материалов, добытых нелёгким трудом СТРАЙКом. И всё тщетно, а тут будто специально кто слил и местонахождение, и подробнейшие планы старого замка, где засели последователи многоногого чудовища. И Стив бы решил, что это грамотно устроенная подстава, если бы противник не оборонялся с таким самоотречением, не шёл как в последний бой.
— Скипетр Локи должен быть здесь, — громыхнув молнией и метнув молот, пробивая танк насквозь, рыкнул Тор. — Только он может дать такую защиту.
— Да что нам эта защита, — хмыкнул Старк, заходя на новый вираж. — Джарвис, точки энергетических центров на экран.
— Поторопись, — крикнул Стив, едва успев увернуться от странного энергетического сгустка. — Не то что бы мы не справлялись, но помощь нам бы не помешала.
Стив привалился к дереву. Штрукер и не думал сдаваться, бросая в бой всё новые и новые силы, вооружённые явно внеземным оружием, и был в курсе способностей Мстителей, взявшись для начала за самых уязвимых. Вокруг творилось что-то неладное. Клинт передавал по связи о мутантах, Халк вошёл в раж, бушевал, вынося дот за дотом, не различая своих и чужих, пока Старк выискивал генератор излучения.
— Добро пожаловать на базу, — отчитался он, влетая в одно из окон.
— Барон Штрукер, — Стив едва удержал себя, чтобы не ответить шутовской поклон. Он слишком устал разводить церемонии с теми, кто этого явно не стоит. Стив не знал очередного гения, работавшего когда-то на ЩИТ, но решившего сменить сторону. За это Стив и не любил настоящих учёных. Для них не существовало правых и нет, были только те, кто позволял им творить, давал простор и возможности, и все остальные. Штрукеру Пирс явно сделал более заманчивое предложение, чем Фьюри, раз он выбрал старый замок в занесённой снегами Заковии вместо оснащённых по последнему слову техники лабораторий Старк Индастриз.
Размытая смазанная тень выступила откуда-то из темноты, сверкнула алыми, будто полыхающими пламенем глазами, едва-едва коснулась висков, и Стив пошатнулся, заваливаясь назад, уплывая, но из последних сил метнул щит, попадая барону в голову.
Баки смотрел на него пронзительно-серыми глазами, холодными, словно вобравшими в себя все ледяные стужи из его снов, не так, как смотрел всегда, без затаённой нежности, сладких обещаний. Его взгляд прожигал насквозь, примораживал к месту, не давая двинуться, протянуть руку.
— Ты не спас меня, — прошептал он, подаваясь вперёд, закашлялся, сплёвывая кровавую слюну в снег. — Это ты виноват. Ты мог спасти, но не спас, не стал, не захотел. — Баки покачнулся, прижал ладонь к синей форменной куртке, по которой расползалось кровавое пятно. Губы посинели, ресницы покрылись белым инеем. — Ты оставил меня умирать там, не забрал домой. Это ты виноват.
— Нахуй пошел! — рявкнул Брок из-за спины Стива, и Баки поплыл, меняя очертания, превращась в Пегги, в Пирса, во Фьюри и наконец — в странную красноглазую девушку с длинными распущенными волосами. — Кому сказано — нахуй!
Он подхватил покачнувшегося Стива, подставил жесткое плечо. Стив вжался в него, обхватывая поперёк груди, пряча лицо в сгибе шеи. Он не чувствовал вокруг ничего, кроме холодной жадности, насмешливого испытывающего взгляда в спину и жара тела Брока в объятиях, разбивающего всё остальное, не дающему ничему извне дотянуться и утащить его в темноту.
— Все, все, — бормотал Брок, усаживая Стива на старую деревянную скамью на кухне. — Хуйня это была, Стив. Наваждение. Ты же знаешь. Ща плесну тебе водки, погоди.
Стив дернулся за ним, поймал за руку, сжимая ладонь, глянул отчаянно и… его голова дернулась, как от пощечины.
— Стив! — громкий крик разбил тишину маленькой кухоньки. — Кто-нибудь! Стива ранило! Срочно эвакуацию!
Стив оглянулся назад. Стены маяка осыпались песком под ноги, пачкая его форму пылью, забивая легкие, не давая вдохнуть. Что-то давило на грудь. Он попытался сесть, вырваться из пут, чувствуя чужие ладони на плечах, слишком узкие для Брока или… Баки.
— Лежи, — сказала темнота обеспокоенным голосом Наташи.

@темы: марвел, Роджерс, часть, сказка, проза, Баки, Стив/Баки, полиамория, Рамлоу, Стив/Брок, Стив/Брок/Баки, @PaleFire, Брок/Баки, au

---

* о творчестве

Крошка


Брок не знал, каких ему моральных сил стоило сдержаться и не швырнуть ни в чём не повинный телефон об стену, и не побиться рядом же головой. У каждого человека были свои демоны, свои триггеры, способные выбить из равновесия на раз. У Брока личным демоном была маленькая, по-военному строгая женщина по имени Чиэра Мария Рамлоу.

-- Ты что сделал? -- Роллинз чуть не пролил себе на колени горячий кофе. -- Во дурак.

Брок скривился, перекатив незажжённую сигарету из одного уголка рта в другой. Он и сам понимал, что лучше бы привычно согласился приехать в отпуск домой и сходил на устроенные матерью смотрины внучатой племянницы дядюшки Джентилли, отсидел бы вечер другой в развеселой итальянской компании, набрался бы Граппой и свалил бы домой первым же рейсом, под раскатистые итальянские проклятия в спину, ровно до следующего года. Но Брок устал. Ему сорок лет, а мать до сих пор считала сына маленьким и несостоятельным, и почему-то уверилась, что никто, кроме неё не устроит судьбу единственного сына, как следует.

-- Сёстры твои давно замужем, детей нянчат, а ты? Так бобылём и ходишь! Встретить некому, накормить, отогреть некому! Что за жизнь? Я так никогда и не увижу внуков! Тебе меня не жалко? -- причитала она, каждый раз умудряясь попадать не в самые лучшие или удобные моменты жизни Брока.

@темы: марвел, Роджерс, моё, проза, Баки, Стив/Баки, полиамория, Рамлоу, Стив/Брок, намётки будущего сюжета, Брок/Баки, отрывок

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

* о творчестве

О тех, кто видит сны.

часть 3

Брок проснулся в объятиях мужа, чувствуя глубокую телесную сытость. Вчера, после многих даже не месяцев, а лет осторожного хождения друг вокруг друга, неловкой дрочки, крышесносных минетов и совершенно отвязного петтинга “Томми” наконец-то выебал его по-настоящему. И это оказалось в миллион раз круче и слаще, чем Брок все это время себе представлял. “Томми” оказался круче, чем можно было даже предположить, учитывая все его проблемы. Нежный, но неотвратимый, как асфальтоукладчик, скрещенный со сваезабивочной машиной.
Брок некоторое время полежал, припоминая сон. Сны у него обычно были или совсем незапоминающиеся, или полноценные кошмары. А в этот раз… Какая-то бытовуха, но очень яркая и живая. Он кому-то готовил кофе, показывал маяк, потом забабахал плов, который очень быстро кончился. Кому же он готовил? Брок не мог вспомнить лицо из сна. Только повелительный разворот плеч и руки — обе живые. Значит, не “Томми”.
Звать мужа настоящим именем Брок избегал даже мысленно: слишком легко проколоться. Имя, написанное в паспорте, ни черта тому не подходило, вот ни капельки, но лучше это, чем проговориться. Несмотря на уединенность маяка, на обманчивую отрезанность от мира, на этом небольшом острове все знали всех, и социальная жизнь у Брока и “Томми” была куда активнее, чем у того же Брока в той, прошлой жизни. Там у него была работа, а соседей он не знал даже по именам. Тут все знали всех. И сплетничали, разумеется, но это Брока не напрягало.
Он аккуратно выбрался из-под руки мужа, не разбудив того. Посидел на краю огромной кровати, любуясь расслабленным лицом, разгладившейся складкой между бровей, яркими губами, спутанными темными прядями, одна из которых упала на лицо и щекотала нос. И занялся делами.
Вымыться-побриться-сварить кофе. Сделать завтрак на двоих — может, “Томми” проснется от ароматов жареного бекона и яичницы. Позавтракать. Проверить, выключился ли фонарь. Проверить кладовку и холодильник. Составить список продуктов. Оставить “Томми” записку и отправиться за покупками. Яйца — на ферме Джонсов, бекон — у Ларексов, остальное — в магазинчике у причала.
Да, и к Марте за мясом и тапками.
Кидая в багажник овчинные тапки, Брок не мог понять, зачем ему понадобились еще одни, да к тому же такие здоровенные. У “Томми” и то нога меньше. Но тапки точно были нужны.

Стив замер у окна, пил горячий сладкий латте и наблюдал, как просыпается база, чувствуя себя наконец отдохнувшим и живым. Проснувшись пару часов назад, он долго лежал без движения, стараясь запомнить сон в деталях, которые истончались, развеивались туманной дымкой, оставляя лишь неясные образы, крошечные песчинки. Стив не помнил имени гостеприимного хозяина, не помнил названий блюда и странной приправы, но острый, внимательный и в то же время тёплый взгляд желтых глаз будто бы поселился в душе навсегда. Стиву никогда не снились люди, никогда он не видел неизвестных мест, только Баки или темнота, в которую проваливаешься, падаешь, кружась в в чернильной пустоте без дна, выныривая лишь с первыми рассветными лучами, ощущая голодную пустоту в груди и ломоту в озябших пальцах.
Но пустоты не было, не было и холода, лишь сытое довольство хорошо отдохнувшего человека и напрочь затёкшая спина.
Стоило Стиву открыть глаза, как он встретился взглядом с внимательными желтыми глазами-плошками. Кот всё так же лежал у него на груди, подобрав под себя лапки и как бы спрашивал — ну что, человек, ты получил, что хотел?
Сладкий густой латте вместо нескольких чашек чёрного, как смоль, ристретто, искренняя улыбка и пожелание доброго утра. Оказывается, ему нужно было так мало: несколько часов сна на коротком неудобном диване в кабинете, странный, совершенно будничный, если подумать, сон, незнакомый человек, выдуманный подсознанием, и место, далёкое-далёкое, но правильное, родное, дом.
— Снова утро, снова кофе? — протянула Наташа, заглядывая Стиву через плечо, втянула носом запах сладкой ванили и недоумённо моргнула, отобрала кружку, отхлебнула на пробу. — Да ладно? Стив, что произошло такого за ночь, что ты так… посвежел? Если это Старк, не ведись, безвредной наркоты и стимуляторов не бывает, у всего своя цена.
— Всего лишь удачное знакомство, — улыбнулся Стив, потягиваясь всем телом, разминая мышцы.
— И кто та красавица или красавец, что умудрились затянуть мистера я-сплю-только-по-приказу в постель и так удачно выспать? — Наташа склонила голову к плечу.
— Рамлоу.
— Опа-па, тебе для счастливой жизни не секса, а кота не хватало? — брови Вдовы взлетели вверх. — А ты затейник.
Стив лишь усмехнулся, по-военному чётко отдал честь и, развернувшись на пятках, ушел к себе заниматься разгребанием пиздеца, названного Озарением. Он боялся даже представить, что было бы, если бы у ГИДРы вышло, и оно выстрелило. Даже если бы у руля стоял ЩИТ, смог ли бы он сам нормально жить с пистолетным дулом у виска, зная, что ни увернуться, ни прикрыться не получится? Одно движение пальцем по сенсорному экрану — и миллионы под списание лишь за «неверную» позицию или слишком громкий «голос». Не за такую страну они воевали в сороковых, не ради такого будущего погиб его Баки, обрекая Стива на вечное одиночество.
К вечеру усталость навалилась с новой силой. Стив пробовал подремать днём, даже на всякий случай разыскал Рамлоу, уложил рядом с собой, загладил, заласкал, чтобы наглый котище только лежал рядом, мурчал, указывая дорогу сквозь темноту к маяку и желтоглазому хозяину. Но так и не смог нормально уснуть, метался в сероватой зыбкой дымке безвременья, искал хоть какой-то выход, надеясь нащупать дорогу, заметить краем глаза манящий отсвет бьющего издали света, но всё напрасно.
Промаявшись с полчаса, Стив встал с больной головой, заправился кофе, снова позабыв про обед. Сходил в зал к Роллинзу, просидел в углу на матах, наблюдая за командиром группы поддержки, гоняющим своих бойцов по залу, раздумывая — насколько было бы проще, не носи он вычурную форму, звание, которого не заслужил, имя, известное даже сопливым школьникам — мог бы всё бросить, уехать на край мира, отстроить себе дом или, как во сне, жить на маяке, просиживать вечера, любуясь закатом, и наконец-таки жить.
Хотя кого он обманывал. Без Баки и дом, и жизнь не имели смысла. Без Баки он вообще не понимал, зачем просыпался по утрам, ел, дышал, ехал на работу. Кто он без Баки?
Домой Стив добрался на закате, оставил мотоцикл на стоянке, поднялся, привычно столкнувшись на лестнице с Шерон, дежурно улыбнулся, ответив отказом на приглашение посидеть, поговорить, выпить кофе, потрахаться. Закрывая дверь, Стив оставил щит у стены на полу и, сбросив обувь, прошёл в гостиную, огляделся.
Может, если бы он сам выбирал мебель, подбирал подушки к цвету обоев, сам бы покупал занавески и милые мелочи, а не бездумно ткнул пальцем в первый попавшийся интерьер в каталоге, лишь бы не жить в пустой кирпичной коробке, эта квартира стала бы ему домом? Матушка всегда говорила, что дом там, где сердце. Вот только у Стивена Гранта Роджерса сердца давно не было, а значит и дом ему найти, если и суждено, то только там, на туманных дорогах сна.

День Брока пошел как обычно, как в последние четыре с лишним года. Необременительная работа, записи в журнале наблюдений, домашние хлопоты, “Томми”, привычно ходивший за ним хвостом и то и дело повисавший на плечах. Правда, закончился он приятнее, чем многие дни до того: они с “Томми” оказались в постели еще до раннего осеннего заката и любили друг друга долго, вдумчиво, без жадности, но со страстью. В какой-то момент Брок провалился в расслабленный сон, даже не выползши из-под мужа, и тут же оказался на самом верху маяка, у включенного фонаря.
Вчерашний гость уже стоял здесь и смотрел на море. Брок протянул ему сигареты и закурил сам, и до самой последней затяжки они просто стояли, любовались успокоившимся океаном и молчали.
— Опять босой, — неодобрительно обронил Брок. — Идем, я тебе тапки купил. Околеешь в такую погоду по бетону босиком шариться.
— Я крепкий, — ответил Стив, затягиваясь.
Говорить не хотелось, лишь вот так вот стоять рядом, будто имеешь на это право, чувствовать, как забывается прошедший день, оставаясь где-то позади.
— Сегодня без дождя.
Стив смотрел на усыпанное мириадами звёзд небо и пытался вспомнить, видел ли он когда-нибудь такую красоту, был ли так близко к вселенной, бескрайнему космосу.
— Теперь я тебя понимаю, — хмыкнул он, выпуская струйку дыма в небо. — Никого вокруг, спокойствие и космос. Жаль, мне не бросить всё и не уехать жить в такое же место.
— Тут главное решиться, — поделился собственным опытом Брок. — И чтобы было ради кого. Мы с “Томми” тоже в том еще говне варились, пока не вырвались. Знаешь, вот в фильмах, в романчиках этих слезовыжимательных любят показывать — ах, они встретились, ах, они нашли друг друга, и все у них стало заебись! Хуй-то там. Встретиться мало. И метки эти… — Брок потер грудь под ключицей с правой стороны, — это так, рекомендация. За своего надо глотки рвать и быть готовым на что угодно. На то, чтобы послать всю старую жизнь к хуям и начать все заново в хрен знает сколько лет — тоже.
А у “Томми” метка с левой стороны скрыта шрамами. Имя прочесть можно, а фамилия не видна. Но “Томми” это почти не парит. Хотя Брок видел, как иногда он проводит кончиками пальцев по побледневшей, но так и не стершейся метке. Странно это. Если их третий умер — так умер, а если не умер — почему метка почти не видна? Но она, левая, и у Брока не видна почти. И имя на ней самое обычное. Брок гуглил — частотное сочетание. Дантист в Провиденсе, голливудский сценарист, автомеханик в Нэшвилле, фермер в Абердине, еще куча людей… Как понять, кто из них тот самый? Ходить и драть рубахи на парнях, чтобы разглядеть ключицы? Глупость.
Зато под правой ключицей у “Томми” красовалось имя Брока. А у Брока — имя “Томми”, то, настоящее.
Стив скривился, подался вперёд, будто бы желая разбежаться и прыгнуть, нырнуть в бездну с головой, и разбиться, если получится.
— А если не ради кого? — глухо спросил он, впервые за несколько недель касаясь пальцами выбеленной метки через тонкую ткань футболки, чувствуя, как покалывает немеющие кончики пальцев.
Стив понимал, что, стоит ему уехать куда-нибудь в глушь, спрятаться ото всех — в тот же день приставит себе к виску пистолет, взведёт курок и пустит свинец точно в кость над ухом. Нет, Стив не был ни меланхоликом, ни социапатом. Он умер семьдесят лет назад, шагнул в пропасть за Баки, разбился во льдах, поймал грудью шальную пулю, погиб тысячей возможных смертей. Только тело упрямо держалось за жизнь, накачивало легкие воздухом, разгоняло сердце, а Стив умер.
Брок шагнул к нему, обнял за плечи, прижал к себе сильное горячее тело.
— Не знаю, — сказал он. — Не знаю. Я до сорока лет дотянул один, думал, никому нахуй не сгожусь. А потом… встретил. Но найти и потерять… Даже не представляю. Он… какой был? — Броку и на мгновенье не пришло в голову, что это могла быть “она”.
— Самый лучший, — Стив горько улыбнулся. — Понимаю, что природой так и заложено — мы находим свой идеал, правильно подходящую к нам детальку, но он… он был лучшим. — Стив дёрнул уголком губ, глядя на дрожащие ладони. Он впервые кому-то рассказывал о Баки. Об их отношениях не знал никто. Половину было не принято скрывать или прятать, ведь ничего не было лучше и правильнее встретиться наконец, обрести целостность, перестать слышать и видеть только часть мира, но они никому не рассказывали, будто бы в мире существовали только они и их горячо лелеемая тайна. Пегги долго не могла понять, отчего Стив посерел, будто бы выгорел, потеряв лучшего друга, и когда узнала, заметив непроизвольное желание Стива касаться метки под ключицей, не оставляла его одного ни на мгновение, приглядывала, обещая, что все наладится — глупая, как может наладиться окончательно сломанное? — Он был солнцем. Ярким-ярким, ослепляющим. Наши отношения были похожи на издёвку судьбы. Он и… я, худой невзрачный цыплёнок, способный только что голову поднимать. Потом война, чертова сыворотка и плен. Никто не замечал, как он изменился, сломался, что за показной весёлостью скрывается страх вернуться на холодный операционный стол, и всё, что сейчас вокруг, лишь видения измученного экспериментами мозга. И только я знал, только я видел и мог отогреть хоть немного. — Стив вновь коснулся метки. — Это я виноват, что он погиб. Я убил его.
— Не ты, — уверенно сказал Брок. — Гребаная судьба, враги, что угодно — но не ты. Просто так случилось, и это по-настоящему дерьмовое дерьмо, потому что война — пожирающая людей тварь, а жизнь — настоящая сука. Но ты любил его. Ты и сейчас его любишь. Я прав?
— Люблю. Наверное, только эта любовь и не даёт мне сдохнуть. Он бы не хотел этого, он всегда боролся за меня, за то, чтобы я жил. — Стив обернулся к Броку, улыбнулся благодарно. — Спасибо.
Мир размыло, смазало, затянуло мутной слёзной плёнкой. Стив моргнул, провёл ладонью по лицу и проснулся. Под веками пекло, слёзы текли по щекам.
Отчаянно всхлипнув, Стив сел на постели, подтянул колени к груди, давая выход застарелой боли. Чувствуя, как в груди разгорается почти незаметное, прибитое годами пламя. Он всегда любил Баки, с самого рождения, и будет любить, сколько бы судьба ему ни отмерила, где бы он ни родился в дальнейшем. Метка слева под ключицей слабо ныла, тянула, напоминая — они связаны навечно.

@темы: марвел, Роджерс, проза, Баки, Стив/Баки, Рамлоу, Стив/Брок, Стив/Брок/Баки, @PaleFire, Брок/Баки

---

О тех, кто видит сны

Брок варил кофе, почему-то сейчас. Откуда-то он знал, что вечер, а он никогда не пил кофе после четырех, но все равно варил. Помешивал ложечкой в турке, отставлял с огня, как только поднималась шапочка пены, снова возвращал.
В закрытые ставнями окна лупил осенний ветер, по ногам тянуло холодом, но Броку в толстых овчинных тапках, которые шила старая Марта на своей ферме, было тепло.
Он перелил кофе в толстостенную, в сеточке мелких трещин по голубой глазури, чашку, добавил сахар, плеснул молока, отметив, что за молоком надо будет сходить завтра на ферму, и поставил чашку перед гостем.
— Пей, — сказал он. — Все как ты любишь.
И сел напротив, разглядывая незнакомца. Высокий плечистый голубоглазый блондин с волевым и каким-то потерянным лицом сидел напротив, устроив крупные сильные ладони на столешнице, словно они были не его. Он неуверенно взял чашку, попробовал кофе, прижмурился от удовольствия, облизал красиво вырезанные розовые губы и неуверенно улыбнулся.
— Вкусно. Хороший кофе.
— Вода здесь хорошая, — объяснил Брок. — Поэтому и кофе хороший. Ты пей. Я Брок.
— Я Стив, — с легким удивлением назвался гость, словно Брок должен был его знать.
Стив не знал, где он находится, как сюда попал, кто перед ним, но почему-то сейчас эти вопросы казались такими неважными, ненужными, несущественными. Кружка с горячим кофе в его руках, шелест дождя за тяжёлыми ставнями и зябнущие босые ноги — вот что правильно и важно на данный момент.
— Хорошо здесь, — выдохнул он, делая ещё пару глотков.
Тишина не давила, не тянулась к горлу тяжёлым молчанием. Стив откуда-то знал, что с Броком не обязательно подбирать какие-то темы и можно вот так вот молчать, он поймёт правильно, не станет давить, отводить взгляд, задавать безликие вопросы о том, как прошёл день. Стиву было хорошо.
Брок достал сигареты из кармана, пододвинул к себе пепельницу, закурил. Протянул пачку Стиву. Тот взял сигарету и предложенную зажигалку, закурил тоже. Некоторое время они дымили в молчании, наполняя кухню ароматом хорошего табака. Потом Брок глянул на часы.
— Надо фонарь проверить, — сказал он. — Пойдем, посмотрим на штормовое море.
Стив кивнул, и они вместе вышли из кухни. По бетонным ступеням лестницы, обвивавшей маяк между центральной частью и внешней стеной, поднялись на самый верх. Брок проверил фонарь, а потом отошел чуть в сторону и сказал:
— Охуенно просто. Сколько ни смотрю, не могу насмотреться.
Он встал у стекла и долго глядел на штормовое море в белых пенных волнах, на которые бросал свой ослепительные луч фонарь, делая их на мгновенье застывшими, прозрачными, зеленоватыми. Он слушал яростный рев прибоя, вдыхал запах воды и холодного ветра.
— Тут все настоящее, — сказал Брок. — Ты чего босой? Замерзнешь.
И сделал себе заметку: купить у Марты еще тапки из овчины. Оглядел ступни Стива, прикидывая размер. Да, примерно как у мужа. Может, на размер больше.
Стив зябко повёл плечами, всматриваясь в невероятную тёмную синь, раскинувшуюся куда хватало взгляда, огромное бушующее, живое, дышащее нечто. Он сам себе казался каким-то маленьким, незначительным рядом с таким величием, крохотной искоркой, разбивающей темноту едва-едва, а там, куда не дотягивался луч света, вздымали спины драконы, распахивали зубастые пасти, изрыгая снопы искр, топорщили перепончатые крылья.
— Босой? — Стив опустил глаза на ступни, переступил с места на месте и пожал плечами. И пусть ему было холодно, он не мог сдвинуться с месте, будто прирос к Броку, едва оказался рядом в этом зачарованном месте, пригрелся у его бока, сплетая те самые невидимые нити, объединяющие половинки раз и навсегда, давая возможность чувствовать друг друга на расстоянии, незримо касаться, разделяя одну жизнь на двоих.
Стив краем глаза рассматривал Брока, сам поражаясь себе. Он знал его, казалось, досконально. Знал, как он улыбался по-настоящему, только для важных, знал все лучики морщинок на обветренном лице, все оттенки переменчивых янтарных глаз, как под ладонью ускоряется ритм сердцебиения, как он кусает губы, жмурится, как рассерженно шипит и бранится, не стесняясь в выражениях.
— Странно ощущать себя без багажа, оставленного там, — Стив махнул рукой куда-то за спину, расправил плечи, потянулся, раскинув руки, будто бы стараясь обхватить весь мир, раствориться.
— Но свободно ведь? — спросил Брок, похлопав Стива по мускулистому плечу.
Он помнил это ощущение свободы, и отлично понимал Стива. Оно пришло не сразу, не в первые дни, даже не в первые недели, но пришло, и до сих пор оставалось с ним.
Они еще некоторое время постояли, глядя на океан, разрезаемый кружащим лучом фонаря, а потом Брок спросил:
— Голодный? Пойдем, накормлю тебя. У меня лучшая баранина, которую только можно достать. Сделаю гуляш. Или хуйню с рисом и овощами. Для нее, говорят, нужен казан, но как по мне, хватит и сковородки.
Стив улыбнулся, следуя за Броком по крутой винтовой лестнице вниз. С этим человеком было невероятно легко. Недоверчивый по природе, Стив плохо сходился с людьми, стараясь держаться чуть в стороне, не раскрываясь, не показывая лишних, на его взгляд, эмоций, но с Броком хотелось смеяться, громко, в голос, и быть наконец самим собой, не прикрываясь вибраниумным щитом и панцирем из звёздно-полосатого флага. Бранные слова не резали слух, а лишь делали речь Брока богаче, многограннее.
— Давай то, для чего нужен казан, но сойдёт и сковорода, хотя я совсем не понимаю о чём ты, но готов предложить посильную помощь. — Стив развёл руками. — И не верь сплетням, я не совсем безнадёжен в готовке.
На кухне было жарко и пряно от огромного количества разнообразных специй, в баночки с которыми сунул нос Стив. Порадовавшись, что на нём лишь футболка да спортивные штаны, Стив обмыл мясо под проточной водой, выложил на большую тяжёлую разделочную доску, промокнув бумажными полотенцами и отступил в сторону, доверившись профессионалу.
За Броком было наблюдать приятно. Он и сам был невероятно притягателен какой-то звериной частью себя, гибкой плавностью, недоступной простому человеку, а как в его руках смотрелся большой мясницкий нож, и словами не передать. Брок не был поваром, не был обычным обывателем, хорошо набившим руку. В нём совмещались выправка военного и привычная размеренность человека, умеющего убивать чётко, одним ударом, взмахом вот такого ножа. Стив чувствовал родственную ему самому силу хищника, сейчас совсем по-домашнему урчащего под руками, но нисколько не одомашненного, готового вцепиться в ладонь.
— Три морковки почисть, — скомандовал Брок, выкладывая морковь на стол, — и две головки чеснока. Ты зиру… а, ты, небось, и не знаешь, что это такое. Приправа, и пока не в еде, пахнет как подмышка любимого мужика. А в еде совсем другой вкус и запах.
Стив чистил и резал морковь, чистил чеснок. Брок возился с пловом, обжаривая овощи и мясо в глубокой сковороде, промыл и откинул стекать рис.
— Это меня муж научил, — сказал он. — В душе не ебу, откуда он знает, у него с памятью не очень. А это помнит. Но у меня лучше получается.
Плов запыхтел на сковороде, и Брок снова закурил, и вновь предложил сигарету Стиву, и тот взял.
— Люблю готовить, когда есть для кого, — сказал Брок. — Для себя все не то, согласись?
— Сэндвичи — наше всё, — подтвердил Стив, на всякий случай понюхав ту самую зиру, громко чихнул, не ожидав и правда странноватого запаха от вытянутых семян, очень смутно представляя себе блюдо, куда вот это можно было добавить, но доверился Броку.
Он вообще как-то странно быстро ему стал доверять, почувствовал себя, как дома, в маленькой кухоньке маяка не пойми где, на краю мира живых. Как Стиву не хотелось пропустить мимо ушей услышанное, но то, что Брок не свободен, тянущей болью отозвалось в подреберье, хотя это и понятно, такие мужики долго одни не остаются. И пусть он говорил о партнёре-мужчине, но Стив никогда бы не полез в чужую семью в надежде урвать и себе кусочек счастливого и светлого. Очень хотелось спросить, где сейчас вторая половинка Брока, почему он один в этот дождливый вечер, но промолчал. Не его оно дело. Его и так впустили, обогрели, собираются накормить явно одним из фирменных блюд. Так чего жаловаться, надо ловить максимум из этой ситуации.
— Ты всегда здесь один? — все же не выдержав, спросил Стив, разглядывая широкую спину Брока.
— Только когда мой спит. Он, знаешь, засыпает случайно, где угодно, когда угодно, — объяснил Брок. — Травма мозга. Он восстанавливается, но медленно.
Брок встал, чтобы посмотреть плов.
— Почти готово, — объявил он. — Аутентичненько было бы заварить к этому делу чайник зеленого чая, но зеленый чай в такую погоду — извращение. Будешь грог? У меня есть хороший черный чай и темный ром. С Кубы привезли. Куба либре, все такое… — он поморщился. — Хорошо, что Кастро умер. Старый коммуняка.
— А как же — “О мёртвых либо хорошо, либо никак”? — усмехнулся Стив, принимая предложенную кружку, обхватил её обеими руками согреваясь, вдохнул пряный запах рома, пьянящий одним правильным по такой погоде ароматом, прижмурился, делая первый глоток. Стива не брал алкоголь, но он редко мог себе позволить выпить что-то действительно стоящее. Всё же пить с Тони чревато взрывом энтузиазма у гениального конструктора, а в одиночестве — слишком уж это попахивало махровым алкоголизмом.
Стив отправил первую ложку в рот, задумчиво прожевал, хмыкнув. Он никогда не любил баранину, ни на вкус, ни на запах не переваривал это мясо, но не смог отказаться, когда Брок о нём заговорил и, оказывается, не зря. Дело, видимо, было не в самом мясе, а в том, в чьи руки оно попало. Вкус этого “плова” был странным, даже интересным, от обилия чеснока и той самой зиры, раскрывшейся неожиданно пряно, дополняя, преображая привычные вкусы во что-то новое.
— Врачи не помогли?
— Кастро-то? От возраста лекарства нет, — Брок начал есть. — Да и потом, правильно — “О мертвых либо хорошо, либо правду”, а что он коммуняка был до мозга костей, самая что ни на есть правда. Или ты про мужа? Так тут и не помогут, только время. Ты ешь, ешь.
Броку нравилось смотреть, с каким аппетитом Стив уничтожал плов. Он любил готовить и любил, когда приготовленного не оставалось на завтра. Вчерашние, позавчерашние и так далее остатки по контейнерам он возненавидел еще в детстве.
Они спокойно ели и пили грог. Когда сковорода с пловом опустела, Брок сунул посуду в посудомойку, которую сам подключал и очень этим гордился. Посуду мыть не любит никто, и хорошо, когда есть умная машинка, готовая отмыть что одинокую тарелку, что жирную сковородку.
— А вот ножи в посудомойке мыть нельзя, тупятся, — объяснил Брок, моя ножи вручную. — Муж на это очень ругается. Хотя он и так каждую неделю их точит. Бзик у него на острых ножах. Как у меня на пистолетах примерно. А ты по какому оружию больше?
Стив вытянул руку ладонью вверх и сжал кулак.
— Больше в рукопашном бою. Оружие — это не моё, и стреляю так, что Джеку остаётся только глаза отводить и благодарить Всевышнего, за то, что благодаря таким, как я, у них с ребятами всегда будет работа, но зато я это… коммуникабельный, — улыбнулся Стив, стараясь скопировать любимую ухмылку Роллинза.
О работе и Нью Йорке вспоминать не хотелось совершенно. Там его ничего не ждало, кроме давно опостылевших обязанностей, слепого душного обожания и беспросветного одиночества пустой квартиры, в которой и на половину не будет так уютно, как здесь с совершенно, если подумать, незнакомым человеком, который стал ближе всех тех, кто звал себя его друзьями.
— Ну если надумаешь — поднатаскаю, — пообещал Брок. — Лучше ты умеешь и оно не надо, чем надо, а ты как дурак.
Он улыбнулся, сел за стол, потянулся было за сигаретой и вдруг начал таять. Перед глазами Стива замелькали огни вдоль трассы, зашелестели зерна пересыпаемой из ладони в баночку и обратно зиры, вкусы плова и грога размылись…
Стив открыл глаза, глядя в пустой белёный потолок, расчерченный яркими полосками рассветных лучей. Он спал, впервые за несколько лет не дремал урывками, а действительно спал и видел самый настоящий сон, настолько реальный, что до сих пор на языке ощущался пряный вкус грога и странной приправы, но на сердце было тепло и спокойно.

@темы: марвел, Роджерс, часть, сказка, проза, Баки, Стив/Баки, Рамлоу, Стив/Брок, Стив/Брок/Баки, @PaleFire, Брок/Баки, au

---

* о творчестве

Да... командир

Фэндом: Мстители, Первый мститель (кроссовер)
Пэйринг и персонажи: Джеймс «Баки» Барнс /Брок Рамлоу, Стив Роджерс /Брок Рамлоу
Рейтинг: R
Жанры: Драма, AU
Предупреждения: OOC, Нецензурная лексика, Сомнительный ХЭ
Размер: Мини, 4 страницы, 1 часть

-- Функциональность в норме? -- жёсткие пальцы сжали подбородок.

-- Функциональность в норме.

Новый куратор хмыкнул, обошёл по кругу замершего в кресле Зимнего.

-- Готов к силовым тренировкам? -- И снова пристальный испытывающий взгляд, будто бы он уже успел облажаться, одной фразой разочаровать нового дрессировщика и прекрасно знает, чем обычно это заканчивается -- ударом шокера под дых.

-- Готов к силовым тренировкам, -- заученно ответил Зимний, косясь заинтересованно на скривившегося куратора.

-- Он у вас что, не дрессированный? -- куратор зашуршал бумагами. -- В личном деле прописана повышенная обучаемость, -- снова хмыкнул. -- Ну что, деточка, не будешь выкобениваться?

-- Не буду выкобениваться, -- оскалился Зимний, глядя прямо в глаза.

Новый дрессировщик цокнул языком.

-- Детка зубастая, хорошо, посмотрим, как детка кусается. В зал.


***

-- Привал, -- командир скинул тяжёлый рюкзак под дерево, потянулся, расправляя плечи. -- Зимний, на тебе периметр. Как понял?

-- На мне периметр, понял, -- отчеканил тот, проверяя крепления тактического костюма, и полез на дерево.

-- Командир? -- Роллинз странно глянул вслед Зимнему, что-то зашептал на ухо, подойдя непозволительно близко, за что схлопотал шишкой по затылку.

-- Он упрямый, -- ухмыльнулся Брок и, немного подумав, добавил чуть громче. -- Или тупой.

-- Я упрямый! -- ответил Зимний, удобно устроившись на ветке.


***

-- Ты меня понял?

-- Я понял, -- ответил Зимний, вытянувшись в струну.

-- Повтори.

-- Я понял.

Брок потёр виски, глянул в глаза.

-- Хитрая зараза. Повторяй за мной -- “да, командир”.

-- Да, командир.

-- Запомнил?

-- Я запомнил!

-- Блядь, уберите его, пока не не случилось недоразумение между моей ногой и его задницей, -- зарычал Брок, смяв в кулаке только что прикуренную сигарету, скривился.


***

-- Ты чего здесь? -- Брок нахмурился, потёр ладонями заспанное лицо со следом от подушки на щеке.

Зимний поднялся, вставая с дивана, подошёл ближе, принюхиваясь. Он не знал этого запаха, не знал того, от кого может пахнуть так же, кто оставляет свой запах на командире вместе с собственническими отметинами на сильной шее. Подался вперёд, обнял, стискивая в объятиях, потёрся щекой о плечо, шею, скулу, прикусил тонкую кожу там, где заполошно бьётся венка.

-- Отставить, Зимний, -- прохрипел Брок, дёргаясь. -- Блядь, нахуй иди!

-- Да, командир, -- оскалился Зимний, забираясь живой рукой под резинку тонких пижамных штанов, огладил мягкий член.

-- Руки убрал, уёбок, -- зашипел Брок, окаменев плечами.

-- Да, командир, -- глухо ответил Зимний, неохотно отстраняясь. Сел обратно на диван, голодно облизывая взглядом нависшего над ним командира.

-- Ебалом не вышел меня лапать! -- зарычал Брок, сгребая отросшие пряди Зимнего в кулак, оттягивая голову назад. -- Ещё раз -- и яйца тебе отстрелю, понял?

-- Ещё раз и ты отстрелишь мне яйца, -- он растянул губы в улыбке, уже зная, что получит по лицу, всегда и от всех получал.

-- Какое же ты уёбище, Зимний.

Брок только закатил глаза и отстранился, подтягивая сползшие штаны.

-- Я спать, сунешься в спальню, огребёшь! И заткнись!


***

-- Баки! -- растерянно выдохнул противник.

-- Какой, к чёрту, Баки? -- зарычал Зимний, бросаясь вперёд, метя железной ладонью в кадык, стараясь дотянуться, вырвать, закончить бой и вернуться на неудобный диван в небольшой квартирке командира.

Противник глупо хлопал глазами, уворачиваясь и, больше не стараясь нанести удар, закрывался и продолжал твердить, звать кого-то совершенно незнакомого Зимнему, хватал за руки, заглядывал в глаза.

-- Отъебись, -- прошипел Зимний, вжимая его в стальной бок грузовика, и замер, почувствовав это -- тот самый запах, которым воняет командир, возвращаясь с выходных или сторонних миссий.

Зимний клацнул зубами, лишь на несколько миллиметров не дотянувшись до беззащитной кожи шеи.

-- Блядь, отставить! -- передатчик взорвался разгневанным рыком командира. -- На базу! Быстро!

-- Да, командир, -- выплюнул Зимний, от души добавляя сопернику железным кулаком по печени. -- Держись от него подальше! Он мой!


***

-- Уходи, -- зашипел передатчик голосом командира. -- Бросай всё и вали, Зимний.

Он замирает над распростёртым на полу хелликерриера Капитаном Америка, не донеся железный кулак до лица.

-- Пиздуй! -- закричал Брок, закашлявшись. -- Эта ёбаная хуйня развалится и без тебя! Ты должен уйти и выжить, Зимний. Не дай им вернуть тебя.

-- Должен выжить.

-- Какое же ты уёбище, Зимний, -- прохрипел Брок и связь оборвалась.

Зимний сам вставил последнюю плату на место под непонимающим взглядом Капитана, замыкая сеть, взвалил его на спину и рванул на выход. Он слишком долго провозился, заигрался со старым “другом”, совершенно забыв, что командир хоть и крепкий, но не бессмертный. Он видел, как здание, где последний раз красной точкой на коммуникаторе отмечалось местонахождение командира, сложилось пополам, погребая под собой последние надежды.

-- Баки, -- прошептал Капитан, сжал плечо, останавливая. -- Там никто не выжил бы.

-- Он мой, -- рыкнул Зимний, выворачиваясь из хватки.


***

-- Зимний? -- тихий свистящий шёпот едва слышен.

-- Да, командир.

-- Ты справился, детка, -- Брок кашляет, щурится, будто стараясь что-то рассмотреть на потолке.

-- Да, командир.

-- Ты меня вытащил?

-- Да, командир.

-- Темно, -- шепчет Брок, находя на ощупь руку Зимнего. -- Ничего, мне не впервой ныкаться по подвалам, -- смеётся хрипло.

-- Да… командир, -- хрипит Зимний, глядя, как за распахнутым настежь окном занимается кроваво-красный рассвет.

@темы: марвел, Роджерс, часть, моё, проза, Баки, Рамлоу, Стив/Брок, Брок/Баки, au

---

* о творчестве

Да... командир


-- Ебалом не вышел меня лапать! -- зарычал Брок, сгребая отросшие пряди Зимнего в кулак, оттягивая голову назад. -- Ещё раз и яйца тебе отстрелю, понял?

-- Ещё раз и ты отстрелишь мне яйца, -- он растянул губы в улыбке, уже зная, что получит по лицу, всегда и от всех получал.

-- Какое же ты уёбище, Зимний.

Брок только закатил глаза и отстранился, подтягивая сползшие штаны.

-- Я спать. сунешься в спальню, огребёшь! И заткнись!

@темы: марвел, Роджерс, проза, набросок, Баки, Стив/Баки, Рамлоу, Стив/Брок, намётки будущего сюжета, au

---

* о творчестве

О тех, кто видит сны


Дни тянулись неизмеримо долго. Стив просыпался на рассвете, за пару часов до будильника, полз в душ, наскоро вытирался, натягивал на себя спортивный костюм и выходил на пробежку, надвинув козырёк бейсболки на глаза, лишь бы не узнали, не прицепились с просьбами сфотографироваться, подписать очередную необъятную грудь, поцеловать младенца и прочие-прочие-прочие издержки популярности, которые он считал сущим бредом. Ну что он такого сделал? Помог спасти город? Так любой патриот и здравомыслящий человек поступил бы так же — защитил бы свой дом от любого посягательства, просто у него как у Капитана Америка было побольше возможностей и шансов справиться со всем этим пиздецом.
После пробежки — лёгкий душ и желание утопиться в неглубокой ванне. Завтрак, если повезёт или найдутся силы сделать хотя бы элементарные тосты, ежедневная пятиминутная рефлексия в коридоре перед зеркалом, за разглядыванием синяков под глазами, с которыми не справлялся даже его супер-организм, и самая лучшая часть дня — сорок минут по полупустой трассе на мотоцикле. Момент, когда можно отпустить самого себя, почувствовать, как за спиной распахиваются те самые метафорические крылья, и ты летишь, паришь в нескольких сантиметрах над асфальтом, мчишься на предельно разрешённых скоростях, резко забирая на поворотах и, кажется, даже слышишь за спиной его весёлое гиканье, ощущаешь крепкую хватку поперёк груди и живёшь, впервые за семьдесят лет живёшь.
— Капитан, — кивают на входе охранники.
— Капитан Роджерс, доброе утро, — улыбаются проходящие мимо агенты, когда Стив замирает возле кофемашины, выбирая, какой убойной дозой кофеина он будет травиться сегодня.
Хотел бы он сказать им о добром утре того, кто не спит ночами, слепо пялясь в потолок и лишь на два часа уплывает в безвременье, в липкое мутное забытье.
Дежурные расшаркивания с сослуживцами, фальшивые, натянутые улыбки, дружественные подтрунивания о развесёлых ночах Капитана, после которых он выглядит так, будто его читаури пожевали и выплюнули, и спешный побег в кабинет, где можно опустить плотные роллеты и закопаться в бумажную работу до обеда, когда организм вновь напомнит о своей исключительности голодным урчанием.
Стив и рад был бы полевой работе, где можно отпустить себя, выплеснуть всю усталость, глухое раздражение, стылое сосущее чувство одиночества, накрывающие, стоит солнцу закатиться за горизонт, укрывая город сонным покрывалом сумерек, когда тени сливаются, заполняя всё обозримое пространство, открывая дорогу демонам из прошлого.
— Стив, нет ничего зазорного в психотерапевтах, — в очередной раз советует Наташа. — В нашей работе надо быть гибким как в хребте, так и морально, а ты правильный очень, сломаешься и не заметишь.
— Мозгоправ? А потом в досье я найду записи рекомендаций для команд поддержки на всякий случай носить транквилизатор на Капитана Америка, — как можно более беззаботно улыбается Стив.
Наташа смеётся, но по глазам видно — не верит ни слову, однако запоминает на всякий случай, чтобы иметь всё-таки транквилизатор про запас.
Стив размял шею, в сотый раз перекладывая отчёты СТРАЙКа, одинаковые все, как один. И кто их так учил писать, будто бы все бойцы смотрели только прямо, стреляли на раз-два-три и шагали в ногу. Стив помнил пиздец последнего задания, обвалившийся потолок и резкий удушливый запах гари, но в докладах всё было чётко, придраться не к чему.
Электронные часы мигнули, показывая конец рабочего дня. Хорошо было бы дойти до спортзала и немного размяться, но Стив отчаянно не любил общий зал Мстителей. Там о тишине и спокойствии можно было только мечтать. Слишком любил Уилсон, заткнув наушниками уши, штурмовать беговую дорожку, и при этом подвывать в голос чему-то совершенно невообразимому. Стив сколько ни прислушивался, так и не смог понять, что за пение норвежских нарвалов слушает Сокол, а спрашивать не особо-то и хотелось, слишком тот был прилипчив. Либо Наташа, нацепив невообразимого цвета коротенькие шортики, с ором и гиканьем гонялась с Клинтом, на спор сбивая бейсбольной битой тут и там расставленные кегли. Да и Беннер с ароматическими свечами и пилатесом наводил лишь какую-то странную тоску в этом сумасшедшем доме, хотя смотрелся весьма органично. Или того хуже — Старк и очередное великое изобретение. Детский сад, а так хотелось немного побыть наедине с грушей.
— Кэп, ты, если что, заходи в наш склеп, — вспомнилось Стиву совсем недавнее предложение случайно заглянувшего в суперсолдатскую богадельню и, видимо, правильно оценившего кислую физиономию Стива, Роллинза.
Интерком пиликнул входящим сообщением. Развернув голо-экран, Стив застонал вслух, чувствуя, как пульсируют виски. Старк, поминать которого себе дороже, видимо, в очередной раз перебрав энергетических коктейлей вместе с вискарём, загорелся идеей в сотый за эту неделю раз перешить форму Капитана Америка или, что лучше, обрядить всех в одинаковое, чтобы выгоднее смотреться на фоне кого-то там. Наташе было всё равно, она, как истинная женщина, любила переодеваться, лишь бы к глазам шло и не уступало по убойности как внешности, так и начинки прошлым вариантам костюма. Уилсон радовался любому кипишу, только бы его брали. Клинт открестился возрастом и семейным положением, мол, ему не пристало щеголять в лосинах. Тор воздел молот к потолку, сверкнул молнией и уехал на лифте, а с Беннером Старк не решился бы связываться. Поэтому все перипетии мозгового штурма Тони слал Стиву, разбавляя чертежи и наброски какими-то совершенно идиотскими на первый взгляд фотографиями и полными сарказма комментариями.
С фотографий на Стива смотрел “его новый костюм”, выполненный почему-то из железа, но с совиной мордой на шлеме и звёздами на груди. Стив зажмурился, досчитал до десяти и крутанул дальше. Видимо, на Старка снизошло вдохновение, так как досталось всем без исключения, Мстителям, он даже свой, красно-золотой, модернизировал, чтобы не выбиваться из коллектива полоумного зоопарка.
Нет, всё! Стив свернул все окна, опёрся ладонями на столешницу. Срочно в зал, к груше, в тишину. Раз Роллинз звал, так почему бы не воспользоваться предложением.
Минус пятый этаж был погружён в полумрак. Лампы горели через одну, окутывая зал приятным глазу матовый тёплым светом, без резкого сияния фонарей дневного света, как наверху.
— Кэп, — поздоровался Роллинз, отдавая вполголоса команды разминающимся бойцам.
Стив кивнул в ответ, отходя в угол к скамейкам. Здесь и правда было хорошо, пахло кожей и потом, а не новомодными отдушками, неприятно режущими непривычное к такому обоняние Стива. Здесь не фотографировались у зеркал, не распивали энергетическую дрянь под странные, непонятные шуточки. Бойцы СТРАЙКа были привычны и понятны Стиву. Они все, как один, были солдатами, такими же простыми ребятами, как Ревущие, грубыми, не боящимися кого-то невзначай задеть, с любимой присказкой “как говаривал командир” они шли в бой, тренировались, орали песни и пили.
— Кто-нибудь, уберите Рамлоу с турников! Навернётся, опять орать полночи будет, — рявкнул Роллинз, заставив Стива отвлечься от вколачивания в грушу всего того дерьма, что довлело над ним в последнее время.
Он обернулся, выискивая глазами этого самого Рамлоу. Приятная слуху тягучая итальянская фамилия была совершенно незнакома, и Стиву было интересно глянуть на новичка, о котором он почему-то ничего не знал, и тем более понять, чего это Рамлоу нельзя было к турникам. Но вместо бойца Стив встретился взглядом с большими пронзительно жёлтыми глазами громадного чёрного кота, с поистине царским величием восседавшим на самой верхней перекладине и с безразличием взиравшего на мельтешение жалких людишек у своих лап.
— Киса-киса-киса, — откашлявшись, хрипло засюсюкал Торрес, приманивая наглое животное, но удостоился лишь нервного подёргивания хвоста и презрительного косого взгляда.
— Кот? — Стив подошёл к Роллинзу, пожал протянутую руку.
— Кот, — обречённо вздохнул тот.
— Не знал, что на Базе разрешено держать домашних животных.
— Запрещено вообще-то, но для этого мудака Фьюри пошёл на уступки, нравится директору это чудовище, видимо, характерами сошлись, — усмехается Роллинз.
— А почему Рамлоу? Странное имя для кота, — Стив в два прыжка взлетел на турник, сдёргивая грозно рыкнувшее животное за шкирку и опуская его на пол.
Рамлоу громко фыркнул, уничижительно глянул на незваного помощника и отправился по своим кошачьим делам, гордо вздёрнув пушистый хвост.
— Это кот нашего прежнего командира, — ответил Джек, помрачнев лицом. — Мы тогда на Гидру работали по приказу Фьюри, шпионили, операции срывали, а командовал нами Рамлоу. Толковый мужик, жаль, выбрал не ту сторону, — Роллинз поболтал кофе в пластиковом стаканчике. — Но он не идейный, так, за деньги, как и мы все. Многому нас научил, хотя и с первого дня просёк, что не просто так мы нарисовались целым отрядом, но молчал и скалился, ублюдок. Лет восемь мы с ним прожили, считай, душа в душу, привыкли, как к отцу родному, а он возьми и подохни на плёвой миссии, — Роллинз скривился, как от зубной боли. — Мы сколько ни разбирали с парнями тот бой, так и не смогли понять, откуда взялась целая комната, набитая взрывчаткой, и ради какого демона командира туда понесло вместе с оружием Гидры. Кэп, там всё разметало к хренам, мы и опомниться не успели, замерли на местах и тупо пялились на огненный столб. Он же нас сам расставил так, что никого не задело, а сам… — Роллинз махнул рукой. — Остался у него вот этот вот мудак. Весь в хозяина. Как его звать, мы и не спросили, но забрали с собой. Он бы, конечно, не подох, не тот характер, но попасться не в те руки мог запросто. Пожалели, а теперь и не понятно, кто кого подобрал.
Стив допил кофе, молча похлопал распереживавшегося Роллинза по плечу. У всех у них были вот такие вот друзья, ушедшие слишком рано, слишком неправильно. Было в рассказе Джека что-то такое, созвучное потере самого Стива. Может, этот Рамлоу был не просто командиром, отличным мужиком, но и кем-то большим, но служба, разные стороны или что-то другое не дало им возможности выговориться, открыться и быть рядом. Или Роллинз понял, кто они друг для друга, только когда потерял, когда смотрел слепыми от ужаса глазами на полыхающее пламя, когда обшаривал пепелище, чуть ли не на ощупь перебирая прах, пока не наткнулся на закопчёные, чуть оплавившиеся жетоны того, кто роднее всех на свете?
Горечь подкатила к горлу, заставив сглотнуть неприятный колючий комок, напоминая о Баки и самом себе в тот момент, мире вокруг себя, о том, насколько страшно лишиться части себя, самой важной, самой жизненно необходимой. Он понимал Джека и не мог не сочувствовать, но и что сказать, совершенно не знал, да и надо ли что-то здесь говорить? Что смогут изменить слова?
Поднявшись к себе, Стив несколько минут постоял под обжигающе горячим душем, стараясь смыть с себя незаживающие рубцы воспоминаний, немного сгладить, запрятать подальше, запереть хотя бы на время. Надо было отдохнуть, ненадого забыться в тишине кабинета, вытянуться на неудобном диване, закрыть глаза и просто полежать. Стив знал, что не уснёт, не получится, но уставший мозг требовал отдыха.
Стоило закрыть глаза, как на грудь навалилась странная тяжесть. Стив встрепенулся, хотел было сесть, но стоило открыть глаза, как он нос к носу столкнулся с чересчур умной мордой кота, удобно устроившегося на его груди.
— Рамлоу?
Кот в ответ раскатисто зарокотал, заурчал, жмуря свои странные глаза-плошки, дёрнул усами, мол, человек, спи, пока я тебе позволяю, и Стив почувствовал, как его утягивает в сон, впервые за долгие месяцы по-настоящему выключая.

@темы: марвел, Роджерс, часть, сказка, проза, Баки, полиамория, Рамлоу, Стив/Брок/Баки, @PaleFire, au

---

* о творчестве

Ключ от двадцати дверей
11- Дувр


Барнс выбирает кино, снова наугад, покупает билет на первый попавшийся сеанс и устраивается в удобном кресле на последнем ряду. Запускает живую руку в громадное ведро сырного попкорна, дожидаясь, когда погасят уже свет, и оккупировавшие остальные места дети наконец угомонятся.

В голове что-то щёлкает, напоминая что такое уже было, но они со Стиви сидели в центре зала, ели солёный попкорн, смотрели кинохронику перед каким-то мультиком, куда Баки по идее должен был пригласить какую-нибудь смазливую девчонку, а не таскаться, пусть и с лучшим, но всего лишь другом. Они смеялись над похождениями рисованных героев, переживали. Стив часто подавался вперёд, почти вскакивая с кресла, хватал его за руку ища поддержки, а Баки горел, от этих случайных прикосновений, чувствуя, как сердце бешено заходится в груди. Они выходили в прохладный весенний вечер. Стив смеялся зябко поводя плечами и Баки отдавал свою куртку, натягивал её на возмущённо пыхтящего друга и дальше шёл донельзя довольный собой. Потому что завтра Стиви не проснётся с кашлем, раздирающим лёгкие и можно будет вечером позвать его на танцы, придумав очередную подружку, которая не хочет оставлять сестру в одиночестве и просит привести пару и для неё, но передумавшую в последний момент.

Баки закрывает глаза, почти утыкаясь лицом в пахнуший сыром попкорн. Воспоминания теперь приходят легче, не вгрызаются в мозг раскалёнными иглами, стараясь влезть поглубже, отзываясь лишь лёгкой головной болью, дискомфортом, будто бы что-то из прошлого старается сдвинуть в нём что-то, поменять под себя, вернуть привычный для того времени ход вещей, не желая уживаться с новым “я”.

Он почти не смотрит на экран. Барнса не особо интересуют приключения игрушечного медведя в современном городе, он наблюдает за детьми в креслах вокруг него, за их родителями, впитывает в себя, вбирает чужие эмоции, реакции на происходящее на экране.

Он выходит из зала где-то на середине фильма и, кажется, что-то снова понимает в себе чуть больше, принимает, разбирается -- он не любит большие душные кинотеатры, пахнущие химическими ароматизаторами и сладкой карамелью, предпочитая смотреть всё равно что, сидя на диване в доме командира; не любит попкорн и китайскую кухню, но может выпить несколько стаканов карамельного моккачино на кокосовом молоке; и он знает о самолётах намного больше, чем Баки Барнс, хотя и не может сказать нравятся ли они ему.

@темы: марвел, Роджерс, Баки, Стив/Баки, Рамлоу, Брок/Баки, отрывок

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

* о творчестве

Ключ от двадцати дверей
10 - Лондон

Рука сама собой сжимает в кармане пачку Кэмела.

Барнс зажмуривается, наклоняется вперёд, утыкаясь лбом в колени. Командира нет, сейчас ему придётся справляться самому, сдерживать заволновавшегося Зимнего. Он сейчас не в товарном вагоне, не сидит в кресле пристёгнутый по рукам и ногам, он… не идёт по крыше мчащегося на всех парах состава, внимательно следя за спиной… не отстреливается, прячась за стеллажами с какими-то ящиками, прикрывая… не подхватывает щит, выставляя его перед собой, стараясь защитить… не висит, цепляясь изо всех сил, слыша оглушающее “Баки, нет!”.

Закушенная губа кровит, он тихо стонет, зажимая уши руками.

-- Сэр, -- на его плечо ложится ладонь и Барнс с трудом удерживает себя, чтобы не дёрнуть чужую руку на себя, выкручивая запястье в болевом, а лишь поднять голову и кое-как разлепить слезящиеся глаза. -- Вам не хорошо?

-- Можно воды? -- шепчет он спёкшимися губами. -- Пожалуйста.

Барнс жадно, захлёбываясь пьёт прямо из бутылки, игнорируя протянутый стакан, выдыхает, чувствуя, как натянутую до предела пружину в груди потихоньку начинает отпускать напряжение и он может наконец сесть удобнее завернувшись в предложенный плед, повернуться к окну, всматриваясь в проносящиеся мимо просторы.

@темы: марвел, моё, проза, Баки, Рамлоу, Брок/Баки, отрывок

---

* о творчестве

Ключ от двадцати дверей

Основные персонажи:Баки Барнс (Зимний Солдат), Брок Рамлоу
Пэйринг:предположительно Баки Барнс/Брок Рамлоу
Рейтинг:PG-13
Жанры:Повседневность, Hurt/comfort, AU, Пропущенная сцена
Предупреждения:OOC, Нецензурная лексика, UST
Размер: миди - ?
Описание:
У него за спиной рухнувшее небо в Вашингтоне, дыра вместо памяти в голове, чёткие инструкции, ключ подходящий только к определённым дверям и цель - выжить

7 - Рейкьявик

А небо над головой высокое-высокое, словно космос и в тоже время кажется что достаточно протянуть руку и можно его коснуться, дотронуться кончиками пальцев до этой бесконечной синевы, утонуть в ней, погрузиться настолько глубоко, что не всплывешь, останешься дрейфовать в бесконечности влекомый далеким светом.

Барнс подолгу просиживает на палубе, несмотря на совсем не летнюю погоду, холодный порывистый ветер с океана, курит, одалживая сигареты у команды, вслушиваясь в крики чаек и ругань матросни. Есть что-то заманчивое в такой жизни: бороздить моря, умываться солёными брызгами и не зависеть от берега, быть свободным, но это значило и быть всегда в одиночестве. И, мо­жет, хорошо бы, правильно, но воспоминания не отпускают, не дают оторваться от действительности, и командир, за кем хочется укрыться, как прежде после обнулений, уткнуться носом в шею, слушать краем уха рокочущую ругань на всех подряд, и впервые за многие десятилетия ощущать тепло и относительную целостность, хоть в голове и было слишком пусто.

— Не раскисай, Солдат. Вдвоём барахтаться не так напряжно. Уже совсем скоро.

Барнс тогда не понимал что скоро, о чем это командир заговаривал всё чаще и чаще, но кивал, понимая — пойдет на все, что скажет ему этот человек, потому что Зимний Солдат принадлежит не ГИДРе или хэндлеру, а Броку Рамлоу. Пусть он уже не безликий Актив, а вполне осознающий себя человеком Джеймс Бьюкенен Барнс, отношение к командиру почему-то нисколько не поменялось, скорее наоборот, обросло ещё чем-то большим, чем волчья преданность и привязанность Зимнего. И он должен добраться до конца этого путешествие, чтобы понять, наконец, нужен ли он так же Броку, правильно ли он понимает все то, что читается во взгляде бывшего хэндлера.

На «Ревущем» у Барнса много времени все обдумать. Ни капитан, ни команда не дергают странного пассажира, сразу принимая негласное условие — ни о чем не спрашивать. Да и у любого из них могло быть прошлое в разы похлеще, как шутливо отмахивается Максим, когда Барнс интересуется почему его никто никуда не гоняет, не тянет на какую-нибудь работу.

— Отдохни, парень, — отмахивается Руслан, к которому Зимний приставлен как бы помощником. — У каждого из нас существует точка слома, и тут много мозгов не надо, чтобы понять, — ты близок к моменту невозврата, когда дерьма в жизни становится столько, что оно погребает под собой даже самых стойких. Нет, я могу найти, куда те­бя приставить, но лучше пообщайся с вселенной.

И Барнс сидит на палубе, слушает тихий шелест волн, погружаясь все глубже, глубже и глубже в себя.

Почему-то здесь, как бы спокойно и мирно не было, воспоминания приходят толь­ко о войне, той, которая была до: до руки, до уродливых шрамов на все левое плечо, до стертых в крошево воспоминаний, самой невосполнимой потери — его Стиви, оставшемся там в Бруклине сороковых, до Того как его окончательно изурдовало многоликое чудовище, подчинило своей воле, застегнув на шее тяжелую цель поводка. И название корабля — «Ревущий» слишком больно вгрызается под рёбра, будто тоже стараясь напомнить о войне.

Во снах-воспоминаниях война была другой: за идею, за страну, за оставшегося по ту сторону океана Стиви, чтобы он мог жить по-человечески и не бояться, не вздрагивать от новостей. Там он писал длинные письма, перечитывал их ночами, представляя, как их берет в руки Стив, как читает смешно шевеля губами, зажмуривается крепко-крепко и прижимает листы к сердцу, и никогда не отправлял. Зачем его другу ненужные переживания и чужое сумасшествие, неправильность. Почему-то с кем-то другим Баки Барнс мог вести себя как угодно развязно, но рядом со Стиви всегда терялся, расправлял плечи и всегда старался быть хоть чуточку лучше, чем есть на самом деле. Все это Барнс вспоминает легко. Память, будто бы расщедрившись, сама подкидывает кадр за кадром: лагерь МакКой и холод, пробирающий до костей, слепая благодарность, что Стиви так никто и не взял на службу, сто седьмой полк и перелёт в душном брюхе дребезжащего и заваливающегося влево самолёта с несколькими десятками таких же, как и он, Италия, безрадостно серая, усталая, как лица местных и снова холод.

— Сержант Барнс…32557, — сами собой шепчут губы.

— Воевал?

Барнс вздрагивает, вскидывается, готовый ринуться в атаку, клянёт себя за неосмотрительность, за то, что расслабился и подпустил к себе кого-то со спины, хмуро глядит на стоящего рядом Максима с вечной бутылкой бормотухи в руках, кивает.

— Значит я правильно почувствовал, что ты из наших, — ухмыляется, тянет губы в улыбке, только нет в неё привычного разудалого шального веселья, а непривычно чёрные глаза смотрят словно сквозь прицел. — Афганистан, 735 бомбардировочный авиаполк.

— Ваших?

— Здесь все меченные старухой с косой, все побывали в таком дерьме о котором гражданские никогда не узнают и не поймут, почему ты не поворачиваешься спиной, спишь сидя в углу, не убирая руки с оружия, почему Кира пьёт водку, как воду, а я не схожу на берег, — Максим поднимает голову, всматривается в небо, словно пытается что-то найти, не долго молчит, собираясь с мыслями. — Ты можешь остаться с нами, руки лишними никогда не будут, а на земле всё равно не поймут, от чего и куда ты бежишь. Когда-нибудь и ты устанешь врать и оправдываться.

— Мне есть куда бежать, — зачем-то отвечает Зимний, сжав ладонью сигаретную пачку, из которой он не смог больше тронуть ни одной сигареты, боясь растерять последнее что осталось от Брока. — По крайней мере я надеюсь, что ещё есть.

— Человек в телефоне? — капитан понятливо кивает. — Не думай, я не следил, лишь понять пытался кого попробую зазвать в команду. Я, конечно, не из этих, но война и не такое списывает, да и зачем умножать ненависть, на нашу долю её выпало и так предостаточно.

— Это мой командир, — глухо отвечает Барнс.

— Ты главное сам себе не ври, Сержант Барнс, — улыбается Максим, вновь становясь самим собой — смешливым вечно пьяным русский без царя и бога в голове. — В Рейк причалим завтра. Готовься. стоим всего сутки, и у тебя ещё будет время передумать и остаться на «Ревущем».

Барнс ступает на исландский берег ранним утром, чувствуя, как качает, ведёт в сторону, как немного кружится голова, отвыкшая от ровного положения земли. Он оглядывается, ловит на себе заинтересованные взгляды, в которых нет брезгливости и холодного расчёта, таких привычных на материке, лишь какое-то детское любопытство. Маленькая девочка с большой буханкой маковой плетёнки застывает около булочной, смотрит открыто, щербато улыбается, сверкает серыми глазищами с половину лица. Барнс оглядывается, но она кивает, стоит ему снова к ней обернуться, и снова улыбается, машет маленькой ручкой. Зимний улыбается в ответ.

Ему нравится Рейкьявик, нравится холодным кристально чистым звенящим воздухом на рассвете, как небо расцвечивается всеми оттенками оранжево-золотого, будто краски кто плеснул, неспешностью жизни и улыбками местных. Ведь вроде никто не знает странного хмурого человека из триста пятнадцатой квартиру под самой крышей, но улыбается и желает доброго дня каждый, с кем он встречается по утрам на лестнице.

— Зимний, — Брок хмурится, устало трёт глаза. — Ты ведь там? — он наклоняется вперёд, будто пытается заглянуть за камеру, за экран телефона, тянет руку, но обрывает себя, тихо ругается, сплёвывает на пол. — Я записываю всё это дерьмо и не знаю, жив ли ты, свободен ли. Глупость ведь. Ты, наверное, и не помнишь тот патрон, специально для меня, с именем на нём.

Он помнит, пятая операция, без сбоев, подряд и Брок, почти легенда, обуздавший Зимнего. Помнит, как слишком поздно заметил снайпера, не успевая оттолкнуть или выстрелить первым, как странно замедлилось, растянулось время, и горячее тело командира под ним, прижатая к груди голова и боль, прошивающая плечо. Помнит, свой хриплый стон, глухой звук падения за спиной и мат опомнившегося Роллинза. Помнит глаза Брока, чёрные, страшные от расширевшихся зрачков, судорожная хватка на ремнях своей формы и заваливающийся горизонт. Помнит, что он тогда улыбнулся и был впервые счастлив послужить действительно благой цели, стать щитом для того, кто важен, пусть даже Актив и не совсем понимал почему.

— А я никогда не забуду, — Брок кусает губы, оттягивая ворот футболки, тянет звякнувшую о жетоны цепочку именно с той пулей. — Ты впервые ослушался меня, Зимний. Впервые стал кем-то большим, чем винтовка с хуем, доказал, что живой. Да я, блядь, чуть богу душу не отдал, когда ты сжал меня, когда вздрогнул, улыбнулся, сучонок, радостно и к ногам оседать начал. Сам тебя чуть не добил, урода, — машет рукой, возвращая цепочку на место, отворачивается. — В Исладнии нет баз Гидры, нет агентов, по крайней мере сейчас. Здесь можно затеряться и никуда не двигать, я оставлю тебе столько денег, что несколько лет нуждаться ты точно не будешь, потом примелькаешься и что-нибудь себе найдёшь по сердцу, — Барнс останавливает запись, зажмуривается насколько хватает сил, сглатывает горький комок. Неужто это всё, тот самый конец к которому он так стремился? Тихая и уютная гавань на краю света? Место, где можно ничего не бояться? Разве он не этого хотел? Нет, понимает Джеймс, трясёт головой, отскакивает от телефона, боясь услышать прощание, потому что нельзя так, приручать долго, обещая несбыточное, то о чём Зимнему и думать не положено, «разрешить спать на постели рядом», а потом открыть двери и сказать «свободен». Барнс же и не ради свободы всё это делает, будь его воля, ушёл бы в Канадские леса, и искали бы его там пару лет с собаками. Вся эта гонка, игры в шпионов, всё было ради одобрения в одних единственных глазах, касания руки к скуле, скупой, но такой долгожданной ласки и хпирлого «ты справился, Солдат». Убирает телефон в сейф так и не дослушав, смотрит на пачки банкнот и уходит подумать, остудить голову.

Странности начинаются, стоит ему только сделать шаг на улицу. Вроде он никогда не был в этом городе, не смотрел его расположение на карте, не видел фотографий, но везде видится Брок, каждый сквер, уютный дворик, безлюдная набережная, тихий шелест дождя — во всём этом ему чудится командир.

— Не преследуй, — шепчет Барнс с горечью вглядываясь в стёртую непогодой нитку горизонта, ставшего единым целым с океаном. — Не преследуй, раз гонишь, отсылаешь от себя! Если я не нужен, если… если ты умер, оставь меня в покое, Брок!

Имя срывается с губ стоном, летит дальше, подхваченное ветром, теряется, растворяясь в холодной солёной пене, но тоска не отпускает, гнёт спину, выламывает руки, крошит грудную клетку ударами сердца. Слишком знакомо, слишком страшно.

— Stehend! — раздаётся у самого уха, холодное дуло касается виска. — Hände!

Солдат с нашивкой Гидры улыбается во всю ширину челюсти, потрясает винтовкой, уже предчувствуя награду.

— Ich habe hier einen Scharfschützen.

А в душе холодно. И не потому, что всё, отвоевался, скорее всего его, как и остальных ребят ждёт пуля и одна на всех могила, это не страшно, он готов был умереть ровно в тот день, когда впервые взял в руки оружие, но не за страну, он воевал за Стиви. И сейчас смерть — это не такое уж и наказание, страшнее всего представить похоронку в почтовом ящике самого важного, своё имя в списке погибших и яростное желание мелкого отомстить, проползти хоть на брюхе до самой Италии, куда угодно, но добраться до линии фронта и сдохнуть за друга.

Сейчас так же плохо, будто снова потерял, и ничего уже нельзя сделать, снова распался на части, чувствуя, как сознание заволакивает привычной отрешённостью Агента, выстужает из груди полыхающую обиду. Барнс бездумно бродит по городу, не смотря по сторонам, не обращая внимания на дождь, порывистый ветер, что вымок до нитки, и уже время клонится к вечеру. Ему не плохо, не холодно, ему сейчас никак, словно выключился Джеймс Барнс одним щелчком тумблера возвращаясь в вашингтон, когда он ещё не был сломанной, никому не нужной игрушкой, когда командир смотрел с гордостью, теплотой, иногда даже с непонятной для Актива нежностью. А сейчас, сейчас не осталось ничего. Только приличная сумма в сейфе и недослушанное пожелание счастливой жизни, подальше от того дерьма, что творится в мире.

Барнс сам не понимает, как оказывается на единственной автобусной станции, зачем идёт к камерам хранения и вставляет ключ в замочную скважину ячейки с номером семнадцать, хотя знает, что от командира там точно ничего не будет и обмирает, разглядев в полутьме знакомый клочок бумаги со следующим адресом где-то в Ирландии.

Он бежит обратно в квартиру, смеётся подставляя лицо холодным каплям дождя, обзывает себя мнительным кретином, ну потому что командир ведь сам говорил, что Зимний его игрушка, его боец, просто принадлежит только ему, а со своим он не расстается.

— Здесь можно затеряться и никуда не двигать, я оставлю тебе столько денег, что несколько лет нуждаться ты точно не будешь, потом примелькаешься и что-гибудь себе найдёшь по сердцу, — Брок упрямо поджимает губы, смотрит прямо в камеру. — Но я тебя тогда найду, детка, поимею и отпущу на вольные хлеба, понял? — злится, нервно передёргивает плечами, тянет ремень перевязи. — Ладно, не слушай меня дурака, отморозок, ты свободен и можешь поступать как знаешь, но я продолжу оставлять для тебя хлебные крошки, пока они не приведут тебя ко мне. И мне поебать, что и как ты там для себя решишь. Не сиди только в столице долго, не нужно, чтобы здесь тебя запомнили, бери машину и двигай дальше по побережью. В Хёбн, и прошу, не пизди слишком с местными, ты для них новый и интересный, а слухи в маленьких общинах расходятся мгновенно, — Брок вздыхает, смотрит на скомканную в руке пустую сигаретную пачку. — Не сдохни только, Солдат.

Хёбн встречает промозглой осенней сыростью и хмурым лицом нового связного. Йоун Бьёрнсон не слушает гостя, манит в дом и усаживает за стол.

— Поживёшь у меня, пока шторма мне стихнут, а дальше решишь сам, останешься, или я отвезу тебя дальше.

— Не останусь, — вскидывается Барнс.

— Ешь, ребёнок, ешь. Ты сначала шторма пережди, а там решай. Брок одобрит.

«Плохо ты его знаешь, » — почти срывается с языка, но Барнс лишь зачёрпывает полную ложку ароматного рагу и молча ест.

8 - Дублин

В доме Йоуна всё подчиняется какой-то своей странной магии, и время, кажется, не властно над этим неразговорчивым человеком. Бьёрнос поднимается на рассвете, как только северное солнце едва-едва высвечивает бледнеющей полоской света горизонт, проходится по дому, поднимая шторы-роллеты на панорамных окнах, кое-где распахивает ставни, впуская в дом ветер и запах моря, открывает дверь комнаты Барнса, застывает на пороге на несколько минут, разглядывая его тяжёлым нечитаемым взглядом, и так же молча уходит, зная, что тот не спит, лишь старается дышать ровнее и ничем себя не выдать. Но Йоун не спрашивает никогда и ни о чём, так же молча наливает кофе, ставит на стол свежую выпечку, непонятно каким чудом появляющуюся каждое утро в его доме, стоящем далеко от ближайшего поселения, стоит Барнсу спуститься, и озвучивает список дел, совершенно не интересуясь, будет ли его гость заниматься чем-то из предложенного или проваляется день в постели. Кажется, этого северного человека оно не особо-то и волнует.

— Дрова, — сухо произносит он. — Скоро придут дожди.

Ещё в доме Йоуна нет электричества, кроме небольшого ветрогенератора, питающего небольшой гудящий генератор в подвале, годный разве что подзарядить телефон. Каждая комната уставлена желтоватыми, остро пахнущими парафином свечами, дающими единственный свет, стоит только низкому северному солнцу перевалиться через горизонт.

Первый месяц Барнс не задаёт вопросов, лишь с волнением каждое утро ожидает, когда хозяин объявит, что именно сегодня, стоит только собраться, они двинутся дальше, и каждый день, когда этого не происходит, он лишь сильнее стискивает кулаки и уверяет сам себя в правильности решения Йоуна. На второй и третий месяц, когда ветра становятся злее и зимнее тяжёлое небо опускается совсем низко, чуть ли не задевая седыми неповоротливыми тучами крышу, Барнс старается не выходить без особой надобности из комнаты.

Он кожей ощущает голодный тёмный взгляд хозяина, скользящий по шее, почти физически оглаживающий его спину, и прилагает все возможные усилия, чтобы не кривиться, не замирать, выставляя руку в защитной стойке, и самому не кинуться на Бьёрноса, чувствуя в нём чересчур опасного и сильного противника. А ещё Барнса немного пугает, что воспоминания, до этого лившиеся почти безбрежной рекой, иногда погребая под собой, будто бы замерли, выстуженные холодными ледяными ветрами с океана, и совсем не ощущается присутствие командира, всё время пути незримо стоящего за его плечом.

Барнс, впервые поддавшись порыву, ослушивается, не удаляет запись, и, стоило дому уснуть, погрузиться в ночную дрёму, усаживается в глубокое удобное кресло, подтягивает колени к груди и смотрит иногда на замерший кадр, картинку с длинной цепочкой, зажатой в кулаке Брока, на небольшой кусочек свинца, ставший отправной точкой всего, что сейчас происходит в слишком богатой на события жизни Зимнего Солдата.

На Рождество Йоун украшает дом ещё большим количеством свечей, тяжелыми гирляндами из живых еловых и сосновых ветвей, развешивает по дверям венки из можевельника, наполняя дом хвойным духом. Разжигает внизу камин и каждый вечер упорно зовёт Барнса присоединиться к нему у огня. Может, если бы Йоун не смотрел так, как смотрит, если бы Барнс не ощущал недосказанности, если бы не слышал шаги под своей дверью, когда он в очередной раз по кругу просматривает послание от Брока, вслушиваясь в голос, если бы… как много было этих «если». И Барнс качает головой, отказывается, чтобы просидеть половину ночи на полу у окна, наблюдая как пушистые лёгкие снежинки кружатся в чернильно-чёрном небе.

— Спустись сегодня, — Йоун смотрит прямо, но в комнату не входит, замерев на пороге, лишь по-звериному ведёт носом, втягивая воздух, будто принюхиваясь, и добавляет, явно видя, что Барнс уже ищет повод снова просидеть в комнате до рассвета. — Сегодня Йоль. Брок не одобрит.

Эти три слова словно кипятком обдают. Барнс злится, потому что хозяин нащупал его слабость, понял, чем может пронять неблагодарного гостя, который отказывается делиться своим теплом в зимнюю студёную пору и прячется по углам, собирая самого себя по осколкам, складывая душу и сердце из того, что удалось вспомнить и решить для себя.

Йоун сидит у огня, подбрасывая дрова, тянет к огню большие ладони, и Барнсу с лестницы видится, что яркие языки пламени ластятся к его рукам, лижут ладони.

— Иди к огню, ребёнок.

Барнс плохо помнит вечер и ночь, только как пел Йоун странным, глухим, гортанным голосом, негромко наигрывая себе на гитаре, как тепло от камина расползалось по телу, отогревая, укутывая, а в голове шумело, как когда-то в сороковых после шумных пьянок в доках после рабочей недели. Виделся Стиви, смешливо морщащий нос, отмахивающийся от лёгкого пуха одуванчиков, Брок, получивший в затылок снежком, матерящийся и обещающий закопать слишком меткого урода. И от этих воспоминаний в груди разливается щекотное чувство полного и безраздельного счастья, будто это именно то и те, кто ему так необходим.

Наутро Барнс просыпается с пустой головой в своей комнате, долго смотрит в окно, пытаясь понять, что же с ним произошло, но ничего толкового вспомнить не получается, только глаза Йоуна, горящие огнём в темноте, с тонкой полоской едва заметной радужки из-за огромного чёрного зрачка, похожего на оружейное дуло, и голос:

— Брок одобрит.

Больше Йоун не смотрит с желанием, не прожигает спину взглядом, будто узнал всё для себя нужное, принял решение и смирился с ним, но зато вплотную занялся физической формой Зимнего, гоняя того утром по заснеженным дорожкам вокруг дома и свалив на него большую часть работы по дому.

— Тебе воевать! Тело не должно забыть войну! — пространно отвечает на любые вопросы зачем, отмахивается и уходит в подвал, плотно притворив за собой дверь.

Мышцы горят огнём, голая кожа спины содрана до мяса, дыхание вырывается с хрипами. Барнс зажмуривается и ныряет, чувствуя как тело прошивается будто тысячей острейших игл, как крошатся кости и истончаются нервные волокна, но он дергает руками, гребёт в чёрной ледяной воде вверх глотнуть хоть немного воздуха. Зимний ликует: снова почувствовал силу в собственном теле, отточенность движений, плавность шага. Он бежит по берегу, перепрыгивая с камня на камень, краем глаза ловит движение, смещаясь влево, падает, нырком уходя в сторону, прячется за ближайшим валуном.

— Час сорок, — громогласно разносится над пляжем. — Хорошо, ребёнок, Брок одобрит.

Барнсу иррационально хочется улыбаться, подпрыгнуть на месте только из-за этих двух слов об одобрении, бежать дальше, быстрее, ведь командир одобряет, хотя он и не может понять, откуда это знать Йоуну.

— Расскажи мне о нём, — отваживается попросить Барнс, когда вьюга заметает их домик по самые окна и хозяин хмуро запрещает открывать двери и выходить.

— Волчья пора, — поясняет он и достаёт большую кастрюлю и пряности.

На кухне пахнет кардамоном, мускатом и корицей, тихо потрескивает огонь в очаге, свечное пламя вырисовывает на стенах причудливый орнамент, сплетаясь с тенями, и Йоун добродушно улыбается в большую пузатую кружку.

— Рассказать, — он косится на замершего в углу Барнса. — Он же твой. Ты должен сам его знать.

— Командир, — начинает Барнс и замирает, потому что и правда, он знает Брока, не всегда понимает его поступков, но никогда не лишается уверенности в том, что оно во благо, притом не самого Брока, а остальных, на кого направлен взгляд жёлтых, будто бы волчьих глаз. Барнс знает, что каким бы мудаком или садистом не считали его командира в Гидре, со своими он всегда честен и прям, не жалея ни ласки, ни затрещины. Учит жёстко, так, чтобы повторять не приходилось, но помнит все важные даты своих бойцов, знает о них всё. Он знает, как пахнет Брок после душа, когда выволакивает на себе полубессознательного после крио Зимнего, как горчит на губах его злость, и сладкой патокой растекается сытое довольствие, потому что его детка работает без сбоев. Знает, какая тёплая у него кожа, как кривит губы, когда Агенту вдруг взбредает что-то в голову и он лезет на колени, трепетно жмётся к груди, заглядывает в глаза. Знает взгляды, движения, дыхание, ритм сердца. И знает, что он никого так досконально не знал, даже далёкого Стиви, нежно любимого, но настолько же и недоступного. — Знаю.

Барнс всё чаще смотрит на море и реже берёт в руки телефон, он уже выучил короткое видео посекундно до каждого движения, тяжёлого усталого вдоха и больше не может видеть командира так, без возможности дотянуться, хотя бы встать рядом, едва заметно коснуться бедра, почувствовать себя на месте.

— Завтра, — бросает Йоун. — Но ты можешь остаться здесь, со мной.

— А Брок одобрит? — усмехается Барнс, спешно закидывая вещи в рюкзак.

— Нет. Не одобрит.

Яхта идёт споро, подпрыгивая на волнах, будто бы ощущает нетерпение Барнса, застывшего на носу, всматривающегося в даль горизонта, будто бы он может разглядеть так далеко скалистый берег Ирландии и готов сорваться, прыгнуть в воду как есть, добираясь до отмели в пару гребков. Йоун лишь хмурится и качает головой, поминая неусидчивую молодёжь.

— Ты ещё можешь остаться, — бурчит он, прямо глядя Барнсу в глаза, когда яхта швартуется на пристани.

— Не могу, — качает головой в ответ, забирая рюкзак. — И, спасибо.

Дублин встречает ярким утренним солнцем, бьющим прямо в глаза, праздничным, почти сумасшедшим весельем и невероятным количеством галдящих и куда-то спешащих людей в зелёном, но Барнс слишком устал, чтобы реагировать на тычки, попытки с ним обняться и всячески потискать. Голова гудит от мыслей, ожиданий, а вдруг в этом городе что-то снова пойдёт не так. Он, конечно, хорошо отдохнул у Йоуна, за что и был северному хозяину благодарен, и прекрасно понимает от чего Брок направил Зимнего именно к этому старому другу. Добродушный и немного нездешний Йоун Бьёрнсон лечил раскуроченные войной, временем и людьми души вернее любых врачей и новомодных практик, он согревал своим огромным сердцем, прятал у себя на груди, объясняя, что мир на самом деле прекрасен, достаточно выйти на рассвете на утёс, раскинуть руки — и ты почувствуешь, как жизнь по капле наполняет тебя, и ты сам становишься чуточку более открытым для красоты и волшебства.

Те несколько месяцев, что Барнс прожил в хижине Йоуна, ему не разу не снились кошмары, не напоминали о себе мысли из прошлого Зимнего Солдата, которые постоянно преследовали на большой земле, не оставляли ни на минуту. Здесь Барнс жил, как велела ему душа, он бы может и остался, радовался бы каждому дню, как последнему, если бы рядом, на соседней подушке или в другой комнате точно так же просыпался бы командир, но Брок был где-то в неведомом Там, ждал его, записывая видеозаписи.

Барнс попадает в квартиру без проблем, поднимается по скрипучей лестнице как и всегда на последний этаж, открывает дверь ключом, ставшим проводником на этом пути, входит, оглядываясь в поисках очередного несоответствия, отличия от предыдущих мест ночёвки, что-то едва уловимое, но в тоже время ясно доказывающее, что он здесь был, хоть и давно, но точно так же проходил, прикидывая, все ли нужное успел подготовить, хорошо ли открываются ставни балконного окна, не пропускают ли шторы свет и можно ли найти хоть один не простреливаемый угол, куда можно поставить широкую кровать.

Новое он видит сразу, цепляется взглядом за предмет которого быть не может здесь, не должно, потому что командир всегда был невероятно аккуратен, не оставляя личных вещей, кроме, разве что, початой пачки сигарет, а тут… на спинке стула чёрная мятая футболка, словно человек толь­ко вышел за сигаретами, оставив в квартире личные вещи, свой запах, винтовку в шкафу. Зимний замирает на пороге, ему на миг кажется, что гонка закончена, он поймал ускользающий от него призрак Брока Рамлоу, успел наконец-то в нужное время, и стоит просто сесть в кресло у стены, набраться терпения и дождаться, пока в замке провернется ключ, открывая последнюю одинокую дверь в городе, которого он не знает. Но шкафы пусты, не пахнет кофе и сигаретным дымом. Вообще после тёплого живого дома Йоуна очередная квартира-убежище кажется неживым обглоданным скелетом, и толь­ко мятая футболка, как напоминание о цели этого бесконечного бегства. Барнс сдергивает ее со спинки стула, нервно кривит губы, боясь сорваться и уткнуться носом в чёрную ткань, заскулить потерянным волчонком, и отпускает себя, утыкается, втягивая носом едва заметный запах его Брока, и скулит едва слышно, потому что можно, никто не видит, как он сползает на пол, вжимаясь лицом в тряпку, и можно представить что…

— Ну и что это? — Брок смотрит насмешливо, но в то же время тепло. — Что это ты расклеился совсем, Дет­ка? — сильные пальцы вплетаются в волосы, тянут за пряди, массируя чувствительно место за ухом.

Зимнего ведёт, корёжит, круша программные установки, и он тянется за ладонью, за ласковым теплом, трется лбом о плечо, шею, мокро лижет, оставляя влажный след на коже и, кажется, даже едва слышно урчит.

— Эк его заклинило, командир, — невесело усмехается Роллинз, на всякий случай перехватывая винтовку поудобнее, чтобы можно было успеть огреть прикладом Актива до того, как он успеет причинить командиру совсем уж непоправимый вред.

— Много ты понимаешь, дубина бесчувственная. Иди, погуляй лучше, — приказывает Брок, немного потерянно улыбаясь, гладит по спине своё ласковое персональное проклятие с напрочь выжженными мозгами и клянётся вытащить его, чего бы это ему не стоило, шепчет едва разборчиво, надеясь, что никто никогда не услышит о его слабости.

Но Барнс помнит каждое слово.

Телефон находится на привычном месте, и Барнс больше не боится нажимать кнопку включения, стоит чёрной коробочке немного подзарядиться и пискнуть приветливо.

— Хей, Зимний, — Брок улыбается шало, смотрит расфокусировавшимся взглядом, трёт губы тыльной стороной ладони, и Барнс вдруг понимает — командир пьян настолько, что почти не контролирует самого себя. Таким он видел Брока лишь однажды, когда очередная судьбоносная пуля прошла в каком-то миллиметре от сердца Роллинза. — Тебя там нет, урода. Откуда знаю? Просто знаю, смирись с этим. Ты, скорее всего, остался в грёбаной Исладнии под боком этого уёбка. Остался. Я бы тоже там остался, если бы в тебя не влип. — Брок смеётся зло, пристально смотрит в камеру. — Или всё-таки ты там, детка? Смотришь на меня ёбанными глазами на половину лица, облизываешь грёбанные губы, — он откидывается назад, на спинку того самого стула, где забыл футболку, гортанно стонет. — Ёбаный ходячий секс. Как с тобой работать и не бегать дрочить от одного взгляда? А-а, поебать. Инструкции ты получил и отъебись, понял? — Он подаётся вперёд, облизывает пересохшие губы, смотрит голодно. — Ты должен выжить, Солдат, что бы не произошло, помни, твоя жизнь важнее этого грёбанного мира. Всё, конец связи. Роллинз, накати-ка мне ещё сто пятьдесят… — кричит куда-то в сторону.

— Хватит тебе, командир, — звучит из-за кадра знакомый голос Джека.

— Не будь мудаком… — и связь видео обрывается.

Барнс закусывает губу. Он прекрасно понимает, что командиру совсем одному всё это было бы не потянуть, всё же он обычный человек, хотя и кажется иногда двужильным и более модифицированным, чем сам Агент, обходясь без сна и пищи наравне с Зимним. Но всё равно то, что кто-то чужой посвящен в их тайну, кажется неправильным, противоестественным, но Барнс может только смириться и надеяться, что Роллинз понимает: случись что с Броком, Зимний Солдат придёт за ним.

К вечеру, когда городской шум пробирается в квартиру, несмотря на хорошую звукоизоляцию, Барнс решается выйти, немного развеяться, прогнать из головы навязчивые мысли обо всём происходящем, попытаться перестать обвинять командира не пойми в чём, выгнать из сердца дурацкую ревность к Джеку, человеку, который всегда стоял за плечом Брока что бы ни случалось, прикрывая, вытаскивая там, где командир мог не справиться сам. Он мог быть соратником, братом, и это несказанно бесило Барнса, которому всегда доставалось место лишь винтовки в руках Брока. Но последние события говорили об обратном. Никто не станет так напрягаться из-за пусть и безотказного, но оружия.

То, что в городе какой-то праздник, он понимает ещё с утра, но тогда сил оглядеться не было никаких, и хотелось лишь тишины, уединения и новый кусочек мира, где есть Брок, где не надо бежать, петляя, заметая следы. Запереться в квартире, запустить видео по кругу, смежить веки и слушать.

Город лихорадит, он гудит, как огромный растревоженный кем-то улей. Улицы сияют, горят от обилия зелёного и золотого, отовсюду гремит музыка. Город живёт какой-то своей жизнью, дышит, оглушает каконадой фейерверков, взмывающих вверх нездешними огнями, осыпающими беснующуюся толпу сверкающими искорками, лишь сильнее воспламеняя.

И Барнсу хочется быть сопричастным, так же полыхать, двигаться в такт биения тысяч сердец, кружиться в хороводе, вскидывая в едином порыве руки, пить пиво, смеяться странным шуткам. Хочется стать лёгким и нестись над толпой, чтобы коснуться каждого, наполниться этой магией, притянуть к себе вот так же кого-нибудь, найти своими губами чужие и пить их, зажмурившись, представляя голубые, чистые глаза, мягкие солнечные волосы под ладонями или колючий от щетины жёсткий подбородок, раскатистый хрипловатый смех. И он пьёт, танцует, орёт в голос вместе с сотнями таких же ярких и громких. Бежит куда-то, увлечённый чьей-то рукой, смеётся, ударяясь затылком о каменную кладку дома, ощущая прикосновения, чужую ладонь на вздрогнувшем животе, свистящий шёпот, стон, горячее дыхание на шее и объятия выбивающие дух.

— Брок, — стонет он, вжимаясь в податливое тело, трётся, стараясь вобрать в себя тепло, почувствовать правильный запах, отдаться тому, о ком бредил длинными ночами в Хёбне, или взять самому, подчинить, вылюбить, показать, как хорошо бывает, когда ладонь надавливает на затылок, опуская ниже к самому паху, как сладко сцеловывать вздохи удовольствия с чужих губ. — Стиви, малыш.

Барнса ведет, пьянит пряный аромат алкоголя.

— Парень, тебе, я думаю, хватит, — смеётся кто-то рядом, отбирая очередную бутылку. Кто-то бьёт по щекам. — Куда тебе? Ты с нами?

— В Бирмингем, — отзывается Барнс, уплывая в темноту.

9- Бирмингем

Барнс просыпается от протяжного визга клаксона, тёплых солнечных лучей гуляющий по лицу, многоголосых криков чаек и мерного покачивания. Первые мгновения ему даже кажется что он до сих пор в Квебеке, только взошёл на борт “Ревущего”, удобно устроился на продуваемой всеми ветрами палубе, завернулся в свою куртку и задремал, пригревшись, но потом осознаёт, что лежит, неудобно подвернув под себя правую руку на заднем сиденье совершенно незнакомой машины, и ему в спину упирается его же рюкзак.

Мысли путаются, медленно ворочаются в пустой голове. Вроде бы он только вчера прибыл в Дублин, снова поймал конец тонкой путеводной нити, протянутой когда-то специально для него командиром, только добрался до квартиры, толком ничего не осмотрев, нашёл футболку, как маяк, ориентир, доказывающий, что это всё не сон и вот он снова не пойми где. Если судить по ощущениям… плывёт? Правда почему в машине?

-- Хорош же ты спать, приятель, -- в открытое окно просовывается вихрастая голова совершенно не знакомого Барнсу человека. -- А вот пить совершенно не умеешь.

-- Где я? -- хрипло шепчет Барнс, нервно сглатывая, трёт горло.

-- На пароме. С тебя, кстати, семьдесят пять фунтов, -- во весь рот улыбается незнакомец, протягивая Барнсу початую бутылку с водой. -- Клара думала, ты проснёшься только в Холихеде, так что с неё двадцатка. Ты давай приходи в себя и выползай. Погода чудо как хороша и вроде в кафетерии на верхней палубе остался чай и, уж извини, на тебя место в каюте мы не бронировали, ты как багаж шёл, -- подмигивает друг некой Клары и исчезает, оставляя Барнса самого разбираться в том, что вчера произошло.

Память снова похожа на дырявое решето и отказывается объяснять его странное вчера. Барнс с трудом понимает, что же произошло. Помнит только шум, веселье прокатывающееся по венам, заполняющее голову до самых краёв, помнит желание слиться с толпой, стать единым организмом, подчинённым единому ритму, а ещё ревность -- совершенно новое незнакомое чувство, горько-кислое, оседающее на языке, и то, что впервые не пересматривает запись по нескольку раз, удаляя сразу.

Он с трудом выбирается из машины. Мир качает, накреняет то влево, то вправо. Вокруг десятки людей, галдящих, смеющихся, пьющих горячий кофе в стороне от всех, машины, какие-то ящики и вода, бескрайняя сверкающая синева вокруг. Барнс покачиваясь, стоит и смотрит вперёд, за борт парома, на который хотел сесть только через пару дней.

Баки стоит у борта, держится обеими руками за леер и ему хорошо. Вчерашняя вспышка будто бы что-то поменяла, вскрыла какой-то запрятанный глубоко внутри резерв, позволила шире взглянуть на мир вокруг себя. И пусть Барнс ещё толком ничего не помнит, что было до Гидры, до бионики, но где-то глубоко внутри он примирился со всем, что может принести память. Сейчас главное - добраться до следующей двери, найти телефон и вновь увидеть Брока, узнать, что тот не бросил затею на половине пути, что всё ещё верит в своего Солдата и ждёт его где-то там, в конце дороги.

Через тринадцать совершенно бесконечных часов паром прибывает в Холихед, выпуская людей на пристань. Барнс поднимает ворот повыше и выходит в город, которого не было в списке его командира, проходит по улицам, заглядывая в лица людей вокруг.

Холихед ничем не отличается от всех тех городов, где он бывал до этого, не задерживаясь, проезжая мимо, не запоминая названий улиц и каких-то отличительных деталей. Те же дома, люди, небо, тот же асфальт под ногами.

Барнс останавливается около какого-то кафе, точно такого же, как в Оттаве, всматривается в большое панорамное окно, цепким взглядом ловит лица официантов и даже, кажется, узнаёт. Та же девушка с ярко розовыми волосами протирает бокалы за стойкой и строит глазки всем подряд, те же кружки, лёгкие ажурные пирожные.

Барнс замирает на мгновение и понимает, что надо бежать, и это не память играет с ним злую шутку, а лица и правда те же самые, смотрят внимательно сквозь толстое витринное стекло, словно стараются просветить, залезть в голову, понять, куда он так торопится, каким будет следующий шаг бывшей винтовки Гидры, кто её хозяин, и чья рука взводит курок.

Улицы мелькают, проносясь мимо с небывалой скоростью, дома сливаются в одну разноцветную вереницу. Барнса гонит страх, леденящий ужас быть узнанным, пойманным, возвращенным обратно, туда, откуда сбежать уже не получится, потому там не будет командира, его широкой спины, твёрдого плеча и уверенного голоса.

Он не понимает, как выбирается из города, сколько прошло времени и правильно ли двигается. Странный, настроенный непонятно на что навигатор ведёт его какими-то лесными тропами, обходя кемпинги, палаточные лагеря тут и там понатыканные вдоль трассы. В парке Гуайдер Форест он наконец останавливается перевести дух. Лёгкие горят, тело выламывает страхом, ощущением чужого взгляда оружейным дулом упёртым в спину. Барнс устало оседает на траву, переводит дыхание.

В голове пульсом бьётся странное ощущение липкого ужаса, ещё одного нового неприятного чувства, неизвестного Агенту, глупого, неэффективного, сбивающего и так основательно расшатанные направляющие оставшиеся от Зимнего Солдата. Хочется достать телефон, отмотать записи, которых нет, в самое начало и погрузиться в командира, напомнить самому себе его голос, причину бежать куда-то сломя голову, почувствовать себя снова важным, достойным непонятного доверия, стремления сохранить, спрятать, дать то, что не под силу никому другому -- свободу.

Но в телефоне пусто.

Барнс хватается за голову, судорожно роется в рюкзаке, вспоминая, что ничего не взял с последнего места: ни денег, кроме тех, что были в его кармане, а потом перекочевали к Кларе за билет на паром, ни сухпайка, даже футболку и ту он отбросил, стоило услышать голос Джека.

В груди снова противно тянет, дёргает тем самым неприятным чувством собственничества, желанием захапать Брока себе, чтобы никто не смел смотреть даже в его сторону. И это странно, дико, непонятно, для рационально мыслящего Зимнего, ново для Барнса. У Зимнего Солдата никогда не было ничего своего. Не положено. Не было своих, тех, кому можно довериться, открыться, пожаловаться, пока не пришёл Брок и его волчата, такие же верные, зубастые и совершенно непонятные Зимнему, но оттого ещё более привлекательные, интересные.

На земле сидеть холодно, но мысли в голове проносятся роем блестящих снежинок, не дают подняться, двинуться дальше, пока всё это хоть как-то не осядет, не уложится на своих местах.

Барнс вспоминает годы, проведённые рядом с Броком и его волчатами, пересматривает, перебирает события, словно бусины, нанизанные на нитку, рассматривает под разными углами, пытаясь понять, почему он сам так сильно привязан к одному из тех, кого вроде бы должен ненавидеть всем сердцем, почему идёт, словно по путеводной нити, надеясь, что там, в далёком конце этой гонки, будет не свобода, а бывший дрессировщик? И ответ приходит оглушая, выбивая из лёгких остатки воздуха - Брок нужен ему, необходим. Он его… любит?

Барнс тяжело поднимается. В груди не переставая бухает сердце, бьётся непривычно сильно, но от принятия такой простой истины отчего-то проще не становится. Кто-то другой, из практически чужого прошлого, конфликтует, не желая сдавать позиции, становиться прошлым, уступить место, которое занимал долгое время, но затёрся электрическим током.

-- Командир, -- шепчем Барнс, кусая губы. -- Командир… -- зовёт в темноту леса, надеясь снова уловить, почувствовать ту самую нить, что мелькала перед самыми глазами всего несколько часов назад, только руку протяни. Ту самую, что Брок, сам того не зная, протянул между ними.

Барнс поднимает голову, бесконечно долго вглядывается в начавшее темнеть небо, едва видное за кронами обступивших его деревьев, думает, прикидывает, куда же ему двигаться дальше. Идти по трассе пешком слишком долго. Барнс примерно помнит карту, рассчитанный поминутно командиром маршрут и тот путь, что на машине займёт лишь без малого шесть часов, пешком придётся преодолевать в течении двух дней. Но это не пугает. Идти одному не страшно.

Холод пробирается под куртку. Барнс дёргает плечами. Ему не нравится ревность, но ещё больше ему не нравится страх. Он отупляет, мешает здраво рассуждать, реагировать по обстановке. Вот чего он так напугался? Что его нашли? Раскрыли? Что, он не сможет отбиться? Или у кого-то из того кафе есть коды? Зимний никогда ничего не боялся. А Барнс боится. Зимний бы вошёл в кафе, закрыл бы за спиной дверь и положил бы всех до одного голыми руками, спрятал бы тела в подсобных помещениях и думать бы забыл о всяком сопутствующем ущёрбе, получив бы правда потом по шее от командира и долгую отповедь на тему “Люди себя так, блядь, не ведут, Зимний!”

Асфальт пружинит под ногами. Впереди пустота, за спиной так же ничего нет и ощущение какой-то пьянящей свободы, словно за спиной с болью начинают прорезаться крылья. Зимний никогда не ощущал себя так.

В глазах темнеет. Барнс спотыкается, слепо глядя на пустое полотно дороги впереди себя. Ему снова страшно. Он впервые ловит себя на том, насколько сильно меняется, как его перекраивают возвращающиеся воспоминания, подаренная командиром свобода воли, делая из Актива, Агента, Зимнего солдата кого-то совершенно другого. Спаивая, перекручивая заново сознание, выворачивая все привычные установки наизнанку. И Барнс с ужасом понимает -- он не знает, нужен ли новый он командиру.

Пальцы сами собой судорожно хватаются за телефон, листают пустые страницы, открывая окна и программы, значения которых он не понимает, и ищут хоть что-то, какую-то зацепку, что это всё не просто так, и он не останется один только потому что он больше не Отморозок Брока, не Зимний уёбок, не легендарный Призрак, не безотказная винтовка, которой так сильно гордился командир.

Барнс сглатывает густую вязкую слюну. А что, если он ошибся и делает совсем не то, что от него хотели? Что, если он окажется совсем один только потому, что он Баки Барнс?

-- Сегодня у нас в наряд по кухне заступает… -- Брок обводит насмешливым взглядом притихших бойцов. -- О, Зимний, нехуй отлынивать от трудовой повинности! Встал и в пищевой блок.

-- Командир! -- воют в один голос остальные, смотрят умоляюще.

-- Ничего, вам полезно жрать бетон, -- ухмыляется Брок. -- Я его поднатаскал, так что отморозок справится. Верьте в него.

-- Командир! Так он опять плиту подорвёт и нам неделю на пайках сидеть придётся, -- резонно замечает Роллинз. -- Или ещё, чего доброго, потравит нас. Это же Зимний, он в ядах спец.

-- Не понимаю к чему ты ведёшь, боец, -- Брок закладывает руки на спину. -- Зачем Отморозку вас травить? Он вас любит.

-- Ага, как же, -- бурчит Роллинз, вспоминая, как не далее, чем вчера, травили байки и всячески полоскали Агенту кости, иногда поглядывая на безмолвно чистящего снайперскую винтовку в нескольких шагах от них Зимнего. Они бы и не думали паниковать, если бы не его взгляд -- слишком живой, насмешливый.

-- Ну а хули, -- скалится в ответ Брок и уходит, залихватски насвистывая себе что-то под нос.

Барнс выдыхает осторожно, сквозь зубы, чтобы позорно не сорваться на всхлип. Он нужен командиру, всегда был нужен -- и тогда, когда не мог двинуться без приказа; когда впервые мозолистые руки прижали его голову к плечу, провели по волосам, успокаивая, хриплый со сна голос что-то нашёптывал; когда он метался зверем и отказывался садиться в кресло; когда сломал Таузигу руку лишь за один хлопок по плечу; когда начал вспоминать. Он нужен.

До Бирмингема Барнс добирается без происшествий, иногда ловя машины. Почему-то люди доверяют незнакомцу, останавливаются, предлагая подвезти одиноко бредущего по ночной трассе путника, делятся свежими бутербродами, горячим чаем и своими жизнями, рассказывают слишком многое, по мнению Барнса, но он слушает внимательно, впитывает в себя чужие переживания, пытаясь понять правильно ли он делает, так ли “живут люди”.


На Уэверли-Роуд недалеко от старой мечети, Барнс пьёт сладкий ванильный латте, выгребая последнюю наличность из карманов, жмурится на солнце, катая на языке сладость. Он тянет по последнего, пока не зажигаются фонари, пока улицы не становятся безлюдно пустыми, чтобы пробраться мимо консьержа, засевшего на первом этаже дома, чей адрес значился следующей точкой.

Вскрыть стандартную дверь со стандартным замком секундное дело. Барнс замирает в темноте коридора, прислушивается, стараясь уловить хоть что-то, какое-то шевеление, лишний выбивающийся из сонного пыльного ничто.

В квартире пусто.

Барнс загоняет глухую тоску глубже в себя, разувается, оставляет куртку на вешалке, проходит в единственную комнату, окидывая её цепким взглядом, выискивая несоответствия, хмыкает, вскрывая тайник.

Глупо было бы надеяться, что Брок здесь, пусть вышел за сигаретами или свежим кофе, оставив развороченную постель, окурки в пепельнице на подоконнике, не задёрнутые занавески или включённый без звука телевизор. Глупо ждать новой оплошности, случайно забытой вещи от того, кто с каждым годом набивает руку в составлении планов операций.

-- Зимний, -- Брок смотрит остро, прямо в объектив, не отводя взгляда, не жмурясь, как обычно, будто и правда видит. -- Я не хочу чтобы ты ехал в Лондон. Не хочу чтобы ты вообще болтался по свету, как неприкаянный. Но выхода у нас с тобой нет, верно? Я ведь даже не знаю, выгорело ли тебя вытащить, есть ли смысл в этой беготне, -- он выдыхает, откидывается на спинку стула, смотрит устало, и Барнс не может оторвать взгляда от лица своего командира, находит новые морщинки, совсем свежий шрам, пересекающий бровь. -- Гидра зашевелилась активнее. Пирс носится по базам, но начальство будто хуёв наглоталось - молчит. Я не знаю, что за ебанина творится, но меня отсылают в ЩИТ. Не ебу, кто будет работать с тобой, -- Брок скребёт затылок, отводит взгляд. -- Хотел бы я сказать, что обойдётся, но, чувствую, это только начало. Зимний, я понимаю, что вот сюда говорить смысла не имеет, но, блядь, не выёбывайся, будь послушным, сука, мальчиком хоть раз за свою ёбаную жизнь, не дай повода тебя обнулить! -- и снова тяжёлый выдох, полный горечи, тревожных ожиданий. Барнс сжимает живой рукой телефон. Он помнит накативший ужас, когда очнулся и не увидел его, когда искал глазами. сорвался с кресла, падая на кафельный пол, полз к двери, и разряды шокера в шею, между лопаток, чуть выше крестца. Он помнит, как стискивал зубы, чтобы не звать, не скулить просяще, помнит, как чуть не возненавидел, пока кто-то из техников, видимо, подкупленных командиром, не передал зашифрованную записку и яблочную карамельку в ярко жёлтом фантике. -- Береги себя.

Барнс бережно откладывает телефон, шарит рукой в тайнике, уверенный, что понял правильно, и чувствует, как губы растягиваются в радостной, почти счастливой улыбке, потому как рука находит её -- точно такую же конфету в ярком жёлтом фантике.

запись создана: 18.12.2017 в 09:42

@темы: марвел, часть, моё, проза, Баки, Рамлоу, Брок/Баки, au

---

A photo posted by Instagram

---

* о творчестве

Ключ от двадцати дверей
9 - Бирмингем


Барнс выдыхает осторожно, сквозь зубы, чтобы позорно не сорваться на всхлип. Он нужен командиру, всегда был нужен -- и тогда, когда не мог двинуться без приказа; когда впервые мозолистые руки прижали его голову к плечу, провели по волосам, успокаивая, а хриплый со сна голос что-то нашёптывал; когда он метался зверем и отказывался садиться в кресло; когда сломал Таузигу руку лишь за один хлопок по плечу; когда начал вспоминать. Он нужен.

До Бирмингема Барнс добирается без происшествий, иногда ловя машины. Почему-то люди доверяют незнакомцу, останавливаются, предлагая подвезти одиноко бредущего по ночной трассе путника, делятся свежими бутербродами, горячим чаем и своими жизнями, рассказывают слишком многое, по мнению Барнса, но он слушает внимательно, впитывает в себя чужие переживания, пытаясь понять правильно ли он делает, так ли “живут люди”.

@темы: моё, проза, Баки, Рамлоу, Брок/Баки, au, отрывок

---

*о наркомании

Немного фанонной наркомании

Артур Стуруа, телохранитель Джонатана Бенджамина.

(с) Виват, Король, Виват!

@темы: Баки, @PaleFire, Баки/Джек, Виват, король, Виват

---

Божечки, да!

---

* о творчестве

Прикладная психология


Пэйринг и персонажи: Брок Рамлоу/Баки Барнс
Рейтинг: NC-17
Жанры: Флафф, Hurt/comfort, AU
Предупреждения: OOC, Нецензурная лексика, Кинк, Секс с использованием посторонних предметов
Размер: Мини, 14 страниц, 1 часть

Описание:
Брок хочет тишины, напиться, секса, Зимнего и секса с Зимним.
Иногда наши желания сбываются самым причудливым образом.


Брок не любил праздники, не терпел яркой рождественской мишуры и беготни за подарками, псевдоправдивых неискренних пожеланий, безликих одинаковых корпоративных подарков. Все это навевало тоску, жгучую, непримиримую, выжигающую что-то изнутри. Но Брок любил своих ребят, любил правильной отеческой любовью без примеси похоти — для этого у него были многие другие. Бойцы воспринимались слишком близко, по родственному, как бы он ни хотел этого избежать. И Брок предпочитал праздничные дни проводить именно в их обществе, а не шататься по барам в поисках приключений на одну ночь. Именно ради них покупал невысокую разлапистую ель, украшал нехитрыми игрушками, закупался подарками, каждому выбирая что-то своё, и делал заказ еды в ближайшей нормальной харчевне, чтоб, уж если кормить, то сытно и вкусно, а не непонятными крохотными канапе и прочей дребеденью, что подавалась в праздники на базе.

Рождественские торжества в Гидре проходили, как и в любой достаточно большой корпорации, с особой помпой. Броку иногда казалось, что Пирс упрямо соревновался со ЩИТом даже в такой малости, как рождественская ель в холле главной базы, стараясь превзойти своего одноглазого заклятого друга хоть в чём-то. Интересно, а Фьюри вообще знал, что каждый год ЩИТ систематически проигрывал рождественскую праздничную гонку украшений?

Брок терпеть не мог корпоративы что ЩИТа, что Гидры. Но если на первые его никто не звал, мордой и званием не вышел, то на вторых он обязан был быть и подавать собой хороший пример новичкам, только вступившим на путь истинного порядка.

А вот уже после, когда, отгремев салютом, база затихала, и можно было собрать своих бойцов и свалить, начиналось настоящее веселье.

Брок всегда, каждое Рождество притаскивал своей отряд к себе в дом, чтоб, если уж и отмечать, то с нормальной жратвой и в «узком семейном кругу».

Грохотала музыка. Лаки на спор с завязанными глазами метал ножи в мишень для дартса, безбожно промахивался и хохотал в голос над комментариями уже успевшего налакаться пивом Тая. Таузиг, попытавшийся отмазаться свиданием, сидел довольный в глубоком кресле, затянув к себе на колени то ли Мари, то ли Клару — очередную любовь всей его жизни, и что-то нашептывал на ушко томно вздыхающей одноразовой красавице.

Брок покачал головой.

Он прекрасно знал таких. Сам чуть в молодости не женился на Терезе Финиас, красивой, очаровательно глупой малышке с точеной талией, длинными ногами и пушистыми ресницами.

Брок потёр занывший ножевой шрам в правом подреберье.

Тереза не выдержала вида крови, постоянного запаха пота и гари от возлюбленного и сбежала к какому-то финансисту, к тридцати годам превратившись из прелестной легконогой феи в вечно усталую мать-одиночку с двумя детьми и невыплаченной ипотекой. Такие красивые дурочки любили военных, восхощались их силой, стойкостью и самоотверженностью, но подчас совершенно не представляли, что такое жизнь в казарме, частые переезды из-за приказов сверху, постоянное ожидание похоронки, ранения и тоскливый взгляд того, кто хоть в увольнительной должен быть полностью твоим, а не мечтать собрать вещи и вернуться обратно под винтовку. Но Джон, похоже, был счастлив тем, что имел сейчас. И кто такой Брок, чтобы портить им заслуженный вечер?

— Та-ак! — крикнула Мэй, постучав вилкой по бутылке с пивом. — Все к столу. Не зря же я корячилась, расставляя всё красиво. Ходу-ходу.

Бойцы загомонили, затопали по паркету, собираясь у большого стола. Кто-то присвистнул, благодаря “прелестную хозяйку”, что в этот раз хоть не пластиковые вилки, кто-то стаскивал стулья, чтобы все могли рассесться. Брок наблюдал за всем этим, сложив руки на груди. Вот она — семья. Именно такая, какой он представлял себе её с детства, без крикливой ребятни, вечно хмурой и недовольной супруги. Где все свои, ну, почти все, он оглянулся на зазнобу Джона, — и не надо притворяться воспитанным и правильным — поймут и оценят правильно.

— Командир, а этот тоже с нами? — спросила Мэй, глядя на замершего в углу комнаты Зимнего, который за весь вечер не двинулся ни разу, лишь внимательно следил за всем происходящим вокруг. — Я, если что, приборы поставила и ему.

— Оставь парня, у него сегодня был трудный день, малышка. Сама знаешь, через час отойдёт, сожрет весь торт и снова мне лужайку загадит битым стеклом, — отмахнулся Брок, усаживаясь во главе стола. — Да возблагодарим же ресторан «Толстый мельник» за вкусную жра… пардон, мадам… — хохотнул он под негодующим взглядом пассии Джона. — Вкусную еду и своевременную доставку. Налетай, волчьи морды!

Все бойцы, как один, грохнули кулаками об стол и громко завыли. Брок скосил взгляд на то ли Мари, то ли Клару — мда, похоже не светило сегодня Таузигу перевести отношения в более интимную горизонтальную плоскость.

Брок пил, травил бородатые байки, громогласно смеялся, то и дело поглядывая на сгусток тьмы в углу гостиной, куда Мэй, не выдержав, всё же отнесла тарелку с приличного размера куском мяса и двойной порцией картошки. На насмешливый взгляд Брока она лишь гордо вскинула подбородок и села на место, отобрав у Кэмерона только открытую бутылку портера.

Зимнего Солдата таскали на каждое мало-мальски важное мероприятие, выставляли напоказ, как самое лучшее эффективное оружие Гидры. С ним фотографировались, трогали, рассматривали, словно под микроскопом.

Брок скривился, вспоминая отчаянную обреченность в глазах того, кто мог положить всех тех высокопоставленных идиотов минут за пять, особо не напрягаясь и не используя левую руку, но вынужден был терпеть, не имея возможности ослушаться приказа. Когда весь этот цирк с показательным облизыванием легендарного Зимнего Солдата заканчивался, Брок забирал мальчишку домой, отмывал, будто сальные взгляды и потные ручонки могли запачкать его любимую винтовку, отогревал и укладывал спать у себя на диване, укрыв пушистым пледом, а не возвращал на базу в холодную полупустую камеру бункера, где из всех удобств — жесткая голая койка да унитаз с раковиной в самом углу. За годы такого вот странного соседства Зимний в доме Брока оброс своими вещами, к которым никто не смел прикасаться под страхом переломанных Агентом пальцев.

— Зачем ты с ним возишься, командир? Отстрелялся — и сдай его вместе со всей амуницией, — спросил Роллинз, завалившись домой к командиру и в первый раз обнаружив на кухне молча пьющего тёплое молоко Зимнего.

— Много ты знаешь, Джек, — горько усмехнулся тогда Брок, сам особо не понимая, зачем ему это всё надо. Ведь узнай Пирс о его особом отношении к Активу, самого отправят на списание и минеральные удобрения для подшефных ферм. — Мальчишку всего и так перебрали по косточкам, мозги промыли. Это мы с тобой зарплату отрабатываем, а он имущество без права голоса с ебаным регламентом вместо жизни. Что не так — удар шокером под рёбра. Заебись мотивация? Сколько он с нами прошёл? Сколько лично твою задницу из дерьма вытаскивал? Молчишь? Ну молчи-молчи. А я ебал всё это, Джек! И Пирса с его идеологией, и Гидру, где вот так могут с живым человеком. Помяни моё слово — контракт закончится, и об отряде СТРАЙК никто большие ничего не услышит. Спишут нас, и дело с концом.

Брок не жалел Зимнего, не было этой эмоции в его функционале. Все же он не знал, как мальчишка попал в Гидру и кем он был до всего этого. Возможно, всё было сугубо добровольно, но Брок никогда не верил в сказки и был слишком стар, чтобы начинать верить. Зимний был жертвой, тем самым топливом, которое подпитывало уродливую многоногую гадину, запустившую щупальца во все сферы бытия Америки.

Все они, все до единого, подписывая контракты и соглашения о неразглашении, считали Гидру частной секретной организацией и только потом поняли, во что и как сильно умудрились вляпаться. И раз обратной дороги не было, надо было устраиваться в комфортом там, где есть, а не жаловаться на судьбу и просить поблажек. Все бойцы Брока знали, что когда-нибудь умрут, что подобная работа не заканчивается заслуженной пенсией в кругу любящих и благодарных за безоблачное детство детей, внуков и правнуков. И поэтому все как один были благодарны командиру за возможность побыть обычными людьми хотя бы в его доме.

— Джонни, — томно протянула, как её там, Брок совершенно не запомнил имени девушки Таузига, хоть и повторил при знакомстве целых три раза. — Долго нам ещё здесь находиться? — Она брезгливо надула губки, поглядывая на отжимающуюся на полу на спор Мэй. — Ты меня ещё с родителями обещал познакомить, а уже так поздно. Успеем ли мы?

— Так я познакомил, — расплылся в совершенно идиотской улыбке Джон, под одобрительный смех товарищей прихватив девицу за задницу. — С командиром ты вроде знакома. Он у нас и за мамку с папкой, и за первую любовь!

Брок заржал, хлопнув ладонями по коленям. Видимо, ближайшую неделю Джон будет ходить с кислой миной и жаловаться на всех женщин разом, получит в морду от Мэй и в тысячный раз поклянётся не связываться с этим ведьминым племенем, чтобы через три дня снова хвастаться очередной любовью всей его жизни.

На плечо легла тяжёлая ладонь, чуть сжимая его. Брок поднял голову, встречаясь глазами с чуть потеплевшим взглядом его личного проклятия.

— Торт, — одними губами сказал Зимний.

— Торт, — повторил Брок поднимаясь.

То, что Зимний Солдат без ума от сладкого, Брок узнал в первый же день, когда приволок того к себе, усадил за стол, поставив перед Зимним большую чашку с горячим чаем и сахарницу, вышел отмыться от налипшего во время миссии дерьма. Когда вернул через пятнадцать минут, застыл на месте, наблюдая, как чёртова легенда, жмурясь от удовольствия, жрёт ложкой сахар прямо из сахарницы и чуть ли не урчит от этого.

— Охуеть, — только и смог выдавить из себя он, усаживаясь напротив и с интересом наблюдая за внезапным очеловечением Зимнего Солдата, который по всем документам шёл неодушевлённым предметом. — А ты занятный.

Брок поднялся, махнул рукой что-то рассказывающему Джеку.

— На кухне, Мэй специально для тебя… — и расхохотался, увидев непритворный ужас на обычно безэмоциональный лице Зимнего. — Нет, не приготовила, а купила. “Полёт”, вроде. Как ты вообще такое жрёшь? — Брок пальцем подцепил кремовый цветок и отправил его в рот под странно голодным взглядом подопечного. — Ладно-ладно, всё твоё, детка, наслаждайся.

И привычно сел напротив. Зимний есть в одиночестве отказывался категорически. Даже на базе Брок из командира подразделения превратился в няньку супероружия, начинавшего сбоить, стоило Броку скрыться из виду.

В гостиной громогласно хохотали бойцы, орала музыка, со звоном сталкивались бутылки, а Брок сидел за барной стойкой, подперев голову руками, и внимательно наблюдал, как Зимний Солдат уплетает сладкое лакомство, поглядывая на командира из-под пушистых ресниц. Брок потёр шею, закурил. Ему на несколько мгновений захотелось, чтобы в доме больше никого не было, только они двое, чтобы этот странный молчаливый мальчишка не оглядывался, прислушиваясь к чужим шагам, а привычно привалился к его боку на диване и уснул под какой-нибудь фильм, сюжета которого Брок совершенно не запомнит, потому как смотреть будет совсем не на экран, а на пухлые, приоткрытые во сне губы, очерчивать взглядом упрямую линию скул, молиться всем известным богам, чтобы Зимний не почувствовал, не услышал, как грохочет сердце у него в груди.

Брок никогда не был баловнем судьбы, но вот что он сделал ей такого, чтобы так выебнуться?

Он аккуратно выползал из-под спящего Зимнего, подкладывал ему под голову подушку, укрывал пледом и уходил к себе, чтобы по-быстрому отдрочить в ванной, глянуть в зеркало на свою хмурую физиономий и уйти спать, чтобы на утро предсказуемо проснуться придавленным горячим, словно печка, телом Зимнего, и снова лежать, думать о вечном, старательно не обращая внимания на бодрую утреннюю эрекцию.

— Командир, подарки!

Брок вздрогнул, выплывая из воспоминаний, тяжело поднялся, не глядя на облизывающего пальцы живой руки Зимнего. Сегодня и у него будут трудные вечер и ночь, но завтра он сдаст Зимнего техникам и сможет сходить в клуб, снять мальчика и…

Да кого он обманывает? Какой, к хуям, мальчик? Когда в каждом он видит лишь пухлые розовые блядские губы, серые колдовские глазищи на пол-лица, а ебать кого-то, представляя при этом Зимнего, Брок считал совсем уж жалким. Уж лучше так, спускать в кулак, прислушиваясь к тихому дыханию.

— Пойдём, детка, — оскалился Брок, перекатив сигарету из одного уголка губ в другой. — Ребятишки радовать нас сейчас будут, глядишь, уже и в кружок расселись, как в детском саду.

Выйдя в гостиную, Брок заржал, потому как все его “детки” в новогодних колпаках и правда сидели кто где, выжидательно поглядывая под ёлочку на гору подарков.

— А стихи рассказывать будут?

Брок чуть дымом не подавился, глянув через плечо на Зимнего.

С каждым днём, проведённым вне крио, с каждым пропущенными обнулением Зимний Солдат оживал, очеловечивался, обрастая совершенно неожиданными привычками и странным, иногда пугающим чувством юмора. Когда Брок попал с пулевым в больницу, как раз в канун Дня благодарения, Зимний обошёл всех бойцов СТРАЙКа и одарил именными ножами, прозрачно намекнув, что, если ещё раз проебут командира, то последнее, что они увидят — лезвие ножа со своим вытравленным на нём именем.

Зимнего по утрам было тяжело разбудить, и пока он не выпивал густой от сахара кофе, то шлялся по дому за Броком хмурой тенью, замирая за его спиной, устраивая тяжёлую голову на плече. Брок готов был сам себе поклясться, что, если бы это был кто угодно другой, не отмороженный зомбированный суперсолдат, то все вот эти пляски вокруг можно было с большой долей вероятности принять как выражение приязни. Но разве Зимний знал, что такое любовь?

Мэй достался набор разнообразных чаёв, собранных Таузигом специально для неё со всех уголков мира. Джону от Лаки “приличный шелковый галстук” с совершенно неприличным принтом. Зимнему от Джека тёплый свитер, клубничная смазка — Брок только глаза закатил — и откровенно женская шапка нежно-голубого цвета. И, судя по дрогнувшим уголкам губ, Зимнему подарок пришёлся по душе. И шапку он тут же натянул по самые глаза. Мэй под заливистый хохот остальных протянула командиру небольшую коробочку, неумело обёрнутую праздничной бумагой.

— Я помогал, — оскалился Джонас, поднимая вверх залепленный пластырями указательный палец.

— Мы были хорошими детьми, — начала Мэй, не выпуская подарок из рук. — Поэтому очень надеемся пережить этот вечер.

Брок нетерпеливо сорвал яркую обёртку с коробки и замер, разглядывая картинки.

— Ебическая сила, — протянул он, откидываясь на спинку кресла.

— Он с вибрацией, — зачем-то добавил Лаки и поперхнулся пивом, поймав взгляд Брока.

— Я не буду спрашивать, кто тот феерический долбоёб, решивший меня облагодетельствовать именно таким способом, — хмыкнул Брок, подкидывая в ладони распечатанный фалоимитатор цвета металлик с кольцом на конце, видимо для удобства использования. — Это явно коллективное, да?

Бойцы сглотнули и разом кивнули. Один Зимний подобрался поближе, ткнул пальцем в силиконовое нечто и забрал себе.

— Ну спасибо, дорогие. У меня, что прямо на лице полное отсутствие интимной жизни написано? — и снова ответом был молчаливый кивок. — Пиздите! — прищурился он и расхохотался.

Мэй и остальные наконец выдохнули и, похватав пиво, продолжили раздачу слонов. На душе было муторно. Вот и отметил праздник. Хотел домашней тёплой обстановки с теми единственными, кому доверял безоговорочно, и вот что вышло. Хотя разве они не правы? С появления Зимнего всё, что связано с сексом, пошло по пизде и, видимо, всё настолько очевидно, что стало заметно даже таким дуболомам, как его волчата.

Бойцы продолжали куролесить, выползли на улицу, расставили по подъездной дорожке пустые бутылки, расстреливая их из табельного оружия, которое вообще-то следовало сдавать на базу. Зимний затих у ёлки.

Брок почесал начавшую отрастать щетину и открыл очередную бутылку. Напиться было самым верным решением. В подвале стояло ещё четыре ящика портера. Вот сейчас бойцы разойдутся по койкам, и можно будет поддаться эмоциям. Брок не любил жалеть себя. Это разлагало душу и тело, он не любил ныть и жаловаться, но даже ему хотелось быть нужным, необходимым.

За одной бутылкой другая, третья. В голове шумело. Брок тяжело поднялся, пошатываясь, добрёл до ванной, глянул на себя в зеркало.

— Распидорасило тебя, старый мудак, — отражение знакомо оскалилось, явно согласное со всем сказанным.

Раздевшись, он влез в душевую кабинку, выкручивая холодную воду на максимум. Нехорошо всё это. Надо было приводить себя в порядок. Ну да, не было у него нормального секса уже хрен знает сколько. Ну да, он запал на Зимнего и дрочил, представляя как его губы растягиваются вокруг его члена, какой Зимний горячий и узкий. Брок несколько раз чувствительно приложился головой о кафельную плитку. Наскоро обтеревшись и обмотав полотенце вокруг бёдер, Брок вошёл в спальню и остолбенел. На его постели в одних пижамных штанах, подобрав под себя длинные ноги, сидел Зимний Солдат, рассматривая ту самую силиконовую игрушку, так невовремя подаренную волчатами. Произойди это наедине, в его кабинете, Брок, может, быть и оценил бы, может, даже воспользовался, очень может быть.

— Ты чего здесь?

— На диване Лаки блюёт, — ответил Зимний, взвесив в ладони вибратор.

— Вот сучонок, — поморщился Брок, отходя к шкафу, стянул полотенце, кинув его на кровать. — Иди в гостевую или там тоже кто-нибудь?

— Тоже… кто-нибудь… — тяжело выдохнул Зимний.

Брок вздрогнул от прикосновения горячей ладони к пояснице. Одновременно хотелось отскочить в сторону, развернуться, двинуть обнаглевшему в конец отморозку в рожу, а ещё по-блядски прогнуться, подставляясь. Брок скрипнул зубами. Хмель всё ещё туманил мысли, не давал адекватно реагировать. Жаркая волна прокатилась по телу, концентрируясь под ладонью отморозка.

— Охуел? — собрав в кулак последние силы, рыкнул Брок, оборачиваясь.

Зимний был слишком близко, подобрался почти вплотную, почти утыкаясь носом в начавший наливаться желанием член Брока.

— У тебя больше, — задумчиво протянул Зимний, сжимая в руке искусственный фаллос, и тут же отбросил его, точно гранату.

Серебристый, цвета металлик член прокатился на полу. Брок хмыкнул и расхохотался в голос, взглянув на Зимнего, который, словно кот, припал грудью к простыням и внимательно следил за происками враждебной, как оказалось, штуковины.

— Что это? — спросил он, глядя, как Брок поднял это нечто, положил на прикроватную тумбочку и вновь вернулся к шкафу.

— Член, — без обиняков ответил Брок, натягивая на себя чёрные пижамные штаны. — Если собрался здесь спать, то двигайся.

— Зачем он нужен? — не унимался Зимний и вновь потянул руки к фаллоимитатору.

— А зачем нужен член?

— Для справления естественной нужды и размножения.

— То есть, когда ты по утрам тыкаешься мне в жопу членом, ты обоссать или оплодотворить меня хочешь? — брови Брока взлетели вверх почти до самой линии роста волос.

— Нет… я… — Зимний отчаянно глянул на то, что у него в руках, протянул его командиру. — Но он не живой, он не чувствует!

— Блядь, тебе показать что ли? — Зимний кивнул в ответ. — Тоже мне, нашёл учителя по половому воспитания для отмороженного супероружия, — буркнул он, поднимаясь на ноги.

Игрушка, конечно, была новая, но Брок ещё с малолетства не привык совать в себя не пойми что, не удостоверившись, что оно чистое и хорошо смазанное. Отмыв и обработав искусственный член обеззараживающим спреем, Брок снова замер у зеркала, глянул на своё отражение, усмехаясь. Давно он не видел такого голодного взгляда, предвкушающего, давно не хотел кого-то с такой силой, не хотел сам принадлежать, почувствовать хватку сильных рук на своих бёдрах, до синяков, ёбаных кровоподтёков, чтобы запомнить навсегда, выжечь в мозгу ощущение члена Зимнего в себе.

Брок тряхнул головой.

— Поплыл! — горько усмехнулся сам себе. — Отмороженный мальчишка вертит тобой, как хочет, а ты и рад.

Зимний сидел в той же позе, что и в прошлый раз. Штаны висели на спинке кровати. Взгляд Брока сразу же прикипел к тяжелому гордо стоящему члену, истекающему густыми каплями смазки, будто Зимний не ебался целую вечность, и сейчас ещё мгновение — и он сорвётся, набросится на Брока, подомнёт его под себя и…

Брок облизал враз пересохшие губы. Крупная пунцовая головка притягивала, хотелось встать на колени перед этим совершенством, припасть губами, пробуя смакуя на вкус, хотелось поклоняться ей, как какому-то божеству.

— Командир, — хрипло прошептал Зимний, подрагивая всем телом.

— На живот! — приказал Брок, кое-как совладав с желанием, сжал свои яйца через ткань пижамных штанов, оттянул их вниз, стараясь хоть немного успокоиться.

Зимний закусил нижнюю губу, заставив Брока застонать в голос, глянул отчаянно, а потом резко развернулся спиной, становясь на четвереньки, опуская голову, пряча лицо в длинных прядях. У Брока защемило в груди. Столько покорности, принятия было в этой позе, что становилось больно и страшно за мальчишку. Что же с ним делали такое, что он давно смирился со своей участью и не бросался каждый раз на прутья своей клетки?

— Хороший мой! — Брок коснулся спины между лопатками, ощутив, как Зимний крупно вздрогнул, сжался. — Я не собираюсь тебя наказывать. Ты же сам попросил показать, для чего нужна эта игрушка. И всё, не более того.

Брок гладил его по плечам, спине, ощущая себя полным идиотом. То самое страшное супероружие, которым пугали все более-менее серьезные спецслужбы, жалобно жалось к его боку, нервно вздрагивало при любом прикосновении, но самоотверженно подставляло задницу, готовое явно не к сексу. Или Зимний и этим занимался по приказу кого-то сверху? Брок зарычал, дернул его к себе, усадил на колени. Одного взгляды на плотно сжатые в нитку побелевшие губы, зажмуренные глаза и дрожащие ресницы хватило, чтобы возненавидеть Гидру со страшной силой. Ну какое это супероружие? Где вы видели таких вот зомбированных убийц?

Тяжело вздохнув, Брок перебрался в изголовье кровати, сел в подушках, устроив Зимнего на своей груди. В первый день, как он его увидел, Брок понял, что просто не будет, и легко не будет, он не сможет относиться к мальчишке с железной рукой так же, как остальные, дословно следовать регламенту, бить электрошокером за любой неверный шаг. Людям свойственно ошибаться. Тот же Лаки постоянно лажал, лез под пули, считал себя умнее всех, но Брок не пристрелил его, как бешеного пса, не оставил подыхать, как сделали бы другие командиры, а волок на себе десять миль до точки сбора. Так и Зимний после первой же операции стал его волчонком, членом его стаи, а за своих Брок любому готов был глотку перегрызть, даже многоликой Гидре, если понадобится.

Зимний затих, прижался теснее. Дыхание его выровнялось. Брок возвёл глаза к потолку. Вот и поебались. Он, конечно, не думал, что сможет отпустить себя сегодня, когда на диване дрых Зимний, а по дому мог спокойно шляться кто-то из его бойцов, но подрочить-то нормально это ему вряд ли помешало бы, а вот как сейчас, со спящей красавицей в объятьях?

— Значит, не покажешь? — подал голос Зимний, поднимая голову.

— А ты отчаянный малый, — усмехнулся Брок. — Покажу, но, видимо, немного по-другому придётся.

Спихнув Зимнего на подушки, Брок сел и крепко задумался. Ему никогда не приходилось дрочить в чьём-либо присутствии, даже когда подразделение было на задании, он либо узлом завязывал, либо уходил куда подальше, чтобы не светить мудями перед всеми подряд. А уж другую сторону его интимной жизни никто и подавно знать был не должен. Но, как выяснилось, конспиратор из него так себе, волчата, и те в курсе.

Сейчас хотелось чего угодно уже, но только не секса, тем более не удовольствия или разрядки для, а чтобы малое отмороженное дитя удовлетворило интерес. Противно.

— Командир? — горячая рука коснулась плеча.

Брок поморщился, всё выходило как-то чересчур по-идиотски, неправильно. Но отступать он не привык. Глянув через плечо на Зимнего, Брок обреченно выдохнул. Вот почему он себя сейчас ощущает педофилом? Откуда столько невинности в ёбаном оружии Гидры? Человеке, способном одной левой вырвать сердце из грудной клетки. Брока иной раз передергивало, когда он наблюдал за работой бесстрастного Зимнего, бесчувственного к чужой боли, не ведающего, что такое страх, не умеющего банально бояться. А на деле-то всё выходило не так, как прописано в ёбаном регламенте. Почему там упустили, что Зимний Солдат — не винтовка с компьютерными мозгами, а живой чувствующий человек?

— Ладно, погоди немного, — Брок хлопнул по коленям, поднимаясь, глянул на лежащую около подушки игрушку. — Ебал я так жить.

В который раз стоя в ванной, отмывая себя до скрипа, Брок не мог отделаться от мысли, что он где-то серьёзно лажанул, и сейчас ему прилетело ответкой по закону вселенской справедливости, но, как ни силился, не мог припомнить чего-то настолько ужасного. Да, трахнуть Мари, чирлидершу, под трибуной прямо во время матча и свалить служить по контракту — не самый благовидный поступок. Но, во-первых, всё было по обоюдному согласию; во-вторых, она точно кончила, так что с него взятки гладки. Вступление в Гидру? Тоже ничего криминального. Детей в колыбелях они не душили. Все их цели, если так уж разбираться, тоже были не самыми замечательными людьми, да и глупо сожалеть о выборе, который сделал много лет назад, только из-за того, что сейчас отчего-то прорезалась совесть. Видимо, возраст и правда как-то влиял на умственные способности даже такого несгибаемого мудака, как Брок Рамлоу.

Брок наскоро растянул себя. Почему-то перед Зимним отчаянно не хотелось совать пальцы себе в задницу, пихать силиконовую игрушку не хотелось тоже, но кто его спрашивал? Отморозку интересно, и ещё не хватало, чтобы он поперся удовлетворять своё любопытство где-нибудь на стороне, а так можно было вообразить себе какие-то чувства. Брок сплюнул в раковину.

— Дожил, домечтался, вот он, на постели твоей сидит, ждёт! — отражение ответило злым взглядом и промолчало. — Блядство.

Брок не стал заморачиваться с полотенцем или пижамными штанами. Зачем? Все равно сейчас Зимний увидит всё, что не положено показывать вот так вот, для удовлетворения праздного любопытства, слишком больное, личное. Но Брок не мог отказать, ему — не мог.

Зимний сидел всё в той же позе, не сдвинувшись ни на миллиметр. Большой, увитый венами член гордо стоял, влажно блестя смазкой на нежно-розовой головке. Брок сглотнул. Вот бы ему позволили коснуться этого совершенства, распробовать его, пройтись языком по всей длине ствола, взять в рот, заглотить, впуская до самого горла. Рот наполнился слюной, но взгляд снова упал на вибратор.

Хорошо волчата купили игрушку хоть и занятного цвета, Брок покосился на металлическую руку Барнса, но нормального, вполне традиционного дизайна, а не всякое фэнтезийное или футуристическое дерьмо, не раз виденное Броком на просторах интернета.

Он впервые не знал, с чего начать, как подступиться. Вроде бы вот он член, искусственный, конечно, но всё же, что с ним делать, Брок тоже знал, однако наедине с самим собой это всё бывало как-то по-другому. Да, он частенько представлял Зимнего.

Брок зажмурился. Представлял полные, влажные от слюны губы, растянутые вокруг его члена, ярко-алые, пошлые, как сам грех, потерявшие всякую приличную форму.

Волна жара прошлась вдоль позвоночника, ударяя в солнечное сплетение, концентрируясь во что-то яркое, огненное.

Или вот этот вот невинно-растерянный вид. Интерес и ещё что-то дьявольски влекущее в серых бездонных глазищах.

Брок, нетерпеливо скинув подушки на пол, встал на колени в изголовье кровати, спиной к Зимнему, лопатками ощущая голодный тяжелый взгляд, прогнулся в пояснице. Игрушка лежала рядом. Достав из тумбочки ленту презервативов и баночку смазки, Брок глянул через плечо.

На Зимнего было страшно смотреть. Он подобрался ближе, привстал на колени, силясь рассмотреть все, что ему готовы показывать. Серые глаза были почти чёрными от расширенных зрачков, и тонкий ободок светлой радужки по краю выдавал Зимнего с головой. Он ждал, чутко поводя носом, будто гончая, взявшая след, готовая идти до последнего, чтобы нагнать и вцепиться зубами в глотку. От этого взгляда, всей его позы, Броку стало жарко, хотелось ещё сильнее прогнуться, показать, на что способно его тело, раскрыться на полную.

Брок сглотнул, отворачиваясь. Нельзя сейчас смотреть на Зимнего, залипать на блядских губах, теряться в чёрном омуте глаз, не для этого он собирал в себе последние силы.

Натянув на вибратор презерватив и хорошенько его смазав, Брок выдавил побольше смазки на пальцы, согревая, зажмурился, завел руку за спину и взмолился всем известным ему богам, чтобы не выглядеть чересчур голодным, дорвавшимся наконец. Сколько у него не было нормального секса, он и вспомнить не мог. С тех пор как начал работать с Зимним, во всех партнёрах Брок видел только его. Это выбешивало, но с долбаным мозгом, решившим всё за Брока, он ничего сделать не мог, продолжая дрочить на недостижимого Зимнего, а когда Брок понял, что тут замешана не только похоть, желание натянуть суперсолдата, а что-то много большее — сбегать было поздно. Он влип в отмороженного легендарного убийцу по самые гланды.

Игрушка вошла легко, приятно растянув мышцы входа. Брок закусил нижнюю губу, чтобы позорно не застонать, не вильнуть бёдрами, сразу насаживаясь до кольца, не взять сразу бешеный темп, отпуская, наконец, себя. В голове мутилось от желания, кожа зудела под взглядом Зимнего. Броку казалось, что он не просто смотрит, а вылизывает его, касается по-кошачьи шершавым языком, сдирая кожу, опаляя горячим дыханием до предела натянутые, звенящие напряжением нервные окончания.

Брок всхлипнул, почувствовав на бёдрах жёсткую хватку Зимнего, непроизвольно подался назад, ища контакта, прижимаясь всем телом. Он жаждал его, мечтал наполниться до краёв, впустить в себя, запечатлеться, выжечь на подкорке ёбаную звезду, принадлежать полностью, с концами, чтобы не было другого выбора, как быть рядом.

Зимний, будто почувствовав, как-то уловив невысказанные желания Брока, впился зубами чуть повыше изгиба шеи, кусая больно, до крови, и, в то же время невозможно сладко, помечая. Брок не мог думать, он чувствовал, как пульсировало место укуса, наливаясь краснотой. И пусть метку не получиться скрыть воротником форменной куртки, пусть все будут видеть, потому что впервые за многие годы, Брок почувствовал, что обрёл своё место, своё ёбаное Эльдорадо.

Брок откинул голову назад, роняя ее на плечо Зимнего, чувствуя, как искусственный фаллос пришёл в движение, как протиснулся ещё глубже, проезжаясь ребристым краем по простате, посылая электрические разряды вдоль позвоночника. Застонал, нисколько не смущаясь долгожданного любовника, кого-то из волчат, кто мог услышать его таким. Броку было хорошо, очень сладко, и в то же время недостаточно, хотелось много большего, но он умел быть благодарным даже за то малое, что ему доставалось в награду за мучения.

Он горел, плавился воском, гнулся в руках Зимнего, совершенно по-блядски льнул к груди, отираясь задницей о стоящий колом член любовника. Хотелось выкинуть игрушку к херам, завалить Зимнего на постель и оседлать его, впуская на полную, натянуться на этот огромный, увитый вздувшимися венами член, и замереть пронзенным насквозь, до самого сердца.

Зимний тяжело дышал, вылизывая доверчиво подставленную шею, шало сверкая глазами, шарил по телу командира, стискивал, будто не зная, куда девать руки, проезжался мозолистыми пальцами правой руки по чувствительным от перевозбуждение соскам Брока. Но ему и этого хватало, чтобы раз за разом взлетать выше, окунаться в слепящее удовольствие принадлежности.

Потянувшись левой рукой к своему пульсирующему члену, Брок прогнулся в спине, обвёл пальцами правой растянутые вокруг игрушки мышцы входа и чуть потянул за кольцо, почти полностью вытаскивая вибратор из себя и загнал его обратно, самым кончиком проходясь по простате, застонал, готовый вот вот кончить, всего какая-то пара движений руки на члене…

Зимний голодно, по-звериному зарычал, заставив Брока замереть, предвкушающе вздрогнуть, зажмуриться, покоряясь, позволяя творить с собой всё, что вздумается, и пусть гордость рычала, скалила зубы, отказываясь до конца подчиняться. Но Броку было все равно, он хотел почувствовать себя желанным хотя бы один раз, пусть и из любопытства. С собой-то он как-нибудь потом договорится, смирит поруганную гордость, потом, всё потом.

Жесткие пальцы прошлись по бокам, стиснули бёдра стальной хваткой, до боли, до искр перед глазами, заставляя позорно скулить, выпрашивая ещё и ещё. Зимний будто почувствовав что-то ведомое только ему одному, огладил ягодицы Брока, вновь сжимая в руках силиконовое кольцо на конце вибратора, дернул его на себя, вытаскивая полностью, отбросил куда-то в сторону, припадая губами к пульсирующему сладкой болью растянутому, пошло раскрытому входу. Жадно урча, провёл языком, вылизывая, прикусывая нежную кожу.

Брок орал, мотал головой, судорожно сжимал в ладонях резное изголовье кровати. За все годы жизни ему впервые было так отчаянно хорошо, на грани боли, сладостного помешательства, когда хочется либо сдохнуть, либо чтобы это ёбаное волшебство никогда не заканчивалось.

Он потерялся, застрял в какой-то параллельной вселенной, завис в вихре новых для себя эмоций, слишком ярких, острых, чувственных, будто и не с ним это происходило, будто он подглядел что-то запретное и в то же время этого всего «слишком» было отчаянно мало.

Резкая боль пронзила позвоночник, стирая краски, высвечивая его мир, как фотоплёнку. Ещё мгновение назад Брок был готов с концами раствориться в сладостном мареве, стать частью чего-то большего, непонятного пока что для него, а сейчас застыл, замер боясь дернуться, как бабочка, безжалостно приколотая к сукну остро отточенной длинной иглой.

Внутренности рвало на части. Нестерпимая боль распускалась ярко-алым цветком там, где всего мгновение назад бушевал совсем другой вихрь, щекотным удовольствием проносясь по венам, ударяя в голову хмелем не хуже хорошего алкоголя. Сейчас же Брок горел, плыл в ярком бушующем мареве боли.

— Командир, — полустон-полувсхлип на грани слышимости и снова рывок на себя.

Брок выгнулся, рванулся вверх, стараясь уйти от боли, от опаляющего нервные окончания жара, но Зимний не дал, сжал сильнее в объятиях, удерживая на месте, не давая сняться с распирающего нутро члена, слишком большого, слишком твёрдого.

Воздуха не хватало. Брок беззвучно открывал рот, старался вдохнуть, сказать хоть что-то, но мог лишь едва слышно сипеть. Боль потихоньку утихала, притуплялась оттенённая новым непонятным чувством предельной растянутости, будто бы Зимний был везде, доставал членом через задницу не до желудка, а до глотки, упирался в гланды, мешая нормально дышать.

— Командир, — шептал Зимний, вылизывая его шею, но не двигаясь с места, не стараясь войти на полную, оставляя Броку возможность решать.

Зажмурившись, Брок на пробу подался вперёд, выпуская из себя член Зимнего, закусил ребро ладони и снова насадился, пропуская глубже, воя от горючей смеси боли и удовольствия. Зимний был огромным, каменно-твёрдым, и Броку даже на мгновение показалось, что его член отлит из вибраниума. Нервно всхлипнув, Брок разом подался назад, полностью насаживаясь, до самых яиц, задрожал, забился в руках своего любовника, чувствуя — ещё движение, прикосновение губ к невероятно чувствительной коже — и он кончится, подохнет прямо здесь в своей постели, нанизанный на самый потрясающий член во всей ёбаной вселенной.

Под веками полыхало солнце, пекло, размазывая горячую влагу по щекам. Зимний тяжело, надрывно дышал Броку в затылок, не двигался, не говорил, лишь оплёл его руками, прижал к себе, будто стараясь срастись в одно существо, стереть разделяющие их границы.

— Брок, — в самое ухо выдохнул Зимний, опаляя горячим дыханием.

И мир взорвался. Разлетелся, оглушая сдирая кожу живьём, оголяя все нервные окончания разом, натягивая их до пронзительного звона в ушах. Брок кончал, как никогда в жизни, бился, почти взлетая вверх, выгибался выламываясь в спине, пачкая простыни.

Он слышал, как зарычал Зимний, как он крупно вздрогнул, наполняя его нутро своим семенем, слышал, как он что-то говорил, бережно укладывая Брока, со всех сторон обкладывая подушками, чувствовал легкие трепетные прикосновения к плечам, животу, бёдрам, где уже через несколько часов расцветут уродливые бутоны ярко-фиолетовых синяков.

Брок всегда знал, что у Зимнего не бывает полумер, не умел он мыслить в половину силы и всё, что ни делал, делал на максимум. Лёжа среди подушек, прислушиваясь к мерному биению чужого сердца под ладонями, Брок бы ни сколько не удивился, если бы, задрав голову, обнаружил бы на потолке кровавое месиво из собственных мозгов.

— Командир, — голос Зимнего дрогнул, будто бы он… ощущал вину?

— Ты, блядь, ещё возьми и извинись, — Брок закатил глаза, удобнее устраиваясь на твёрдом, как гранитная плита, Зимнем.

— Кровь, — пояснил тот, тихонько прижимая к себе командира, несмело проводя пальцами живой руки вдоль позвоночника.

— Заживёт, — отмахнулся Брок. — Ты мне лучше скажи, где ты всего этого поднабрался? Ещё полгода назад ссать нормально не умел, снайпер-самоучка.

— Обучающее видео.

— Поясни, — Брок аж привстал на локтях, заглядывая в глаза смущенно потупившемуся супероружию. Он то, дурак, думал, что Зимнего всему придётся долго и муторно учить, объясняя разницу между передернуть в тёмном углу для взаимного удовольствия и прочей оружейной специфики.

— Лаки мне дал посмотреть обучающее видео, чтобы командиру не было за меня стыдно, и он… — Зимний задумался, явно пытаясь припомнить дословно. — Прекратил ебать в мозг себя и всех остальных.

Брок хмыкнул и заржал в голос, утыкаясь носом в шею Зимнего. Он прекрасно мог себе представить, какое видео мог предоставить этой отмороженной таблетке от командирской хандры неугомонный Лаки, и в очередной раз похвалил себя, что правильно подобрал отряд, выпестовал, выучил, выбил дурь, впустил в своё сердце и отогрел. Всё-таки его волчата прекрасно чувствовали, что творилось в душе их командира, не только чувствовали, но и пытались помочь. За что их, наверное, следует поблагодарить.

Брок покосился на дверь, вспомнил заблеванный диван, батарею бутылок вдоль стены, снова загаженную битым стеклом лужайку перед домом, и удобно вытянулся на Зимнем, почти мгновенно засыпая, успев напоследок подумать, что как было бы хорошо, чтобы этот день никогда не кончался и он проснулся бы в тёплых объятиях самого невозможного возлюбленного. И вместе они придумают, как подвинуть Гидру и обрести что-то общее, личное, только для них двоих. Но это завтра, а сейчас пора спать.

@темы: марвел, моё, сказка, проза, Баки, Рамлоу, Брок/Баки, au