«Ебись оно всё конем!!!»
Пляска голубых огней
Основные персонажи:Александр Пирс, Брок Рамлоу, Джеймс «Баки» Барнс (Зимний Солдат), Джек Роллинс (агент Гидры), Стив Роджерс (Капитан Америка)
Пэйринг:Брок/Баки, Брок/Стив(под вопросом)
Рейтинг:R
Жанры:Романтика, Флафф, Hurt/comfort, AU, Первый раз
Предупреждения:OOC, Насилие, Нецензурная лексика
часть 1.Брок лишился иллюзий относительно этого мира в семнадцать, оказавшись на улице с рюкзаком, сотней, зажатой в кулаке и родительским напутствием проваливать на все четыре стороны. На него не свалился тут же благодетель, не похлопал по плечу хороший дядя полицейский, не дали работу в первом же месте. Его выебали, фигурально выражаясь, в тот же вечер, натянули по самые гланды. Но Брок был упорным малым и смог-таки добраться до большого яблока, но и там никто не ждал очередного выкормыша окраин.
Первое время Брок жил под мостом с какими-то бродягами, дрался, воровал на заправках лишь бы не сдохнуть от голода, таскал кошельки, пил с такими же забулдыгами. И его в каком-то смысле это устраивало. Самостоятельность и вседозволенность пьянили не хуже местной браги, ударяли в голову и казалось, ещё совсем немного и Нью-Йорк покорится очередному оборванцу. Но реальный мир бил по голове сильнее, чем можно было ожидать и следующий полицейский бегает быстрее Рамлоу, бьёт прямо по рёбрам, не щадя угловатого подростка.
Потом были – камера, жёсткая койка, яркий слепящий свет, бьющий с потолка и рыбьи глаза судьи, для которого Брок мусор, грязь под ногами, не способный ни на что беспризорник. Снова камера, койка и приговор, крестом перечёркивающее последнее, что было в душе.
-- Сынок, ты ведь не плохой мальчик. Ты просто запутался. – пытается увещевать начальник колонии, протягивая какие-то документы, папки с делами тех, за кем нужно приглядывать. – Сынок, поможешь нам, мы поможем тебе.
Брок только по-звериному скалится, кидаясь на него, метя пальцами в свинячьи глазки, зубами пытаясь до тянуться до горла.
-- Щенок, -- отдуваясь кряхтит толстяк, когда прибежавшие на крики охранники скручивают подростка, впечатывая того лицом в дрянной дешёвый ковёр. – В одиночку его. Посмотрим, как ты запоёшь.
Брок учится отвечать ударом на удар, всё чаще выходя победителем и к моменту выхода имеет имя, репутацию бешеного сукина сына и рекомендации в одну из военных частей, за которые пришлось отработать не только кулаками, но он старается об этом не думать. Не имеет значения, что больно, противно, что он научился ненавидеть, но жить, как человек, хотелось намного сильнее.
-- Больно, сынок? – спрашивал начальник тюрьмы, хватая его за волосы, оттягивая голову назад, заставляя гнуться сильнее. – Везде должен быть порядок, сынок. А порядок достигается только через боль.
И Брок прекрасно выучил эту не хитрую истину и пообещал, что больше никогда…
В армии было проще. Спать, жрать, идти, бежать, стрелять, даже трахаться – всё по приказу. На всё есть правила, инструкции.
-- Больно, сынок? – глумливо из-за плеча, бросает очередной офицерский сынок, но слишком знакомо, чтобы сдержаться.
Брок шарахается в сторону, слыша смех за спиной, рычит, чуть пригибаясь и нападает первым, размазывая слишком умных идиотов, правильно понявших намертво въевшиеся в кожу запястий следы от наручников и сумевшие, навести справки на слишком ответственного и серьёзного новобранца.
Камера, койка, слепящий свет и трибунал.
-- Оправдан. – контрольным в голову.
Письмо матери, полное надежды, что сынок наконец-то взялся за ум, что они с отцом смогут им гордиться. Брок кривится, сжигая следующие не читая. Он понял этот мир в семнадцать и научился прогибаться не ломаясь, а совестью, что же, всегда можно попытаться договориться, главное – несмотря ни на что, оставаться человеком. И именно эта установка не даёт совсем оскотиниться в дальнейшем.
Брок привык к боли, привык стрелять не глядя, а потом узнавать причину, привык выполнять приказы молча, не рассуждая, привык глотать страх и становиться под пули, как того требовал устав. Привык кривиться и сглатывать, когда этот самый устав нарушали старшие по званию с именем господа бога на губах и во славу Америки. И именно поэтому молча кивнул на предложение перейти в Гидру, ведь там обещали наказать таких, сделать мир правильнее и ровнее. Но Брок привык не верить громким лозунгам. Зато была относительная свобода, кругленькая сумма в кошельке в конце месяца и возможность не заморачиваться с убеждениями начальства.
Брок уже давно не воевал за идеи равенства братства, он, собственно, никогда и не верил во всю эту чушь, но вовремя умел сделать морду кирпичом и отдать честь, совесть или что ещё там требовал заказчик. Александр Пирс был подозрительным и дотошным уродом, но слишком хорошо платил, да и Гидра увольняла только один раз, вычёркивая сразу из всех инстанций. И Рамлоу быстро выдрессировался вовремя вскидывать сжатые кулаки в небо и делать лицо непрошибаемого идиота.
-- Пока контора платит Джек, мы будем прогибаться и подставлять жопу, -- криво ухмылялся Брок. – Думаешь я идейный? Я всего этого дерьма наелся ещё в армии. Спасибо, сыт.
СТРАЙК не бы сборищем отморозков и головорезов, как шептались на главной базе. СТРАЙК был детским садом, группой дебильных угловатых подростков, вылепленных, выбитых из гранита лично командиром. Скольких он сам списал? Кому-то пуская пулю в затылок за слишком длинный язык, кого-то талантливо подставляя, лишь бы убрать прихвостней Пирса. СТРАЙК был ЕГО подразделением. Его детьми, волчьей стаей, где только он мог быть альфой, вождём, богом. И этим ребятам Брок мог довериться полностью и сам.
Брок знал о своих ребятах всё, вплоть до грязных мыслишек и пин-кода банковских карт. Вместе с Джеком забирал Молли из роддома, крестил его детей. Выколачивал дерьмо из вечно пьяного отца Мей, которого она панически боялась, несмотря на всю выучку и неслабые пиздюли самого Брока. Ебал мозги Таузигу за татуировку на видном месте.
-- Сколько мне говорить одно и тоже, уёбище? Вас не должны запомнить случайные свидетели! А если у тебя на лбу хрен будет нарисован, всё, любой конспирации конец.
И бойцы слушали его, открыв рот, ловили каждое слово, не сомневаясь – командир знает, что говорит.
-- Больно? – спрашивал он, нависнув над скулящим на окровавленном полу Роллинзом, из которого доставали третью пулю, обколов всем чем только можно. Но видимо не помогало. – Ты, урод, чего под пули сунулся? Я для кого план разрабатываю? Больно. Везде должен быть порядок. А порядок достигается только через боль, -- кривился от этих слов, но шептал Джеку до тех пор, пока Мей не наложила с десяток кривоватых швов и Роллинз не вырубился окончательно.
Брок тогда впервые напился до блевотины, но продолжал вливать в себя всё новые и новые порции, стараясь вытравить страх тринадцатилетней давности, стереть видение свинячьих маслянистых глазок, потных рук на бёдрах и мерзостного кислого вкуса на языке. Блевал, выл и напивался по новой.
Кто из бойцов нашёл его таким, Рамлоу не спрашивал, да и стыдно не было. Им всем бывало от чего посыпать голову пеплом, вскармливая в груди демонов. Они тоже молчали. Не было сочувствия, приторного соучастия, хлопков по плечу. Только холодное пиво на столике, чистое бельё, постель и пачка аспирина.
Брок, смотря на своих ребят, готов был произнести слово на «Л». Нет, он не жил на базе затворником, проводя одинокие вечера за муштрой и построением новых гениальных планов, как не проебаться на следующей операции, даже ночевать и то ездил домой.
О, это странное словосочетание – мой дом. Вот у Джека, там да, дом – полная чаша, как говорила мать, с завистью рассказывая о соседях. Там дети вышколенные отличники, хотят строем только на учёбу, секции и домой, а не курят и не дерутся, как Брок. Там мужья в рубашках и галстуках, а в гостиной стоят свечи, горит камин. Брок в детстве думал, что это сказка, киношная выдумка для таких недовольных своей семьёй домохозяек, чтобы продолжали верить в Американскую мечту и вбивать всё это в головы своих детей. И пусть у Роллинза не было этой слащавой приторности, но всегда радовался приглашению и возможностью побыть немного семьёй.
-- Командир, а ты когда? – частенько спрашивал Джек, просиживая с Броком вечерами на веранде за бутылкой пива.
-- Когда, что?
-- Порадуешь нас женой и маленькими Рамлоу.
-- Осатанел, Роллинз? -- ржал Брок, подавившись пивом. – Мне ебатни с вами, детки, хватает. Только недавно Мей сопли вытирал и очередного бывшего хахаля, чуть не кастрировал к херам. Да и твоих мне хватает с избытком. Как представлю, что прихожу домой после миссии, уставший, как сука, а там… -- Брок в притворном ужасе округлил глаза. – Нахуй-нахуй! Ты же знаешь, я живу и радуюсь жизнь.
-- Сопьёшься ты с такими радостями, командир. – Качал головой Роллинз.
Брок смеялся, салютовал бутылкой и клятвенно обещал в следующий раз обязательно прийти с той самой, идеальной во всех отношениях, возвращался домой и выпадал из обоймы, времени, жизни, разваливался на сотни составных частей, ведь у таких, как он, не бывает – долго и счастливо. Они всю жизнь ебутся с этим миром на равных, иногда оставляя в дураках, иногда оставаясь распятыми на собственных крестах, но так чтобы было чем гордиться отцу и матери – такого нет и не будет никогда. Особенно если любить не научили, зато дали попробовать все оттенки ненависти. Если показали, как ебать этот самый мир с пользой для себя.
На выходных, не занятый строевыми и подг8отовкой к выброске в очередную жопу мира, Брок отдыхал и казался сам себе почти счастливым. Можно было не спеша пройтись по небольшим магазинчикам, а не оптом закупаться в супермаркете, лишь бы на неделю хватило и похрен, что жрать. Сходить на бейсбол, поорать за любимую команду, если очередное ранение придавливало к дивану, полистать старые кулинарные книги, а потом часа три колдовать над мясной подливой и съесть всё это благолепие, никуда не торопясь и не отвлекаясь на заброшенный под диван телефон. С сексом тоже проблем не было, хоть Брок и предпочитал пользоваться услугами проституток, чтобы можно было утром проснуться в одиночестве без неловких пауз, взглядов с надеждой в глаза, а потом слёз, истерик и вечного женского «как ты мог». Но и то не часто, слишком всё было механическим, скорее «для здоровья», чем феерией удовольствия, которое описывают в дешёвых эротических романах.
-- А может ты просто по мальчикам, -- пошутил как-то Таузиг, зато не слабо получил в челюсть от мгновенно озверевшего Брока.
Так бы и шло дальше – тренировки, миссии, пьянки, редкий пресный секс, тихие выходные в уютной компании самого себя, пока с Броком Рамлоу не случился Зимний Солдат.
часть 2Сорок самое то время, когда стоит менять жизнь, рассуждал Брок, глядя на помятую с перепоя рожу, хмуро глядящую из зеркала. Но не так же кардинально? Ни когда мозг едет от одного взгляда на изломанную фигуру на белом кафельном полу медсанчасти, ни когда Агент кричит, выгибается в уродливом кресле, прошиваемый разрядами тока или смотрит на тебя, как будто сквозь дуло винтовки.
Брок считал, что ничто не способно его удивить, что повидал слишком много дерьма за свою не такую уж и долгую жизнь, но сейчас не мог сдержаться – прижал ладонь к губам, стараясь сдержать рвотные позывы, глядя, как живого человека показательно препарируют только для того, чтобы составить для него «инструкцию по использованию».
-- Вы давно служите под моим началом, мистер Рамлоу, -- Пирс сидел за столом ровно и улыбался так, что прикрыть глаза хотелось, будто Брок был целой часть чёртового электората чьё доверие и голоса могли стоить места в Гидре.
Всё же чёртов понедельник, думалось Рамлоу, не самый лучший день для таких разговоров, он бы с большим удовольствием глотал дрянной кофе где-нибудь в провинции Мексики, прислонившись спиной в нагретой солнцем стене, отбивался от туч назойливых насекомых и ждал связного, чем держать спину прямо, делать ответственную и жутко увлечённую разговором рожу, смотреть куда-то над плечом Пирса и слушать весь этот пафосный бред, про «мы сможем, мистер Рамлоу, мы уже близки к тому миру о котором всегда мечтали. И вы, как самый преданный ревнитель наших идеалов, должны понимать всю степень ответственности», и прочая пропагандистская дрянь, годная только для воодушевления новичков и подпитки настоящих маньяков своего дела, но таких Брок обходил десятой дорогой.
-- Я хочу доверить вам ключи от этого мира, мистер Рамлоу, ядерный чемоданчик и надеюсь, что вы оправдаете возложенное на вас доверие, -- Александр поднялся, оправил свой идеальный пиджак, провёл рукой по волосам и пройдя мимо вытянувшегося по струнке Брока, по-отечески похлопал его по плечу. – Вы справитесь, я верю в это.
Брок в последствии даже если бы сильно захотел, не смог бы вспомнить ничего из бравурной прочувствованной речи Пирса, все воспоминания будто выжгло стерильной белизной минус пятого этажа, ёбаной гордостью в глазах безликих очкариков в белых халатах и синим мертвенным светом криокамеры с застывшим там человеком. Александр ещё что-то рассказывал, победно улыбаясь, кивая на датчики и приборы по углам, Брок не слышал никого вокруг, в ушах билось сказанное будничным голосом «технические характеристики Солдата», «комплектация», «условия эксплуатации и обслуживания».
-- Охуеть!
Его рвало, выворачивало желудок от ужаса, давно забытого страха, от невозможности поверить, что перед ним живой, дышащий человек, но без прав, без жизни, своего мнения, будто искусно созданный руками ебаных учёных механизм и все эти инструкции, выданные на нескольких листах, только подтверждали это. Брок видел лишь на миг промелькнувшую в глазах Агента панику, животный ужас и наконец смирение, принятие всего того, что с ним должны были делать. Зимний без возражений вставал, садился, поднимал руки, закусывал капу и всё это глядя строго перед собой бесстрастным невидящим взором.
-- Джек, это ёбаный пиздец какой-то.
Но сработались они быстро. Зимний Солдат был идеальным оружием, идеальным бойцом, выверенным, точным и дьявольски смертоносным. Ему не надо было по десять раз разъяснять матом детали миссии, как Таузигу, он не спорил с расположением огневых позиций, вообще не6 разговаривал. Прямой взгляд и кивок. Но Брок не мог так, привычный возиться со своей «малышнёй», вытирать им сопли, профилактически ебать мозги для лучшей усвояемости материала, так же относился и к безымянному Солдату, тенью следующему за командиром.
-- Не беси меня, -- рявкнул через плечо Брок.
-- Командир, надо остановиться. Вы ранены, необходимо…
-- Поучи меня, блять. Пока мы из этой хуйни не выйдем, никому не останавливаться. Стволы держать наготове, одному Богу известно, что это за поебень и как мы в неё вляпались. Выполнять.
-- Есть, выполнять. – Таузиг вытянулся по стойке смирно.
Солдат умчался куда-то вперёд, разведывать обстановку для отхода и Брок готов был поклясться, что видит мелькающую впереди между деревьев спину, перетянутую ремнями разгрузки. Простреленное бедро не прекращало кровить, дёргать резкой болью.
– Привал. Задрало.
Бойцы привычно рассеялись по поляне, осматриваясь, собирая всё что могло пригодиться, на всякий случай натаскивая дров, а вдруг командир расщедрится на костёр и удастся наконец согреться. Но предложить такое не рискнул никто, чтобы не получить вахту в волчий предрассветный час, когда спать хочется нестерпимо, а глубокие тени оживают, вытягивая крючковатые руки в сторону спящих товарищей и в каждом пеньке видится если не чудовище, то готовый к выстрелу снайпер.
-- Дежурство – подвое. Держаться, блять, на виду друг у друга, а не как обычно. В кустики, как скауты, парами. Кто сунется в лес один – пристрелю, нахрен, за профнепригодность и родителям отпишусь, что дебила вырастили! Меня не будить.
-- Командир, -- Джек оглянулся по сторонам, стараясь найти поддержку у товарищей. – Темнеет, костёр бы.
-- Вот и нашёлся самый везучий, -- криво усмехнулся Брок, прикуривая последнюю сигарету. – ПНВ вам идиотам зачем выдают? Чтобы рюкзак на сторону не перевешивал? Роллинз найди кого любишь больше всего и отдыхайте, вы дежурите последними.
Брок аккуратно опустился на охапку еловых веток, приглушённо зашипел, растревожив раненую ногу. Он не любил шить на живую в полевых условиях, но сейчас согласился бы и на грязную иглу в руках вечно-пьяного местного коновала, но от запасов медикаментов за неделю бесцельных блужданий по этому лесу не осталось ничего, всё спустил на ребят. Им нужнее, их там ждут.
Сон навалился многотонной плитой, придавливая, размазывая в сероватой туманной дымке, вырывая из подсознания самое потаённое, с чем Брок уже думал, что давно смирился, перемешивая, добавляя красок особым моментам. Первое обнуление Солдата. Брок рычит, бьётся в руках конвоя, стараясь дотянуться до выгнувшейся дугой грудной клетки Агента, получает по морде прикладом. Первая заморозка и взгляд сквозь толстое бронированное стекло криокамеры, в котором столько всего, что не способно, казалось бы, уместиться в обычном человеке, что уж говорить, о безымоциональном Зимнем. Тяжёлая голова на плече и хриплое «пожалуйста, командир», сказанное после особо тяжёлой миссии, где Брок обязан был сдохнуть, как выстрел в висок, больнее сломанных рёбер и страшнее всего, что было «До». Потому что Призрак, Агент, Зимний Солдат – человек.
Было странным проснуться от прикосновения, на миг зависнуть, ловя тепло чужой ладони, зажмуриться, попытаться провалиться обратно в сон, ведь в лесу не было никого способного понять, услышать немой стон, вырвать из кошмара настолько мягко, согреть одним касанием.
-- Солдат, -- хрипло прошептал Брок, вглядываясь в лицо нависшего над ним Агента. – Ты чего здесь?
-- Медикаменты, -- Зимний свалил на колени Брока плотно набитую сумку, заставив скривиться от прошившей ногу боли, сел рядом, не мигающим взглядом уставившись на окровавленную тряпку перетягивающую бедро Рамлоу.
-- Спасибо, Солдат.
Агент кивнул, поднялся и скрылся в темноте так же бесшумно, как и скорее всего появился, бросив напоследок задумчивый взгляд через плечо. Брок бы и рад был отмахнуться от всего этого, заняться новыми миссиями, тренировкой своих ребят, да чем угодно, лишь бы подальше от подземных этажей Гидра и призрака, обитающего на минус четвёртом этаже, если бы отношение Зимнего вдруг не изменилось настолько кардинально. Если обычно после заданий его либо сразу же замораживали, либо он сам уходил в персонально построенный для суперчеловека тренировочный зал над лабораторией, то теперь он всё чаще появлялся на полосе препятствий и в тренажёрном зале СТРАЙКа пугая бойцов до икоты, выныривая безмолвно из густой тени или возникая на пути и давил, ходил кругами вокруг Брока, будто бы примеривался к его роли вожака.
-- Какого хуя ты творишь, Солдат? – Орал Рамлоу, хватаясь за шокер. – Поиграть решил. Так я тебе жопу порву не поморщусь. Это Пирс на тебя надышаться не может, а я ебать хотел твоё особое положение, понял, урод?
Иногда Зимний отступал. Будто в отмороженных мозгах вдруг что-то переклинивало, вставая на какое-то странное место и полный бешеной злости и азарта взгляд выцветал, теряя краски, становясь холодным, колким и безразличным, но бывали моменты, когда Агент срывался, бросаясь вперёд, занося живую руку для удара, будто всё-таки понимая на что способна биотическая.
-- Что? - сплёвывая кровь на маты ринга, хрипел Брок, прижимая Агента к полу. – Щадишь меня, ублюдок? Или думаешь не смогу справиться с таким генномодифицированным уродом как ты?
-- Не спортивно, -- одними губами, чтобы слышал только хендлер и рывок, уходя из захвата, сбрасывая с себя откровенно выпавшего в осадок Брока.
-- Охуеть, -- только и смог сказать тот, глядя вслед двинувшегося в сторону душевых Агента.
И обнуления, казалось, не сильно влияли на и так истрёпанные постоянными экспериментами мозги Зимнего. Да, его каждый раз приходилось заново знакомить с бойцами, объяснять, что их нельзя трогать и обязательно, просто необходимо прикрывать точно так же, как и его, Брока. Солдат мог не помнить мир, в котором просыпался, мог не осознавать кто он такой, но командира узнавал всегда, ловил его взгляд и будто принюхивался, вспоминая. А значит, снова будет кидаться из-за угла, пытаясь доказать первенство, подмять под себя.
-- Сидеть, блять! – рявкнул доведённый до ручки Брок, уставший за последние десять лет вздрагивать, стоило разморозить его личное проклятие для очередного задания. – Затрахал ты меня, Зимний. По-человечески сказать не можешь? Какого хуя ты приебался-то?
И тут же оказался прижат грудью к стене с заломленными руками и упирающимся в задницу стоящим колом членом Зимнего, блять, Солдата.
-- Охуеть!
Кто бы знал, каких трудов Броку стоило отбиться в тот раз. И дело даже не в нечеловеческой силе Агента, а собственном нежелании отодвигаться. Желание прошивало тело не хуже разрядов шокера, скручивало внутренности плавило, разжигая в груди такое, чему Брок не мог, сколько ни старался, подобрать название. Хотелось стонать, тереться о горячее твёрдое тело, подставляться рукам, слепо шарящим по спине и животу, выть и умолять о возможности самому коснуться чужой кожи, подставляя шею больно жалящим поцелуям.
Но в голове вспыхивает холодный яркий свет и самый ненавистный голос на свете шепчет:
-- Больно, сынок?
Насрать, что Брок уже давно лично похоронил этого ублюдка, кастрировав и прибив его хер над рабочим столом прямо в кабинете, пока начальник тюрьмы скрёб пальцами дешёвый ковёр, захлёбываясь кровью. Насрать, что не вспоминал давно, что насытился местью, расплатился с совестью, но демон и не думал подыхать, лишь дождаться своего часа и поднять голову именно тогда, когда Брок готов был поступиться с принципами.
-- Отставить, Агент!
часть 3Брок не боялся, не бегал от Зимнего, не прятался по углам. Злой оскал, взгляд глаза в глаза, как с диким зверем и не дрогнувшая рука на шокере, потому что волк должен знать своё место – на спине, брюхом кверху у его ног, потому что волку полезна такая наука, и зверь отступает, опускает оскаленную морду, бешено косит серым глазом, но сдаётся и Брок этим может гордиться, может записать на свой счёт. Но вдвое усиливает внимательность и осмотрительность, потому что психику Солдата ведёт в другую сторону.
-- Какого хуя ты полез на Роллинза, Солдат, -- почти рычит Брок, оттаскивая Джека к дивану. – Молчишь, уёбок. Я тебе, блять, на лбу скоро выжгу, что своих не трогают!
-- Ты мой. Только мой, -- хрипит Зимний, стараясь вправить выбитую Броком челюсть.
-- Ой, блять, детка, сиди и не пизди там, -- обречённо бросает он.
Брок приручает его, приучает к порядку, простейшим командам и «не ссать по углам», дрессирует, иногда прикасаясь в мимолётной ласке, ругая самого себя, потому что так нельзя, но Солдат замирает под ладонью, жмурится, ластится под рукой, чуть ли не урча, бодает дурной башкой в плечо, лижет пальцы. И Брок не может отступиться, не может не прикасаться.
-- Мистер Рамлоу, сдайте свою игрушку на хранение и будьте добры в мой кабинет, -- выбивает воздух из лёгких Пирс, одной фразой разрушая шаткое равновесие. – И да, не забудьте обнулить.
Зимний смотрит зло, но идёт следом молча, не скалится, как обычно, не рвётся в ремнях, безропотно открывает рот для капы и зажмуривается, стиснув со всей силы зубы. Брок не может смотреть, как бионические пальцы судорожно сжимают подлокотник, как дрожат пушистые ресницы, не может поверить, что рука поднимется нажать кнопку и из серого, цвета ноябрьского неба, взгляда сотрётся доверие, сделав из почти ручного волчонка дикое и незнакомое животное, которое заново надо будет приманивать, приучать к рукам.
-- Выйдите, я сам, -- бросает Рамлоу, отстёгивая кобуру с Зауэром.
Брок хмурится, трёт лицо, стараясь собраться с мыслями, признаёт себя идиотом, но всё равно тянется к удерживающим руки Зимнего ремням, сам вынимает капу из его рта и старается не смотреть в глаза, боится не выдержать, а вдвоём им не добраться даже до казарм, в Зауэре всего тринадцать патронов, не хватит отстреляться от всего грёбанного мира, да и Пирс вряд ли будет смотреть, как один «верный солдатик» уводит из Гидры за ручку сверхсекретное и чертовски дорогое оружие.
-- Я хочу, чтобы ты помнил, -- шепчет Брок в самое ухо Зимнего, склонившись над криокамерой и отчаянно надеясь, что услышит только он, зажмуривается и целует, наверное, впервые настолько сильно желая прикоснуться к губам другого человека, стонет, вжимаясь в горячее тело, почувствовав слабый отклик, шевеление языка. – Я хочу, чтобы ты стал собой, Джеймс Бьюкенен Барнс. Хочу вернуть тебе себя, детка.
Крышка камеры с шипением становится на место.
-- Спи детка, -- шепчет он, касаясь толстого стекла. – Пусть тебе снятся охуительные сны.
Внутри всё леденеет, стягивает морозным узором. Брок бездумно тянется к кобуре, тяжёлый холод отполированного металла так знакомо лежит в руке, выщёлкивает обойму и вбивает её обратно. Он знает – однажды ему хватит сил, возможности и, наверное, решимости разъебать здесь всё, чтобы никто больше не смел превращать кровь его волка в желе, не смел смотреть, как стекленеют живые глаза и застывают губы, которые, оказывается, ещё помнят, что такое улыбка.
-- Вызывали, сэр? – Брок вытягивается по стойке смирно, зло скалится, ведь в нагрудном кармане лежит персональная смерть этого уёбка, патрон подписанный для Александра Пирса.
Первая встреча с Кэпом, как выстрел в голову. Одна улыбка выбивает дух, всю решимость нагнуть нахуй и ЩИТ, и Гидру, перестреляв всех этих гораздых только красиво пиздеть уёбков. Роджерс улыбается и не знает, как рушатся в одном отдельно взятом человеке все стены, любовно возведённые баррикады, как сердце предательски частит где-то в горле, потеют ладони и хочется закрыть ими глаза, чтобы не ослепнуть от самого яркого света. Не знает, как Брок воет в душе, сжимая ладонью, болезненно ноющий от неудовлетворения член, как его сознание рвётся на части от двух пар глаз, смотрящих из темноты.
-- Да, Капитан, -- почти стонет Брок, потому что Роджерс стоит слишком близко.
-- Слушаюсь, Капитан! – глаза в глаза, лишь бы не смотреть на этот рот, не представлять эти губы, обхватывающие его член.
-- Блять, Роджерс, -- закрывая собой, хрипя от обжигающей боли, прошивавшей левое плечо насквозь.
-- Капитан… -- потому что сука Роджерс всё видит и понимает, потому что улыбается и едва заметно касается кончиками пальцев ширинки Брока, ловит его в объятия, потому что ноги отказывают, а тело ломает, гнёт будто от электрического тока, потому что Броку насрать на бойцов за стеной раздевалки, на камеры, прослушку и хуй его ещё знает какие следилки, навешенные на Кэпа Старком, для лучшей сохранности национального достояния.
-- Су-ука, -- шипит, сильно прикусывая идеальные кожу идеального, блять, Роджерса, подаваясь навстречу движениям его рук, хрипло стонет, зализывая багровеющие следы зубов, сжимает ладонями идеальную задницу и не может не думать за какие такие заслуги ему отвалили столько охуенных мужиков разом.
-- Ебаная хуйня, -- сползает по стене в прихожей, смеётся, вскинув взгляд к потолку, громко в голос, потому что страшно печёт под веками, потому что по щекам мажет горячим и нет больше сил, нет больше возможности что-то изменить, потому что приказ ясен и обсуждению не подлежит.
«Уничтожить цель любыми средствами, мистер Рамлоу. Капитан Роджерс должен не пережить этот день!»
-- Наелся, блять, счастья? Напробовался, старый мудак? – воет он, с силой ударяя затылком о стену.
Брок лишился иллюзий в семнадцать, очерствел, закостенел в своей броне. В сорок понял, что попал, залип на Агенте так, что не вытравить его больше. В пятьдесят впервые влюбился, пропал в голубых глазах Роджерса, расплавился в его руках, отдал бы всего себя, но для этого надо было выбрать кого-то одного – любовника, сторону, жизнь. А Брок всегда был слишком жадным, да и выбора нет на самом деле никакого.
Он не поднимается на эскалатор, замирает в самом низу, потому что видит широкую спину и светлые пряди короткостриженых волос, торчащие из-под бейсболки. Кэп может пробовать обмануть кого угодно, но только Брок знает его досконально.
-- Стоите за плечом и смотрите в какую угодно сторону, -- приказывает Рамлоу бойцам СТРАЙКа, притягивая Роджерса к себе, обнимая, касаясь губами уха, и шепчет, пока Стив обескураженно моргает. – Я тебя отпущу. Не стану стрелять в спину, Кэп. Мои ребята не станут. Но ты должен выжить и вытрясти из Гидры всё дерьмо, слышишь? Ты мне теперь должен! – Отталкивает от себя, мазнув губами по щеке, кривится от резкой боли в подреберье. – Капитана видели на втором этаже! – Брок делает шаг вперёд, становится на ступени и отводит глаза. – Потом успеешь меня пристрелить, Роллинз. Всё потом, сейчас у нас приказ.
Но никто из бойцов ничего не спрашивает, не глядит удивлённо, только Мей тщательно затирает видео их холла торгового центра, где командир в очередной раз слишком явно показал, что он всего лишь человек.
Брок не знает, что творится за стенами бункера, старается не слушать донесений, лишь зло скалится, рычит на очередного очкарика, слишком сильно, на его взгляд, дёргающего не совсем пришедшего в себя Солдата за волосы. Сам обмывает, приводит того в порядок и молчит, кусая в кровь губы.
-- Ты должен выжить, Барнс. Ты мне многим обязан!
Брок слишком рано понял, что, однажды вляпавшись в дерьмо, его запах будет преследовать тебя вечно. Слишком хорошо выучил уроки, выжженные сигаретными окурками на боках, стёртые в кровь железными ободами наручников. Брок никогда не был слишком умным, никогда не получал что-то просто так, от хорошего к себе отношения, до всего доходил сам, сбивая колени, ссаживая костяшки в кровь и никогда не думал, что сможет вляпаться настолько серьёзно. Сколько же власти над собой он умудрился отдать этим двум идиотам?
Он не успевает добраться до Пирса, всего каких-то десять минут и два десятка этажей Трискелиона отделяют от самого главного в его жизни. Одна пуля и Кэпу почти ничего не грозит, он везучий уёбок. Одна пуля и Солдат свободен, никто до конца не знает, как им управлять, никто не помнит, кроме разве что Брока, всех команд наизусть. А зимний не то оружие, что будет преспокойно ждать решения своей судьбы. Рамлоу был на все сто уверен, что он выживут, ведь размах пиздеца, творившегося сейчас вокруг, поражал и прямо-таки радовал глаз. В такой суматохе не так сложно затеряться, только вот жаль, он не успеет ничего такого сделать.
Брок влез в дерьмо, под названием Жизнь, в семнадцать, вляпался в любовь в сорок, окончательно пропал в почти пятьдесят. Получается всего попробовал, испытал, узнал на вкус. И пусть мир рушился на него, в прямом смысле слова, погребая под тоннами строительного мусора страха не было, своё Брок уже отбоялся. Он лишь надеялся, что два его суперчеловека смогут справиться с этим миром, что найдётся ещё хоть кто-то кто сможет защитить их от самих себя и жадных до силы. Верил, что однажды Стивен Гранд Роджерс найдёт своего Баки Барнса и у них всё получится. Только пуля в нагрудном кармане и невыполненное обещание жгли болью грудь. Но это тоже ничего. Осталось ждать совсем немного, совсем чуть-чуть.
часть 4
Нет, он не хотел умирать. Ни в грязной подворотне, когда желудок скручивало от голода, не в Югославии, сидя под завалами, слизывая конденсат со стен и зная – не заберут, некому просто, никто не знает, что десяток солдат не село в развороченную взрывом вертушку, проигнорировав приказ, чтобы успеть вывести хоть кого-то из местных из-под обстрела, не когда впервые выстрелил в «своего». Глупый мальчишка, слишком громкий и заметный, слишком рьяный фанатик с бесовским светом в совсем детских глазах, вскидывающий кулаки к небу, потому что «ровнее и лучше», потому что «грязь надо вычищать, мистер Рамлоу, и я счастлив, что у меня есть на это исключительное право, педикам не место под этим небом». Потом были чёрные, Ларри из отряда, свой, просто потому что кожа другого цвета. Какое-то семейство мусульман – потому что не в того верят, и ещё бог знает кто, о ком Коллин Хард не докладывал, любовно вписав в небольшую книжицу. И Брок выстрелил – потому, что «таким не место под этим небом. Потому что…
-- Солдат, а как же любовь? -- В старом подвале на окраине Карловаца было слишком темно, чтобы Брок запомнил лицо старого серба, но голос снился, звучал из темноты многими ночами. – Любовь прекрасная штука, солдат, в какие цвета её не ряди, а ненависть – грязь, даже если её несут во благо народа.
Они умирали, задыхались от проникавшего сквозь завал дыма, нестерпимо хотелось пить и хоть раз увидеть тяжёлое свинцовое небо Хорватии, хотелось жить.
Он не хотел умирать, тем более не сейчас.
Брок очнулся рывком, слепо уставился в темноту, стараясь сделать хотя бы один вдох, захрипел. А вокруг ничего, ни звука собственного голоса, ни стона, ни грохота падающего на голову ада. Темно и тихо, лишь мерный гул где-то в голове. Он не чувствовал рук, ног, тела, не ощущал себя в пространстве, не знал дышит ли вообще или грудная клетка напрочь раздавлена многотонными бетонными блоками, а он какого-то хера здесь, завис рядом с тем что осталось от Брока Рамлоу.
Потом пришла боль, ослепляющей жаркой волной прокатилась по коже, сдирая её вместе с мясом, расплавляя кости, испаряя кровь. Он знал, что кричит, срывая то, что осталось от голосовых связок, бессвязно воет на одной ноте, но не слышал этого, знал. Иногда проваливался в пустоту, снова оказываясь в вакууме ничто, чтобы снова взорваться, распадаясь пеплом. Зато живой.
Слух возвращался странно – мерным раздражающим писком приборов, шелестом листвы за окном и почему-то скрипом плохо смазанных дверных петель. Брок не слышал голосов, хотя на все сто был уверен – наблюдают, кто-то рядом смотрит не мигая, не отрывая взгляда, будто бы прощупывая, стараясь добраться до костей. Брок не слышал даже себя, но снова кричал, ослеплённый болью, оглохший потерявший в звуке пульсирующей в ушах крови, писк и шелест. Зато живой.
Мир сузился, зациклился на повторении одного и того же – вязка тягучая, как патока, темнота, едва различимые звуки, тяжёлый взгляд кого-то совсем рядом, огонь, его собственный безмолвный крик, раздирающий гортань в кровь, и снова темнота. Зато… живой.
Со временем легче не становилось, проще тоже, но Брок не умел сдаваться, не было у него такого функционала. Он не мог сопротивляться боли, лишь старался не мешать сознанию соскальзывать в блаженное забытьё, растворяться в нём без остатка, чтобы в следующее пробуждение пробовать снова и снова что-то изменить.
-- Не жилец, -- резануло слух первыми голосами и Брок прикусил внутреннюю сторону щеки, чтобы не завопить, не начать материть весь этот грёбаный свет от радости. – И что ЩИТ с ним возится? Столько бабла угрохали, а он за месяц ни разу не двинулся. Лежит труп трупом. Орёт только.
-- Ты коли давай, а не рассуждай. Пусть уж он если и подохнет, то не в нашу смену.
И темнота.
Ещё восемь пробуждений спустя Брок смог согнуть пальцы на правой руке. Всё! Живой!
Морфий отменили спустя ещё полторы недели, потому что нельзя столько, потому что не реагирует уже как надо, не идёт на поправку, не уплывает в безмятежную пустоту, и тогда Брок понял, что ёбаный ад он здесь, на земле, в его палате вспыхивая, горит жарче напалма, пожирая живую плоть, слизывая кожу, будто папиросную бумагу. Он не мог видеть и толком шевелиться, но зато прекрасно слышал, как лопается корка застывшей сукровицы, как передёргивает обтирающую его несколько раз в день медсестру, как шепчутся за дверью приставленные его охранять бойцы, отчитываясь кому-то ровно в одно и то же время, если верить расписанию инъекций.
Брок может хрипеть, говорить, тихо-тихо, и голос его похож на скрип наждачки по стеклу, но он знает, что может, только говорить не с кем. Можно было бы расспросить того, кто прокрадывается к его постели, когда вся остальная жизнь в госпитале затихает, но Брок справедливо боится спугнуть ночного визитёра, потому что без него совсем никак, паника сковывает и так одеревеневшие мышцы, придавливает к койке плитами Трискелиона. Поэтому Брок молчал и старался дышать тише, лишь бы хоть иногда различить, услышать биение чужого сердца, уловить терпкий тяжёлый запах пота и усталости.
-- Ты видела какой он урод, Сара? Только детей на ярмарках пугать.
-- Погоди, -- визгливо вскрикивает кто-то за дверью. – Так он очнулся что ли?
Брок слушает и ухмыляется. Не ждали, суки, небось надеялись до последнего, что сдохну, не приходя в сознание из-за пропущенных уколов, небрежно выдернутых из вены трубок? Не знали, что его бережёт ангел.
Одни врачи сменяются другими. Говорят-говорят-говорят, оглушая, отвыкшего от громких голосов Рамлоу. Брок заткнул бы уши, если бы мог поднять руки, согнуть их в локтях и поднести к голове, а получается только беспомощно шевелить пальцами, но они и об этом не догадываются. Ему обещают скорейшее выздоровление, реабилитацию, восстановление всех жизненных функций.
-- Будете, как новенький, мистер Рамлоу, -- но никто не смотрит подслеповато щурящемуся Броку в глаза.
«Пиздят,» -- усмехается он про себя, но молчит и кивает в нужные моменты, привычно скалится, чувствуя, как болезненно на лице натягивается кожа, как саднят лопнувшие уголки губ и кровь тонкой струйкой стекает с подбородка, пачкая простыни. Он скалится до тех пор, пока очередной докторишка не пятится испуганно назад, не выскакивает за дверь, ругая обгоревшего урода последними словами. Брок закрывает глаза, слизывает с губ медь и надеется, что завтра пришлют кого-нибудь, кто умеет врать.
-- Мистер Рамлоу, вы меня слышите?
Чёрная Вдова приходит в самое нужное время, когда он может самостоятельно садиться и готов уже взвыть от скуки, пересчитав на потолке все изъяны побелки, устраивается на стуле – опасно красивая, притягательная, манящая, в дорогом брючном костюме, улыбается ласково, по-доброму, будто бы пришла навестить всего лишь приболевшего товарища и сейчас на столике у кровати окажутся букет цветов и апельсины в пёстрой пластиковой вазе.
Брок кивает.
-- Вы можете говорить? – Он скалится в ответ, следя за лицом Романов, стараясь уловить любое движение мышц лица, тень отвращения в глазах, отголоски чёртового сожаления, жалости или хотя бы торжество, над беспомощным поверженным врагом. Но Наташа, лишь вскидывает брови, хмурится, поджимает пухлые губы, созданные для поцелуев, если не знать про отравленные клыки и змеиный язык за ними. – Это значит нет?
Брок снова кивает, потому что не хочет общаться с ней, хоть кем-то похожим на неё, растрачиваться, размениваться на пустые обещания, которые никто никогда не сдержит, не хочет спрашивать о СТРАЙКе, потому что так проще уговорить самого себя, убедить – живы, спрятались, успели скрыться в отличие от него. Но Брок никогда и не был баловнем судьбы.
-- Это будет не просто.
Она приходит на следующий день, пытается подсунуть под непослушные руки Рамлоу сенсорный монитор, надеясь хоть так его разговорить, но малопослушные пальцы скользят, дергаются, нажимая всё подряд, хотя, видит Бог, Брок старается. Нет, не для неё. Ему совершенно насрать на вопросы, отвечать правду или вообще хоть что-то он и не собирался, но вот сможет ли он вообще напечатать хоть слово – было интересно.
Ночами снова приходит боль. Мышцы скручивает узлом, обливает кипящим маслом и поджигает. Брок выгибается, скребём пальцами простыни и лишь сильнее сжимает челюсти, хрипит едва слышно до тех пор, пока над ним не нависает неясная тень, пока пылающего бугристого от ожогов лба не касается прохладная ладонь. Рамлоу закрывает глаза, зажмуривается, уговаривая себя, что раз тело болит, значит оно живо. Он знает, что, когда станет совсем хуёво, когда не останется сил терпеть и он будет глухо выть на одной ноте, придёт он, невесомо коснётся лба, поправит сбитую капельницу, знакомо выругается в полголоса и сядет рядом, ещё чуточку ближе, потому что знает – Брок не откроет глаз, как бы ему этого не хотелось, не будет ничего спрашивать, поддерживая необъявленную игру до последнего, это надо им обоим.
Брок начинает вставать, не слушая ругани и предписаний, плюёт под ноги и скалится на угрозу привязать к больничной койке, тут же падает, не способный удержаться на ногах, застывает изломанным манекеном на полу, с блаженным стоном приникая в нему горящей огнём грудью, лежит так несколько часов, проваливаясь в другой ад, потому что без морфия приходят сны, выстраиваются шеренгой слепых полуразложившихся трупов, пялящихся на него пустыми провалами глазниц, давая себя пересчитать, вспомнить все лица. Брок вскидывается, прижатый к чьей-то груди, стонет, гнётся от боли и раздирающего грудь крика и снова падает в пустоту, но не ту, удушливо смердящую разлагающейся плотью, ему снится Барнс, криокамера и улыбка, едва обозначившаяся на бледных от волнения губах, Роджерс утыкающийся лбом в его плечо, выстанывающий что-то совсем непристойное, дрожащий, доверчиво подставляющий шею.
На следующий день всё повторяется и за ним, и после. Брок падает, едва не расшибая голову тумбочку, стонет, упрямо скребёт обломанными ногтями пол, силясь подняться, хрипит, сжимая зубы, отмахивается от подоспевших врачей, отключается, когда силы совсем иссякли, чтобы проснуться, вжимаясь в горячее тело, жадно впитывая тепло, обхватывая едва слушающимися руками за шею и зовёт сам иногда не понимая кого.
-- Солдат, -- хрипит он, бьётся в чужих руках.
-- Спи, командир. Пусть тебе сняться охуительные сны, -- давно забытым этом отвечает пустота, укрывая затихшего Рамлоу своей тенью.
часть 5
Брок почти не помнит дороги и вообще не сразу понимает почему потолок так низко, трясёт и пахнет бензином. Он лежит, уставившись в пустоту, стараясь уложить в голове разбегающиеся мысли, но сбивается, дергается, силится подняться, но тяжёлая рука давит на спину, вдавливая в пропахшее кошками сиденье, укрывает с головой чём-то плотным, не дающим нормально вдохнуть. Брок хрипит, задыхается, стараясь поднять лицо, убраться подальше от удушливого зловония, но рука неумолима, давит сильнее стирая в кровь ещё совсем тонкую кожу плеча.
-- Молчи, командир, -- кто-то совсем близко шепчет приглушенно. – Молчи, бога ради.
Брок молчит, затыкает рот руками, судорожно дышит через раз, стараясь даже не моргать, вообще не открывать слезящихся глаз и проваливается в темноту, расцвеченную яркими вспышками боли и воспоминаний.
Потом он мог себя ругать, кривиться от того насколько размяк, валяясь на больничной койке, состарился сразу на десяток лет, стал сентиментальным, раз призраки смогли найти лазейки, пробраться в сны, преследовать, не давая нормально восстанавливаться. Но сейчас, лёжа на заднем сидении какой-то машины, укрытый с головой старыми одеялами, он затыкал рот ладонями, скулил, смаргивая набегающие слезы и думал, что окончательно сошёл с ума и его наконец прикуют к койке, решив, что так будет безопаснее для всех.
Брок вздрагивает от аккуратного прикосновения, морщится, когда кто-то сажает его, придерживая за плечи, кутая во что-то. В губы тыкается холодное бутылочное горлышко.
-- Командир, ты должен это выпить.
Брок не спорит, лишь краем сознание отмечает насколько у него ебанутые галлюцинации, давится глотая горькую жидкость, чувствует, как немеет язык, небо, гортань, как свинцовой тяжестью наливается голова и хочется прилечь. Мысли становятся неповоротливыми, не умещаются в черепной коробке.
-- Хаиль Гидра, -- слышит он приглушенное, дёргается, шарит в поисках кобуры. Слишком настопиздила Гидра, появляясь везде, ставая на пути даже в горячечных фантазиях. Не хватало ещё бодро выпрыгнувшего прямо под колёса пропавшей кошками машины Пирса со всей честной компанией, распевающей гимн Америки.
-- Хаиль Гидра, -- совсем рядом в ответ, гулкий звук выстрела, и кто-то будто жмёт на пульт управления Броком, напрочь отключая сознание.
-- Заебали наркотой пичкать, -- ругается он, когда сознание худо-бедно поясняется, напоминая о реальности переполненным мочевым пузырём.
Пространство вокруг качается, плывёт перед глазами, отзывается тошнотой, скучивает внутренности склизким комком. Брок ругается сквозь зубы, собираясь с силами, садится. Он так устал быть слабым, бледным подобием себя самого, что становится тошно, противно.
-- Тебе больно?
Брок вздрагивает, тянется к плечевой кобуре, вовремя вспоминает, что давно уже без оружия, да и кто доверит ствол предателю с явно поехавшей крышей, оглядывается слишком резко, шипит от боли, но никак не может разглядеть сидящего перед ним человека, слишком темно, слишком отвыкли глаза выцеливать противника, подмечая детали.
-- Какого хуя? -- хрипит он, принюхивается к терпкому запаху дешевого табака, облизывает потрескавшиеся губы, сглатывает набежавшую слюну. Он сейчас готов был бы убить, продаться в рабство за одну только затяжку, вдох горького дыма, но не подаёт вида, лишь смотрит зло исподлобья, силясь уловить в человеке напротив какие-то отличительные черты.
-- Командир, -- знакомо звучит в ответ, и лохматая голова тыкается в плечо, протирается щетинистой щекой о шею, ластится, как каждый раз после обнулений, на полу бункера, наплевав на камеры и разговоры за спиной, лишь бы в серых глазах появилось ещё хоть что-то, кроме болезненного одиночества и страха загнанного в ловушку зверя, лишь бы Агент вспомнил, что он живой человек.
-- Барнс? Какого мексиканского бога? Где мы, черт возьми?
-- Мы едем домой, командир.
Весь отдавшийся путь Солдат молчал, иногда пропадая почти сутками, оставляя Брока одного соскальзывать в безумие ноющей, разъедающей сознание боли. Тело больше не горело, не плавилось, а лишь тихонько тлело, зудело где-то под кожей без возможности вдоволь почесаться, потому что руки накрепко прикованы к вбитой в стену каюты железной скобе для его же блага. Брок рычал, рвался, обкладывая дебильного андроида всеми хуями, обещая отгрызть тому голову, чёртову руку, хрен, вконец концов, а потом скулил, не выдерживая, умолял кого-то в пустоте дать ему наконец сдохнуть, ввести какую-нибудь дрянь, лишь бы он не подыхал, мучимый видениями свободы. Но Барнс возвращался, пропахший морем и рыбой, снимал наручники, тихо вздыхал, стирал с обжигающе горячего лба пот мокрой тряпочкой, смазывая стертые в кровь запястья, целовал, едва касаясь губами виска, и просил немного потерпеть пока не станет хоть немного легче и можно будет выбросить наручники к хренам.
Иногда Зимний будто бы ломался, выгорал, теряя человеческое лицо, снова застывал, неестественно выпрямив спину и расправив плеч, замирал на месте слепо пялясь в пустоту, будто ждал приказа или кода, зачитанного речитативом, шептал что-то неразборчиво. Взгляд мертвел, теряя теплоту и осознанность, становясь безмолвный оружием.
-- Солдат, вольно, -- вложив в голос всю злость, рявкал Брок и Барнса отпускало. – Ты снова завис, детка. Сходи, что ли, мозги проветри. Кипят, -- ухмылялся Рамлоу. Баки благодарно кивал и снова пропадал почти на сутки, лишь забегая покормить командира жидкой рыбной похлёбкой и узнать не надо ли ему чем помочь.
-- Я сам в состоянии отлить, -- зло огрызался Брок. -- Или подержать мне решил?
Барнс пожимал плечами и уходил, но не переставал каждый божий день интересоваться, стараясь подставить плечо, поправить сбившуюся подушку или сделать хоть что-то. Брок злился, орал, но нисколько не сомневался, Солдат всегда околачивался где-то рядом. Хорошо хоть больше не приковывает.
Рамлоу спинным мозгом чувствует чужой внимательно следящий взгляд, когда собирает себя в кучу, поднимаясь кое-как, едва передвигая ногами ползёт вдоль стенки крохотной грязной каюты к ведру, замирая, хватаясь за рёбра, но идёт, потому что самое страшное не обоссаться, а показать Солдату насколько он сейчас слабее, а Рамлоу не может быть слабым, не из того он теста, чтобы сдаться так просто. Руки-ноги целы, а значит ещё побарахтается.
В порту Констанцы Брок уверенно идёт своими ногами, лишь иногда опираясь на руку Зимнего, раздражённо рявкает на попытку помочь сесть в автомобиль, обзывает ебаной наседкой и сам пристёгивается. До Бухареста едут молча, не разговаривая, даже не смотря друг на друга и это нисколько не угнетает. С Агентом всегда хорошо молчать было, сидеть рядом после миссии, курить, прижавшись плечом к плечу и ни о чём не думать.
Брок заматывает половину лица колючим шарфом, с неприязнью косится в зеркало заднего вида, фыркает и цепляет на нос ещё и солнечные очки, не обращая внимания на низко висящие дождевые тучи.
-- Что? – раздражённо выплёвывает он, устав ловить обеспокоенные и слишком заинтересованные происходящим взгляды Барнса.
Зимний съезжает на обочину, останавливает автомобиль, пару минут стучит пальцами по рулю, видимо собираясь с мыслями, решая, что и как спросить, чтобы не схлопотать сразу в зубы, и, резко развернувшись, тянет шарф Рамлоу вниз, открывая бугрящуюся шрамами щёку, проводит большим пальцем по ожогам, оглаживая.
-- Не так всё плохо, -- деловито кивает он.
-- Ты не охуел, мальчик? -- Брок бьёт по руке, нервно открывает бардачок, доставая сигареты, прикуривая. – Ты, блять, решил, что я из-за рожи всё это, -- он гневно сдёргивает с шеи шарф, забрасывает его на заднее сидение. – Ебал я всё это! То же мне нашёл нимфетку.
-- А что тогда?
-- Это всё слишком заметно. Сложно затеряться, когда ты похож на пережаренного цыплёнка.
Барнс закашливается, прикрывая ладонями рот, старается скорее отвернуться, выйти из машины, чтобы Брок не понял, почему он всхлипывает, от чего судорожно трясутся плечи, но не выдерживает и заливается хохотом, хлопая себя по коленям и косясь на сидящего на пассажирском сидении командира.
-- Идиот, -- закатывает глаза Рамлоу, затягивается, кривит губы в усмешке, но очки всё-таки не снимает, демонстративно поправляя их на носу средним пальцем, вызывая новый приступ смеха у Баки. – Старый дурак, как тебя угораздило связаться с этим сосунком?
В Бухаресте холодно, сыро и тянет забиться под одеяло до весны, а ещё лучше прижаться к горячему боку этого невозможно живого мальчишки, раствориться в нём, видя в его глазах всё то же слепое обожание, не смотря на уродливые рубцы, выебать его до хриплого воя, растянуть под себя, чтобы можно было нагнуть и войти сразу без подготовки, проверить на что способен легендарный Призрак в постели.
Брок листает местные газеты, всё чаще ругает себя, кривится стараясь понять хоть слово, разобраться, что творится в мире, ищут ли их, хотя надо быть последним идиотом, чтобы надеяться, что ЩИТ и Гидра так просто их обоих отпустят, но он не может сидеть без дела и пытается найти хотя бы работу. Странно ощущать себя содержанкой, престарелым любовником смазливого юнца. Хозяйка квартиры, на которую едва-едва хватило денег из одного из тайников СТРАЙКа, считает, что они отец и сын, долго расспрашивает о прошлом, восхищённо хлопает накрашенными ресницами, цокает языком, радуясь, что и в этом потерянном поколении есть ещё достойные дети, способные на такую трепетную заботу о своём старике.
«Знала бы ты, курица!» -- хмыкает Брок, прислушиваясь краем уха к тому, как госпожа Попесски, нахваливает свою племянницу, уговаривая милого молодого человека, пригласить Мари выпить горячего шоколада в ближайшем кафе: «Как этот прекрасный сынок отсасывал мне прошлой ночью, засовывая пальцы в задницу, а потом трахал, так, что тебе никогда и не снилось, дура фригидная».
Броку странно не работать, странно спать по двенадцать часов и слушаться во всём того, кому привык приказывать. Ещё страннее готовить для кого-то, просиживать днями в квартире, щёлкая по каналам, и ждать Джеймса до вечера, как примерная жена, только что не принося в зубах тапки. Хочется действий, движения, да хоть чего-то. Но Барнс на любую попытку Рамлоу заикнуться о самостоятельности включает Зимнего, холодным безразличным голосом напоминая, что с такой рожей желательно не гулять по улицам, потому что «нас ищут и ты слишком заметный». Брок хохмит по совершенно незаметного полуробота с блестящей хромированной, блять, рукой, ведь это ничего, такие через одного ходят.
-- Рукав, перчатка и незаметно ничего, -- пожимает плечами Баки и предлагает купить для Брока маску волка, чтобы не пугать местное население.
В тот же день, стоит Баки уйти на заработки, Рамлоу сбегает, оставив на столе записку и прикрытый полотенцем ужин.
часть 6Брок может совершенно не говорить по-румынски, никто из его новых приятелей не знает и десятка английских слов, но Брок знает дерьмо на вкус и умеет распознавать таких же, потасканных обстоятельствами, но не сдавшихся окончательно, людей и умеет найти общий язык даже не раскрывая для этого рта. И вот он уже пьёт странный, пахнущий чабрецом чай на кухне Богдэна Копоша, перебирая старую беретту, курит в затяг и слушает, понимая едва ли пару слов, но подсознательно чувствует, когда надо взглянуть на притихшую в углу Софию, кивнуть и сгрести патроны в ладонь.
Брок может не знать законов другой страны, но негласные правила улиц везде одинаковы -- своих не сдают. Тебе могут не дать укрытия, кинуть в спину камень, но только так, решая между собой, не привлекая внимания к одному, чтобы не взялись за всех разом. И иногда полезно становиться той самой силой.
Будапешт затихает, укрывается сумерками, точно дырявым старым пледом, кое-где вспыхивая яркими неоновыми вывесками, но в основном замирает до утра, чтобы проснуться с первыми лучами солнца. Брок снимает беретту с предохранителя. Богдэн прижимается рядом к стене, зажмуривается и молится вполголоса.
Чему отцы обычно учат своих сыновей? Играть в бейсбол? Что мужчина никогда не обижает женщину? Охоте? Или как держать молоток, не отхерачив себе пальцы прибивая для мамочки полку?
Брока отец учил убивать. Усаживал рядом с собой перед верстаком укрытым чистой материей и выкладывал на ней своё достояние, главную гордость -- наградной армейский люгер, доставшийся от деда. Объяснял, что бить надо всегда первым, не ждать, не провоцировать противника. “Это только собаки лают, а волки вгрызаются в глотку и как не рвись, не уйдёшь!” Отец учил драться, избивал почти до смерти и, только стоило Броку хоть немного окрепнуть, повторял науку заново, только бил сильнее, яростнее, объясняя между ударами, что сын сделал не так. Отучил кричать. И накрепко вбил все знания, ведь сломанная кость становится тверже. А Брок никогда не был целым.
Уже далеко за полночь, ухмыляясь и аккуратно отпивая из стакана бурбон, стараясь не потревожить разбитые губы, Брок смеётся, поминает своего старика и с какой-то незнакомой нежностью думает об измятых купюрах в нагрудном кармане. Ведь Баки нужен тёплый свитер, белый и пушистый, который он видел в витрине по дороге к Богдэну. Вот рассветет, он купит его и Барнс простит своего блудного волка. Может даже обойдётся и в ход не пойдет знаменитый удар левой, крошащий не только черепа и зубы, но и на раз пробивающий стены. А если и нет, насрать, зато Джеймс перестанет раздражающе хлюпать носом.
Брок может совершенно не говорить по-румынски, но когда случается дерьмо, понимает все без наводящих. Стоит на глаза попасться газете лежащей рядом на барной стойке с Барнсом на первой странице, как внутри все холодеет. Он не знает что говорит заголовок, но вряд ли лучший грузчик месяца удостоился бы передовицы.
Возле дома тихо.
В предутренние часы улицы пустынны и слышно, как в подвале капает из неплотно закрытого крана. Брок прижимает к груди свёрток, нашаривает в кармане пачку сигарет и прикуривает.
Вскрыть магазин не было проблемой, войти не потревожить простенькую сигнализацию -- раз плюнут, а вот стаскивая с манекена долбанный свитер, Брок трижды проклял собственную сентиментальность и странную привязанность к бывшему подопечному. Да, секс был невероятно хорош, да и привык, притерпелся он к Зимнему за годы совместной службы, но разве это все? Нет, на сердце не теплеет, когда распахивается входная дверь и Барнс вваливается в прихожую, спотыкаясь и матеря Рамлоу за разбросанную везде обувь? О нем не хочется заботиться, оберегать покой только вернувшегося Баки от назойливого внимания племянницы мадам Попесски? И этот ебаный свитер, в половине четвёртого утра… нет, тут определенно нет ничего кроме нереального секса и самой обычной уживчивости.
Поднимаясь по лестнице, Брок мрачнеет с каждым шагом, проверяет удобно ли выходит из кобуры беретта. По стене подъезда можно было рассказать всю историю дома, не напрягаясь узнать половину грязных тайн соседей, стоило только научиться читать между строк, но эту главу Рамлоу не хотелось бы начинать заново.
-- Барнс, что за ебаный ураган прокатился на лестнице? Ты настолько соскучился, что решил меня встретить узорно свернутыми перилами или наглядно показывал, что будет если пойду трахаться на стороне? Так, детка, не ревнуй, я только твой, -- крикнул Брок в темноту, застыв на пороге, не разуваясь, уже зная, что Солдат сейчас где угодно, но не здесь. Вот только как выманить того, кто засел на их кухне, как пройти мимо за вещами, оставленными Барнсом второпят и не получить щитом промеж лопаток?
-- Долго будешь топтаться в дверях, Рамлоу?
-- Вдруг откуда не возьмись, появился “в рот ебись”, -- закатывает глаза Брок, заходя на собственную кухню. -- Наш дом -- твой дом, Кэп. -- ехидно с сарказмом, чтобы задеть посильнее, уколоть, заставить треснуть маску сиятельной добродетели на породистом лице Роджерса. -- Как я понимаю, тебя мало ебёт, что на новоселье тебя никто не звал?
-- Брок, -- Стив устало трёт лицо.
-- То есть уже не Рамлоу, уже можно по имени? За каким хуем ты здесь, Капитан?
Брок видит, как белеют костяшки стиснутых кулаков, как на скулах вспыхивает злой лихорадочный румянец, понимает -- Роджерс держится из последних сил, чтобы на сжать ладонью шею Рамлоу, сминая позвонки лёгким нажатием пальцев. Раз он ещё жив и продолжает молоть языком, значит Баки ушёл и хуев рыцарь в звёзднополосатом не в курсе, что делать и куда бежать.
-- За каким хуем ты здесь? -- повторяет Брок, сдвигая носком ботинка пестрое крошево в которое прекратились недавно купленные кружки. -- И, нет, газет я не читаю, а Барнс уёбывается насмерть на работе, чтобы смотреть телевизор.
-- Баки обвиняют в организации теракта в Вене. -- Капитан сутулится, опускает низко голову, признавая во всём этом блядстве лишь свою вину, мол, недоглядел, спустил с поводка опасного рецидивиста, понадеявшись, что тот на самом деле “не такой”.
-- Пиздёж и провокация, -- Брок садится напротив, устроив подбородок на скрещенных пальцах, зависает ненадолго вглядываясь в черты лица того, кто снился почти каждую ночь в больнице, кого звал в бреду, в чей голос, звучащий за дверью, вслушивался в последней надежде, что зайдёт и можно будет попробовать объясниться, и кого был готов послать сейчас к дьяволу, если с Барнсом хоть что-то не так. -- И тебе это должно быть известно как никому другому.
-- Погибли люди, Брок!
-- Малоебущий фактор, -- Рамлоу пожимает плечами, поднимается, заглядывая в холодильник. -- Я бы предложил тебе выпить, Кэп, но ты уже уходишь, так?
Роджерс ударяет кулаками по столу, кривится, когда деревянная столешница натужно скрипит, идёт трещинами, смотрит на подрагивающие ладони, будто впервые осознавая собственную силу, поднимает глаза на Брока, отчаянно-больные, красные от недосыпа и всего того дерьма, что сыпется на Мстителей, как из рога изобилия.
-- Почему он выбрал тебя? -- глухо спрашивает Стив, кусает губы, словно слова вырвались сами собой. -- Почему он не пошёл со мной? Почему найти тебя важнее собственной безопасности? Что ты такое, Брок?
Брок мысленно подсчитывает сколько требуется времени Барнсу добраться до моста и сколько он будет отсиживаться в относительной безопасности, пока его окончательно не замкнёт? Как быстро отделаться от Кэпа с меньшим уроном для психики и здоровья и уйти так, чтобы тот не увязался следом? Но на Роджерса сейчас смотреть больно. чтобы не происходило с идиотским символом всего светлого и героического он никогда не выглядел настолько заёбанным. Бывали моменты, когда он вваливался к Рамлоу посреди ночи, чтобы упасть рядом, подгрести под себя слабо отбивающегося Брока и уснуть. На утро смущённо улыбаясь врал про “всё хорошо, Брок, устал”, пил кофе, смотря перед собой. но чтобы так -- бледное осунувшееся лицо, потухший взгляд.
-- Я даю ему право быть собой. Не символом того пиздеца из прошлого, не таким, каким тебе хочется видеть малыша Баки. Он Зимний Солдат, убийца, скрытная ебливая скотина с идиотским чувством юмора, подтекающими мозгами, страшными заёбами и самыми охуительными губами из всех. я не прошу его соответствовать чьим-то представлениям. -- Брок прижал к себе пакет со свитером. -- Он помнит тебя, Кэп, но не помнит самого себя, не хочет разочаровывать несоответствиям оригиналу из твоего детства.
-- Брок, -- Стивен подскакивает, роняя на пол щит. -- Позволь мне поговорить с ним, встретиться хотя бы один раз. Ты ведь знаешь, где он, куда мог отправиться?
Брок морщится, как от зубной боли, трёт виски и ловит себя на том, что скалится, давая Кэпу рассмотреть себя красавца, ждёт реакции, как тогда, с Романов, но она актриса получше Роджерса, который всё же отводит взгляд.
-- Вот ты мне скажи, ты зачем явился? Арестовать? -- он знает, что от этого ответа зависит слишком многое и у него поднимется рука пристрелить Стивена Гранта Роджерса, только для того, чтобы Баки мог спать спокойнее, ведь Кэпа так просто с хвоста не стряхнёшь, он до конца будет рыть землю носом в поисках осколков своего мира.
-- Нет, поговорить.
-- Аа-а, -- ехидно щурится Рамлоу. -- Именно поэтому оделся в лучшее и пришёл с приятелями? Не пизди, я до ебаной матери устал от твоей правильности ещё тогда, в ЩИТе и не позволю нацепить на Барнса ошейник, чтобы вашим конгрессменам жилось спокойнее, каким-бы отморозком он не был.
-- Я умру ради него столько раз сколько потребуется.
Брок зло сплёвывает под ноги.
-- Пойдём, но учти замечу пидораса в красно-золотом хоть где-то на горизонте -- небо с овчинку покажется вам обоим.
Основные персонажи:Александр Пирс, Брок Рамлоу, Джеймс «Баки» Барнс (Зимний Солдат), Джек Роллинс (агент Гидры), Стив Роджерс (Капитан Америка)
Пэйринг:Брок/Баки, Брок/Стив(под вопросом)
Рейтинг:R
Жанры:Романтика, Флафф, Hurt/comfort, AU, Первый раз
Предупреждения:OOC, Насилие, Нецензурная лексика
часть 1.Брок лишился иллюзий относительно этого мира в семнадцать, оказавшись на улице с рюкзаком, сотней, зажатой в кулаке и родительским напутствием проваливать на все четыре стороны. На него не свалился тут же благодетель, не похлопал по плечу хороший дядя полицейский, не дали работу в первом же месте. Его выебали, фигурально выражаясь, в тот же вечер, натянули по самые гланды. Но Брок был упорным малым и смог-таки добраться до большого яблока, но и там никто не ждал очередного выкормыша окраин.
Первое время Брок жил под мостом с какими-то бродягами, дрался, воровал на заправках лишь бы не сдохнуть от голода, таскал кошельки, пил с такими же забулдыгами. И его в каком-то смысле это устраивало. Самостоятельность и вседозволенность пьянили не хуже местной браги, ударяли в голову и казалось, ещё совсем немного и Нью-Йорк покорится очередному оборванцу. Но реальный мир бил по голове сильнее, чем можно было ожидать и следующий полицейский бегает быстрее Рамлоу, бьёт прямо по рёбрам, не щадя угловатого подростка.
Потом были – камера, жёсткая койка, яркий слепящий свет, бьющий с потолка и рыбьи глаза судьи, для которого Брок мусор, грязь под ногами, не способный ни на что беспризорник. Снова камера, койка и приговор, крестом перечёркивающее последнее, что было в душе.
-- Сынок, ты ведь не плохой мальчик. Ты просто запутался. – пытается увещевать начальник колонии, протягивая какие-то документы, папки с делами тех, за кем нужно приглядывать. – Сынок, поможешь нам, мы поможем тебе.
Брок только по-звериному скалится, кидаясь на него, метя пальцами в свинячьи глазки, зубами пытаясь до тянуться до горла.
-- Щенок, -- отдуваясь кряхтит толстяк, когда прибежавшие на крики охранники скручивают подростка, впечатывая того лицом в дрянной дешёвый ковёр. – В одиночку его. Посмотрим, как ты запоёшь.
Брок учится отвечать ударом на удар, всё чаще выходя победителем и к моменту выхода имеет имя, репутацию бешеного сукина сына и рекомендации в одну из военных частей, за которые пришлось отработать не только кулаками, но он старается об этом не думать. Не имеет значения, что больно, противно, что он научился ненавидеть, но жить, как человек, хотелось намного сильнее.
-- Больно, сынок? – спрашивал начальник тюрьмы, хватая его за волосы, оттягивая голову назад, заставляя гнуться сильнее. – Везде должен быть порядок, сынок. А порядок достигается только через боль.
И Брок прекрасно выучил эту не хитрую истину и пообещал, что больше никогда…
В армии было проще. Спать, жрать, идти, бежать, стрелять, даже трахаться – всё по приказу. На всё есть правила, инструкции.
-- Больно, сынок? – глумливо из-за плеча, бросает очередной офицерский сынок, но слишком знакомо, чтобы сдержаться.
Брок шарахается в сторону, слыша смех за спиной, рычит, чуть пригибаясь и нападает первым, размазывая слишком умных идиотов, правильно понявших намертво въевшиеся в кожу запястий следы от наручников и сумевшие, навести справки на слишком ответственного и серьёзного новобранца.
Камера, койка, слепящий свет и трибунал.
-- Оправдан. – контрольным в голову.
Письмо матери, полное надежды, что сынок наконец-то взялся за ум, что они с отцом смогут им гордиться. Брок кривится, сжигая следующие не читая. Он понял этот мир в семнадцать и научился прогибаться не ломаясь, а совестью, что же, всегда можно попытаться договориться, главное – несмотря ни на что, оставаться человеком. И именно эта установка не даёт совсем оскотиниться в дальнейшем.
Брок привык к боли, привык стрелять не глядя, а потом узнавать причину, привык выполнять приказы молча, не рассуждая, привык глотать страх и становиться под пули, как того требовал устав. Привык кривиться и сглатывать, когда этот самый устав нарушали старшие по званию с именем господа бога на губах и во славу Америки. И именно поэтому молча кивнул на предложение перейти в Гидру, ведь там обещали наказать таких, сделать мир правильнее и ровнее. Но Брок привык не верить громким лозунгам. Зато была относительная свобода, кругленькая сумма в кошельке в конце месяца и возможность не заморачиваться с убеждениями начальства.
Брок уже давно не воевал за идеи равенства братства, он, собственно, никогда и не верил во всю эту чушь, но вовремя умел сделать морду кирпичом и отдать честь, совесть или что ещё там требовал заказчик. Александр Пирс был подозрительным и дотошным уродом, но слишком хорошо платил, да и Гидра увольняла только один раз, вычёркивая сразу из всех инстанций. И Рамлоу быстро выдрессировался вовремя вскидывать сжатые кулаки в небо и делать лицо непрошибаемого идиота.
-- Пока контора платит Джек, мы будем прогибаться и подставлять жопу, -- криво ухмылялся Брок. – Думаешь я идейный? Я всего этого дерьма наелся ещё в армии. Спасибо, сыт.
СТРАЙК не бы сборищем отморозков и головорезов, как шептались на главной базе. СТРАЙК был детским садом, группой дебильных угловатых подростков, вылепленных, выбитых из гранита лично командиром. Скольких он сам списал? Кому-то пуская пулю в затылок за слишком длинный язык, кого-то талантливо подставляя, лишь бы убрать прихвостней Пирса. СТРАЙК был ЕГО подразделением. Его детьми, волчьей стаей, где только он мог быть альфой, вождём, богом. И этим ребятам Брок мог довериться полностью и сам.
Брок знал о своих ребятах всё, вплоть до грязных мыслишек и пин-кода банковских карт. Вместе с Джеком забирал Молли из роддома, крестил его детей. Выколачивал дерьмо из вечно пьяного отца Мей, которого она панически боялась, несмотря на всю выучку и неслабые пиздюли самого Брока. Ебал мозги Таузигу за татуировку на видном месте.
-- Сколько мне говорить одно и тоже, уёбище? Вас не должны запомнить случайные свидетели! А если у тебя на лбу хрен будет нарисован, всё, любой конспирации конец.
И бойцы слушали его, открыв рот, ловили каждое слово, не сомневаясь – командир знает, что говорит.
-- Больно? – спрашивал он, нависнув над скулящим на окровавленном полу Роллинзом, из которого доставали третью пулю, обколов всем чем только можно. Но видимо не помогало. – Ты, урод, чего под пули сунулся? Я для кого план разрабатываю? Больно. Везде должен быть порядок. А порядок достигается только через боль, -- кривился от этих слов, но шептал Джеку до тех пор, пока Мей не наложила с десяток кривоватых швов и Роллинз не вырубился окончательно.
Брок тогда впервые напился до блевотины, но продолжал вливать в себя всё новые и новые порции, стараясь вытравить страх тринадцатилетней давности, стереть видение свинячьих маслянистых глазок, потных рук на бёдрах и мерзостного кислого вкуса на языке. Блевал, выл и напивался по новой.
Кто из бойцов нашёл его таким, Рамлоу не спрашивал, да и стыдно не было. Им всем бывало от чего посыпать голову пеплом, вскармливая в груди демонов. Они тоже молчали. Не было сочувствия, приторного соучастия, хлопков по плечу. Только холодное пиво на столике, чистое бельё, постель и пачка аспирина.
Брок, смотря на своих ребят, готов был произнести слово на «Л». Нет, он не жил на базе затворником, проводя одинокие вечера за муштрой и построением новых гениальных планов, как не проебаться на следующей операции, даже ночевать и то ездил домой.
О, это странное словосочетание – мой дом. Вот у Джека, там да, дом – полная чаша, как говорила мать, с завистью рассказывая о соседях. Там дети вышколенные отличники, хотят строем только на учёбу, секции и домой, а не курят и не дерутся, как Брок. Там мужья в рубашках и галстуках, а в гостиной стоят свечи, горит камин. Брок в детстве думал, что это сказка, киношная выдумка для таких недовольных своей семьёй домохозяек, чтобы продолжали верить в Американскую мечту и вбивать всё это в головы своих детей. И пусть у Роллинза не было этой слащавой приторности, но всегда радовался приглашению и возможностью побыть немного семьёй.
-- Командир, а ты когда? – частенько спрашивал Джек, просиживая с Броком вечерами на веранде за бутылкой пива.
-- Когда, что?
-- Порадуешь нас женой и маленькими Рамлоу.
-- Осатанел, Роллинз? -- ржал Брок, подавившись пивом. – Мне ебатни с вами, детки, хватает. Только недавно Мей сопли вытирал и очередного бывшего хахаля, чуть не кастрировал к херам. Да и твоих мне хватает с избытком. Как представлю, что прихожу домой после миссии, уставший, как сука, а там… -- Брок в притворном ужасе округлил глаза. – Нахуй-нахуй! Ты же знаешь, я живу и радуюсь жизнь.
-- Сопьёшься ты с такими радостями, командир. – Качал головой Роллинз.
Брок смеялся, салютовал бутылкой и клятвенно обещал в следующий раз обязательно прийти с той самой, идеальной во всех отношениях, возвращался домой и выпадал из обоймы, времени, жизни, разваливался на сотни составных частей, ведь у таких, как он, не бывает – долго и счастливо. Они всю жизнь ебутся с этим миром на равных, иногда оставляя в дураках, иногда оставаясь распятыми на собственных крестах, но так чтобы было чем гордиться отцу и матери – такого нет и не будет никогда. Особенно если любить не научили, зато дали попробовать все оттенки ненависти. Если показали, как ебать этот самый мир с пользой для себя.
На выходных, не занятый строевыми и подг8отовкой к выброске в очередную жопу мира, Брок отдыхал и казался сам себе почти счастливым. Можно было не спеша пройтись по небольшим магазинчикам, а не оптом закупаться в супермаркете, лишь бы на неделю хватило и похрен, что жрать. Сходить на бейсбол, поорать за любимую команду, если очередное ранение придавливало к дивану, полистать старые кулинарные книги, а потом часа три колдовать над мясной подливой и съесть всё это благолепие, никуда не торопясь и не отвлекаясь на заброшенный под диван телефон. С сексом тоже проблем не было, хоть Брок и предпочитал пользоваться услугами проституток, чтобы можно было утром проснуться в одиночестве без неловких пауз, взглядов с надеждой в глаза, а потом слёз, истерик и вечного женского «как ты мог». Но и то не часто, слишком всё было механическим, скорее «для здоровья», чем феерией удовольствия, которое описывают в дешёвых эротических романах.
-- А может ты просто по мальчикам, -- пошутил как-то Таузиг, зато не слабо получил в челюсть от мгновенно озверевшего Брока.
Так бы и шло дальше – тренировки, миссии, пьянки, редкий пресный секс, тихие выходные в уютной компании самого себя, пока с Броком Рамлоу не случился Зимний Солдат.
часть 2Сорок самое то время, когда стоит менять жизнь, рассуждал Брок, глядя на помятую с перепоя рожу, хмуро глядящую из зеркала. Но не так же кардинально? Ни когда мозг едет от одного взгляда на изломанную фигуру на белом кафельном полу медсанчасти, ни когда Агент кричит, выгибается в уродливом кресле, прошиваемый разрядами тока или смотрит на тебя, как будто сквозь дуло винтовки.
Брок считал, что ничто не способно его удивить, что повидал слишком много дерьма за свою не такую уж и долгую жизнь, но сейчас не мог сдержаться – прижал ладонь к губам, стараясь сдержать рвотные позывы, глядя, как живого человека показательно препарируют только для того, чтобы составить для него «инструкцию по использованию».
-- Вы давно служите под моим началом, мистер Рамлоу, -- Пирс сидел за столом ровно и улыбался так, что прикрыть глаза хотелось, будто Брок был целой часть чёртового электората чьё доверие и голоса могли стоить места в Гидре.
Всё же чёртов понедельник, думалось Рамлоу, не самый лучший день для таких разговоров, он бы с большим удовольствием глотал дрянной кофе где-нибудь в провинции Мексики, прислонившись спиной в нагретой солнцем стене, отбивался от туч назойливых насекомых и ждал связного, чем держать спину прямо, делать ответственную и жутко увлечённую разговором рожу, смотреть куда-то над плечом Пирса и слушать весь этот пафосный бред, про «мы сможем, мистер Рамлоу, мы уже близки к тому миру о котором всегда мечтали. И вы, как самый преданный ревнитель наших идеалов, должны понимать всю степень ответственности», и прочая пропагандистская дрянь, годная только для воодушевления новичков и подпитки настоящих маньяков своего дела, но таких Брок обходил десятой дорогой.
-- Я хочу доверить вам ключи от этого мира, мистер Рамлоу, ядерный чемоданчик и надеюсь, что вы оправдаете возложенное на вас доверие, -- Александр поднялся, оправил свой идеальный пиджак, провёл рукой по волосам и пройдя мимо вытянувшегося по струнке Брока, по-отечески похлопал его по плечу. – Вы справитесь, я верю в это.
Брок в последствии даже если бы сильно захотел, не смог бы вспомнить ничего из бравурной прочувствованной речи Пирса, все воспоминания будто выжгло стерильной белизной минус пятого этажа, ёбаной гордостью в глазах безликих очкариков в белых халатах и синим мертвенным светом криокамеры с застывшим там человеком. Александр ещё что-то рассказывал, победно улыбаясь, кивая на датчики и приборы по углам, Брок не слышал никого вокруг, в ушах билось сказанное будничным голосом «технические характеристики Солдата», «комплектация», «условия эксплуатации и обслуживания».
-- Охуеть!
Его рвало, выворачивало желудок от ужаса, давно забытого страха, от невозможности поверить, что перед ним живой, дышащий человек, но без прав, без жизни, своего мнения, будто искусно созданный руками ебаных учёных механизм и все эти инструкции, выданные на нескольких листах, только подтверждали это. Брок видел лишь на миг промелькнувшую в глазах Агента панику, животный ужас и наконец смирение, принятие всего того, что с ним должны были делать. Зимний без возражений вставал, садился, поднимал руки, закусывал капу и всё это глядя строго перед собой бесстрастным невидящим взором.
-- Джек, это ёбаный пиздец какой-то.
Но сработались они быстро. Зимний Солдат был идеальным оружием, идеальным бойцом, выверенным, точным и дьявольски смертоносным. Ему не надо было по десять раз разъяснять матом детали миссии, как Таузигу, он не спорил с расположением огневых позиций, вообще не6 разговаривал. Прямой взгляд и кивок. Но Брок не мог так, привычный возиться со своей «малышнёй», вытирать им сопли, профилактически ебать мозги для лучшей усвояемости материала, так же относился и к безымянному Солдату, тенью следующему за командиром.
-- Не беси меня, -- рявкнул через плечо Брок.
-- Командир, надо остановиться. Вы ранены, необходимо…
-- Поучи меня, блять. Пока мы из этой хуйни не выйдем, никому не останавливаться. Стволы держать наготове, одному Богу известно, что это за поебень и как мы в неё вляпались. Выполнять.
-- Есть, выполнять. – Таузиг вытянулся по стойке смирно.
Солдат умчался куда-то вперёд, разведывать обстановку для отхода и Брок готов был поклясться, что видит мелькающую впереди между деревьев спину, перетянутую ремнями разгрузки. Простреленное бедро не прекращало кровить, дёргать резкой болью.
– Привал. Задрало.
Бойцы привычно рассеялись по поляне, осматриваясь, собирая всё что могло пригодиться, на всякий случай натаскивая дров, а вдруг командир расщедрится на костёр и удастся наконец согреться. Но предложить такое не рискнул никто, чтобы не получить вахту в волчий предрассветный час, когда спать хочется нестерпимо, а глубокие тени оживают, вытягивая крючковатые руки в сторону спящих товарищей и в каждом пеньке видится если не чудовище, то готовый к выстрелу снайпер.
-- Дежурство – подвое. Держаться, блять, на виду друг у друга, а не как обычно. В кустики, как скауты, парами. Кто сунется в лес один – пристрелю, нахрен, за профнепригодность и родителям отпишусь, что дебила вырастили! Меня не будить.
-- Командир, -- Джек оглянулся по сторонам, стараясь найти поддержку у товарищей. – Темнеет, костёр бы.
-- Вот и нашёлся самый везучий, -- криво усмехнулся Брок, прикуривая последнюю сигарету. – ПНВ вам идиотам зачем выдают? Чтобы рюкзак на сторону не перевешивал? Роллинз найди кого любишь больше всего и отдыхайте, вы дежурите последними.
Брок аккуратно опустился на охапку еловых веток, приглушённо зашипел, растревожив раненую ногу. Он не любил шить на живую в полевых условиях, но сейчас согласился бы и на грязную иглу в руках вечно-пьяного местного коновала, но от запасов медикаментов за неделю бесцельных блужданий по этому лесу не осталось ничего, всё спустил на ребят. Им нужнее, их там ждут.
Сон навалился многотонной плитой, придавливая, размазывая в сероватой туманной дымке, вырывая из подсознания самое потаённое, с чем Брок уже думал, что давно смирился, перемешивая, добавляя красок особым моментам. Первое обнуление Солдата. Брок рычит, бьётся в руках конвоя, стараясь дотянуться до выгнувшейся дугой грудной клетки Агента, получает по морде прикладом. Первая заморозка и взгляд сквозь толстое бронированное стекло криокамеры, в котором столько всего, что не способно, казалось бы, уместиться в обычном человеке, что уж говорить, о безымоциональном Зимнем. Тяжёлая голова на плече и хриплое «пожалуйста, командир», сказанное после особо тяжёлой миссии, где Брок обязан был сдохнуть, как выстрел в висок, больнее сломанных рёбер и страшнее всего, что было «До». Потому что Призрак, Агент, Зимний Солдат – человек.
Было странным проснуться от прикосновения, на миг зависнуть, ловя тепло чужой ладони, зажмуриться, попытаться провалиться обратно в сон, ведь в лесу не было никого способного понять, услышать немой стон, вырвать из кошмара настолько мягко, согреть одним касанием.
-- Солдат, -- хрипло прошептал Брок, вглядываясь в лицо нависшего над ним Агента. – Ты чего здесь?
-- Медикаменты, -- Зимний свалил на колени Брока плотно набитую сумку, заставив скривиться от прошившей ногу боли, сел рядом, не мигающим взглядом уставившись на окровавленную тряпку перетягивающую бедро Рамлоу.
-- Спасибо, Солдат.
Агент кивнул, поднялся и скрылся в темноте так же бесшумно, как и скорее всего появился, бросив напоследок задумчивый взгляд через плечо. Брок бы и рад был отмахнуться от всего этого, заняться новыми миссиями, тренировкой своих ребят, да чем угодно, лишь бы подальше от подземных этажей Гидра и призрака, обитающего на минус четвёртом этаже, если бы отношение Зимнего вдруг не изменилось настолько кардинально. Если обычно после заданий его либо сразу же замораживали, либо он сам уходил в персонально построенный для суперчеловека тренировочный зал над лабораторией, то теперь он всё чаще появлялся на полосе препятствий и в тренажёрном зале СТРАЙКа пугая бойцов до икоты, выныривая безмолвно из густой тени или возникая на пути и давил, ходил кругами вокруг Брока, будто бы примеривался к его роли вожака.
-- Какого хуя ты творишь, Солдат? – Орал Рамлоу, хватаясь за шокер. – Поиграть решил. Так я тебе жопу порву не поморщусь. Это Пирс на тебя надышаться не может, а я ебать хотел твоё особое положение, понял, урод?
Иногда Зимний отступал. Будто в отмороженных мозгах вдруг что-то переклинивало, вставая на какое-то странное место и полный бешеной злости и азарта взгляд выцветал, теряя краски, становясь холодным, колким и безразличным, но бывали моменты, когда Агент срывался, бросаясь вперёд, занося живую руку для удара, будто всё-таки понимая на что способна биотическая.
-- Что? - сплёвывая кровь на маты ринга, хрипел Брок, прижимая Агента к полу. – Щадишь меня, ублюдок? Или думаешь не смогу справиться с таким генномодифицированным уродом как ты?
-- Не спортивно, -- одними губами, чтобы слышал только хендлер и рывок, уходя из захвата, сбрасывая с себя откровенно выпавшего в осадок Брока.
-- Охуеть, -- только и смог сказать тот, глядя вслед двинувшегося в сторону душевых Агента.
И обнуления, казалось, не сильно влияли на и так истрёпанные постоянными экспериментами мозги Зимнего. Да, его каждый раз приходилось заново знакомить с бойцами, объяснять, что их нельзя трогать и обязательно, просто необходимо прикрывать точно так же, как и его, Брока. Солдат мог не помнить мир, в котором просыпался, мог не осознавать кто он такой, но командира узнавал всегда, ловил его взгляд и будто принюхивался, вспоминая. А значит, снова будет кидаться из-за угла, пытаясь доказать первенство, подмять под себя.
-- Сидеть, блять! – рявкнул доведённый до ручки Брок, уставший за последние десять лет вздрагивать, стоило разморозить его личное проклятие для очередного задания. – Затрахал ты меня, Зимний. По-человечески сказать не можешь? Какого хуя ты приебался-то?
И тут же оказался прижат грудью к стене с заломленными руками и упирающимся в задницу стоящим колом членом Зимнего, блять, Солдата.
-- Охуеть!
Кто бы знал, каких трудов Броку стоило отбиться в тот раз. И дело даже не в нечеловеческой силе Агента, а собственном нежелании отодвигаться. Желание прошивало тело не хуже разрядов шокера, скручивало внутренности плавило, разжигая в груди такое, чему Брок не мог, сколько ни старался, подобрать название. Хотелось стонать, тереться о горячее твёрдое тело, подставляться рукам, слепо шарящим по спине и животу, выть и умолять о возможности самому коснуться чужой кожи, подставляя шею больно жалящим поцелуям.
Но в голове вспыхивает холодный яркий свет и самый ненавистный голос на свете шепчет:
-- Больно, сынок?
Насрать, что Брок уже давно лично похоронил этого ублюдка, кастрировав и прибив его хер над рабочим столом прямо в кабинете, пока начальник тюрьмы скрёб пальцами дешёвый ковёр, захлёбываясь кровью. Насрать, что не вспоминал давно, что насытился местью, расплатился с совестью, но демон и не думал подыхать, лишь дождаться своего часа и поднять голову именно тогда, когда Брок готов был поступиться с принципами.
-- Отставить, Агент!
часть 3Брок не боялся, не бегал от Зимнего, не прятался по углам. Злой оскал, взгляд глаза в глаза, как с диким зверем и не дрогнувшая рука на шокере, потому что волк должен знать своё место – на спине, брюхом кверху у его ног, потому что волку полезна такая наука, и зверь отступает, опускает оскаленную морду, бешено косит серым глазом, но сдаётся и Брок этим может гордиться, может записать на свой счёт. Но вдвое усиливает внимательность и осмотрительность, потому что психику Солдата ведёт в другую сторону.
-- Какого хуя ты полез на Роллинза, Солдат, -- почти рычит Брок, оттаскивая Джека к дивану. – Молчишь, уёбок. Я тебе, блять, на лбу скоро выжгу, что своих не трогают!
-- Ты мой. Только мой, -- хрипит Зимний, стараясь вправить выбитую Броком челюсть.
-- Ой, блять, детка, сиди и не пизди там, -- обречённо бросает он.
Брок приручает его, приучает к порядку, простейшим командам и «не ссать по углам», дрессирует, иногда прикасаясь в мимолётной ласке, ругая самого себя, потому что так нельзя, но Солдат замирает под ладонью, жмурится, ластится под рукой, чуть ли не урча, бодает дурной башкой в плечо, лижет пальцы. И Брок не может отступиться, не может не прикасаться.
-- Мистер Рамлоу, сдайте свою игрушку на хранение и будьте добры в мой кабинет, -- выбивает воздух из лёгких Пирс, одной фразой разрушая шаткое равновесие. – И да, не забудьте обнулить.
Зимний смотрит зло, но идёт следом молча, не скалится, как обычно, не рвётся в ремнях, безропотно открывает рот для капы и зажмуривается, стиснув со всей силы зубы. Брок не может смотреть, как бионические пальцы судорожно сжимают подлокотник, как дрожат пушистые ресницы, не может поверить, что рука поднимется нажать кнопку и из серого, цвета ноябрьского неба, взгляда сотрётся доверие, сделав из почти ручного волчонка дикое и незнакомое животное, которое заново надо будет приманивать, приучать к рукам.
-- Выйдите, я сам, -- бросает Рамлоу, отстёгивая кобуру с Зауэром.
Брок хмурится, трёт лицо, стараясь собраться с мыслями, признаёт себя идиотом, но всё равно тянется к удерживающим руки Зимнего ремням, сам вынимает капу из его рта и старается не смотреть в глаза, боится не выдержать, а вдвоём им не добраться даже до казарм, в Зауэре всего тринадцать патронов, не хватит отстреляться от всего грёбанного мира, да и Пирс вряд ли будет смотреть, как один «верный солдатик» уводит из Гидры за ручку сверхсекретное и чертовски дорогое оружие.
-- Я хочу, чтобы ты помнил, -- шепчет Брок в самое ухо Зимнего, склонившись над криокамерой и отчаянно надеясь, что услышит только он, зажмуривается и целует, наверное, впервые настолько сильно желая прикоснуться к губам другого человека, стонет, вжимаясь в горячее тело, почувствовав слабый отклик, шевеление языка. – Я хочу, чтобы ты стал собой, Джеймс Бьюкенен Барнс. Хочу вернуть тебе себя, детка.
Крышка камеры с шипением становится на место.
-- Спи детка, -- шепчет он, касаясь толстого стекла. – Пусть тебе снятся охуительные сны.
Внутри всё леденеет, стягивает морозным узором. Брок бездумно тянется к кобуре, тяжёлый холод отполированного металла так знакомо лежит в руке, выщёлкивает обойму и вбивает её обратно. Он знает – однажды ему хватит сил, возможности и, наверное, решимости разъебать здесь всё, чтобы никто больше не смел превращать кровь его волка в желе, не смел смотреть, как стекленеют живые глаза и застывают губы, которые, оказывается, ещё помнят, что такое улыбка.
-- Вызывали, сэр? – Брок вытягивается по стойке смирно, зло скалится, ведь в нагрудном кармане лежит персональная смерть этого уёбка, патрон подписанный для Александра Пирса.
Первая встреча с Кэпом, как выстрел в голову. Одна улыбка выбивает дух, всю решимость нагнуть нахуй и ЩИТ, и Гидру, перестреляв всех этих гораздых только красиво пиздеть уёбков. Роджерс улыбается и не знает, как рушатся в одном отдельно взятом человеке все стены, любовно возведённые баррикады, как сердце предательски частит где-то в горле, потеют ладони и хочется закрыть ими глаза, чтобы не ослепнуть от самого яркого света. Не знает, как Брок воет в душе, сжимая ладонью, болезненно ноющий от неудовлетворения член, как его сознание рвётся на части от двух пар глаз, смотрящих из темноты.
-- Да, Капитан, -- почти стонет Брок, потому что Роджерс стоит слишком близко.
-- Слушаюсь, Капитан! – глаза в глаза, лишь бы не смотреть на этот рот, не представлять эти губы, обхватывающие его член.
-- Блять, Роджерс, -- закрывая собой, хрипя от обжигающей боли, прошивавшей левое плечо насквозь.
-- Капитан… -- потому что сука Роджерс всё видит и понимает, потому что улыбается и едва заметно касается кончиками пальцев ширинки Брока, ловит его в объятия, потому что ноги отказывают, а тело ломает, гнёт будто от электрического тока, потому что Броку насрать на бойцов за стеной раздевалки, на камеры, прослушку и хуй его ещё знает какие следилки, навешенные на Кэпа Старком, для лучшей сохранности национального достояния.
-- Су-ука, -- шипит, сильно прикусывая идеальные кожу идеального, блять, Роджерса, подаваясь навстречу движениям его рук, хрипло стонет, зализывая багровеющие следы зубов, сжимает ладонями идеальную задницу и не может не думать за какие такие заслуги ему отвалили столько охуенных мужиков разом.
-- Ебаная хуйня, -- сползает по стене в прихожей, смеётся, вскинув взгляд к потолку, громко в голос, потому что страшно печёт под веками, потому что по щекам мажет горячим и нет больше сил, нет больше возможности что-то изменить, потому что приказ ясен и обсуждению не подлежит.
«Уничтожить цель любыми средствами, мистер Рамлоу. Капитан Роджерс должен не пережить этот день!»
-- Наелся, блять, счастья? Напробовался, старый мудак? – воет он, с силой ударяя затылком о стену.
Брок лишился иллюзий в семнадцать, очерствел, закостенел в своей броне. В сорок понял, что попал, залип на Агенте так, что не вытравить его больше. В пятьдесят впервые влюбился, пропал в голубых глазах Роджерса, расплавился в его руках, отдал бы всего себя, но для этого надо было выбрать кого-то одного – любовника, сторону, жизнь. А Брок всегда был слишком жадным, да и выбора нет на самом деле никакого.
Он не поднимается на эскалатор, замирает в самом низу, потому что видит широкую спину и светлые пряди короткостриженых волос, торчащие из-под бейсболки. Кэп может пробовать обмануть кого угодно, но только Брок знает его досконально.
-- Стоите за плечом и смотрите в какую угодно сторону, -- приказывает Рамлоу бойцам СТРАЙКа, притягивая Роджерса к себе, обнимая, касаясь губами уха, и шепчет, пока Стив обескураженно моргает. – Я тебя отпущу. Не стану стрелять в спину, Кэп. Мои ребята не станут. Но ты должен выжить и вытрясти из Гидры всё дерьмо, слышишь? Ты мне теперь должен! – Отталкивает от себя, мазнув губами по щеке, кривится от резкой боли в подреберье. – Капитана видели на втором этаже! – Брок делает шаг вперёд, становится на ступени и отводит глаза. – Потом успеешь меня пристрелить, Роллинз. Всё потом, сейчас у нас приказ.
Но никто из бойцов ничего не спрашивает, не глядит удивлённо, только Мей тщательно затирает видео их холла торгового центра, где командир в очередной раз слишком явно показал, что он всего лишь человек.
Брок не знает, что творится за стенами бункера, старается не слушать донесений, лишь зло скалится, рычит на очередного очкарика, слишком сильно, на его взгляд, дёргающего не совсем пришедшего в себя Солдата за волосы. Сам обмывает, приводит того в порядок и молчит, кусая в кровь губы.
-- Ты должен выжить, Барнс. Ты мне многим обязан!
Брок слишком рано понял, что, однажды вляпавшись в дерьмо, его запах будет преследовать тебя вечно. Слишком хорошо выучил уроки, выжженные сигаретными окурками на боках, стёртые в кровь железными ободами наручников. Брок никогда не был слишком умным, никогда не получал что-то просто так, от хорошего к себе отношения, до всего доходил сам, сбивая колени, ссаживая костяшки в кровь и никогда не думал, что сможет вляпаться настолько серьёзно. Сколько же власти над собой он умудрился отдать этим двум идиотам?
Он не успевает добраться до Пирса, всего каких-то десять минут и два десятка этажей Трискелиона отделяют от самого главного в его жизни. Одна пуля и Кэпу почти ничего не грозит, он везучий уёбок. Одна пуля и Солдат свободен, никто до конца не знает, как им управлять, никто не помнит, кроме разве что Брока, всех команд наизусть. А зимний не то оружие, что будет преспокойно ждать решения своей судьбы. Рамлоу был на все сто уверен, что он выживут, ведь размах пиздеца, творившегося сейчас вокруг, поражал и прямо-таки радовал глаз. В такой суматохе не так сложно затеряться, только вот жаль, он не успеет ничего такого сделать.
Брок влез в дерьмо, под названием Жизнь, в семнадцать, вляпался в любовь в сорок, окончательно пропал в почти пятьдесят. Получается всего попробовал, испытал, узнал на вкус. И пусть мир рушился на него, в прямом смысле слова, погребая под тоннами строительного мусора страха не было, своё Брок уже отбоялся. Он лишь надеялся, что два его суперчеловека смогут справиться с этим миром, что найдётся ещё хоть кто-то кто сможет защитить их от самих себя и жадных до силы. Верил, что однажды Стивен Гранд Роджерс найдёт своего Баки Барнса и у них всё получится. Только пуля в нагрудном кармане и невыполненное обещание жгли болью грудь. Но это тоже ничего. Осталось ждать совсем немного, совсем чуть-чуть.
часть 4
Нет, он не хотел умирать. Ни в грязной подворотне, когда желудок скручивало от голода, не в Югославии, сидя под завалами, слизывая конденсат со стен и зная – не заберут, некому просто, никто не знает, что десяток солдат не село в развороченную взрывом вертушку, проигнорировав приказ, чтобы успеть вывести хоть кого-то из местных из-под обстрела, не когда впервые выстрелил в «своего». Глупый мальчишка, слишком громкий и заметный, слишком рьяный фанатик с бесовским светом в совсем детских глазах, вскидывающий кулаки к небу, потому что «ровнее и лучше», потому что «грязь надо вычищать, мистер Рамлоу, и я счастлив, что у меня есть на это исключительное право, педикам не место под этим небом». Потом были чёрные, Ларри из отряда, свой, просто потому что кожа другого цвета. Какое-то семейство мусульман – потому что не в того верят, и ещё бог знает кто, о ком Коллин Хард не докладывал, любовно вписав в небольшую книжицу. И Брок выстрелил – потому, что «таким не место под этим небом. Потому что…
-- Солдат, а как же любовь? -- В старом подвале на окраине Карловаца было слишком темно, чтобы Брок запомнил лицо старого серба, но голос снился, звучал из темноты многими ночами. – Любовь прекрасная штука, солдат, в какие цвета её не ряди, а ненависть – грязь, даже если её несут во благо народа.
Они умирали, задыхались от проникавшего сквозь завал дыма, нестерпимо хотелось пить и хоть раз увидеть тяжёлое свинцовое небо Хорватии, хотелось жить.
Он не хотел умирать, тем более не сейчас.
Брок очнулся рывком, слепо уставился в темноту, стараясь сделать хотя бы один вдох, захрипел. А вокруг ничего, ни звука собственного голоса, ни стона, ни грохота падающего на голову ада. Темно и тихо, лишь мерный гул где-то в голове. Он не чувствовал рук, ног, тела, не ощущал себя в пространстве, не знал дышит ли вообще или грудная клетка напрочь раздавлена многотонными бетонными блоками, а он какого-то хера здесь, завис рядом с тем что осталось от Брока Рамлоу.
Потом пришла боль, ослепляющей жаркой волной прокатилась по коже, сдирая её вместе с мясом, расплавляя кости, испаряя кровь. Он знал, что кричит, срывая то, что осталось от голосовых связок, бессвязно воет на одной ноте, но не слышал этого, знал. Иногда проваливался в пустоту, снова оказываясь в вакууме ничто, чтобы снова взорваться, распадаясь пеплом. Зато живой.
Слух возвращался странно – мерным раздражающим писком приборов, шелестом листвы за окном и почему-то скрипом плохо смазанных дверных петель. Брок не слышал голосов, хотя на все сто был уверен – наблюдают, кто-то рядом смотрит не мигая, не отрывая взгляда, будто бы прощупывая, стараясь добраться до костей. Брок не слышал даже себя, но снова кричал, ослеплённый болью, оглохший потерявший в звуке пульсирующей в ушах крови, писк и шелест. Зато живой.
Мир сузился, зациклился на повторении одного и того же – вязка тягучая, как патока, темнота, едва различимые звуки, тяжёлый взгляд кого-то совсем рядом, огонь, его собственный безмолвный крик, раздирающий гортань в кровь, и снова темнота. Зато… живой.
Со временем легче не становилось, проще тоже, но Брок не умел сдаваться, не было у него такого функционала. Он не мог сопротивляться боли, лишь старался не мешать сознанию соскальзывать в блаженное забытьё, растворяться в нём без остатка, чтобы в следующее пробуждение пробовать снова и снова что-то изменить.
-- Не жилец, -- резануло слух первыми голосами и Брок прикусил внутреннюю сторону щеки, чтобы не завопить, не начать материть весь этот грёбаный свет от радости. – И что ЩИТ с ним возится? Столько бабла угрохали, а он за месяц ни разу не двинулся. Лежит труп трупом. Орёт только.
-- Ты коли давай, а не рассуждай. Пусть уж он если и подохнет, то не в нашу смену.
И темнота.
Ещё восемь пробуждений спустя Брок смог согнуть пальцы на правой руке. Всё! Живой!
Морфий отменили спустя ещё полторы недели, потому что нельзя столько, потому что не реагирует уже как надо, не идёт на поправку, не уплывает в безмятежную пустоту, и тогда Брок понял, что ёбаный ад он здесь, на земле, в его палате вспыхивая, горит жарче напалма, пожирая живую плоть, слизывая кожу, будто папиросную бумагу. Он не мог видеть и толком шевелиться, но зато прекрасно слышал, как лопается корка застывшей сукровицы, как передёргивает обтирающую его несколько раз в день медсестру, как шепчутся за дверью приставленные его охранять бойцы, отчитываясь кому-то ровно в одно и то же время, если верить расписанию инъекций.
Брок может хрипеть, говорить, тихо-тихо, и голос его похож на скрип наждачки по стеклу, но он знает, что может, только говорить не с кем. Можно было бы расспросить того, кто прокрадывается к его постели, когда вся остальная жизнь в госпитале затихает, но Брок справедливо боится спугнуть ночного визитёра, потому что без него совсем никак, паника сковывает и так одеревеневшие мышцы, придавливает к койке плитами Трискелиона. Поэтому Брок молчал и старался дышать тише, лишь бы хоть иногда различить, услышать биение чужого сердца, уловить терпкий тяжёлый запах пота и усталости.
-- Ты видела какой он урод, Сара? Только детей на ярмарках пугать.
-- Погоди, -- визгливо вскрикивает кто-то за дверью. – Так он очнулся что ли?
Брок слушает и ухмыляется. Не ждали, суки, небось надеялись до последнего, что сдохну, не приходя в сознание из-за пропущенных уколов, небрежно выдернутых из вены трубок? Не знали, что его бережёт ангел.
Одни врачи сменяются другими. Говорят-говорят-говорят, оглушая, отвыкшего от громких голосов Рамлоу. Брок заткнул бы уши, если бы мог поднять руки, согнуть их в локтях и поднести к голове, а получается только беспомощно шевелить пальцами, но они и об этом не догадываются. Ему обещают скорейшее выздоровление, реабилитацию, восстановление всех жизненных функций.
-- Будете, как новенький, мистер Рамлоу, -- но никто не смотрит подслеповато щурящемуся Броку в глаза.
«Пиздят,» -- усмехается он про себя, но молчит и кивает в нужные моменты, привычно скалится, чувствуя, как болезненно на лице натягивается кожа, как саднят лопнувшие уголки губ и кровь тонкой струйкой стекает с подбородка, пачкая простыни. Он скалится до тех пор, пока очередной докторишка не пятится испуганно назад, не выскакивает за дверь, ругая обгоревшего урода последними словами. Брок закрывает глаза, слизывает с губ медь и надеется, что завтра пришлют кого-нибудь, кто умеет врать.
-- Мистер Рамлоу, вы меня слышите?
Чёрная Вдова приходит в самое нужное время, когда он может самостоятельно садиться и готов уже взвыть от скуки, пересчитав на потолке все изъяны побелки, устраивается на стуле – опасно красивая, притягательная, манящая, в дорогом брючном костюме, улыбается ласково, по-доброму, будто бы пришла навестить всего лишь приболевшего товарища и сейчас на столике у кровати окажутся букет цветов и апельсины в пёстрой пластиковой вазе.
Брок кивает.
-- Вы можете говорить? – Он скалится в ответ, следя за лицом Романов, стараясь уловить любое движение мышц лица, тень отвращения в глазах, отголоски чёртового сожаления, жалости или хотя бы торжество, над беспомощным поверженным врагом. Но Наташа, лишь вскидывает брови, хмурится, поджимает пухлые губы, созданные для поцелуев, если не знать про отравленные клыки и змеиный язык за ними. – Это значит нет?
Брок снова кивает, потому что не хочет общаться с ней, хоть кем-то похожим на неё, растрачиваться, размениваться на пустые обещания, которые никто никогда не сдержит, не хочет спрашивать о СТРАЙКе, потому что так проще уговорить самого себя, убедить – живы, спрятались, успели скрыться в отличие от него. Но Брок никогда и не был баловнем судьбы.
-- Это будет не просто.
Она приходит на следующий день, пытается подсунуть под непослушные руки Рамлоу сенсорный монитор, надеясь хоть так его разговорить, но малопослушные пальцы скользят, дергаются, нажимая всё подряд, хотя, видит Бог, Брок старается. Нет, не для неё. Ему совершенно насрать на вопросы, отвечать правду или вообще хоть что-то он и не собирался, но вот сможет ли он вообще напечатать хоть слово – было интересно.
Ночами снова приходит боль. Мышцы скручивает узлом, обливает кипящим маслом и поджигает. Брок выгибается, скребём пальцами простыни и лишь сильнее сжимает челюсти, хрипит едва слышно до тех пор, пока над ним не нависает неясная тень, пока пылающего бугристого от ожогов лба не касается прохладная ладонь. Рамлоу закрывает глаза, зажмуривается, уговаривая себя, что раз тело болит, значит оно живо. Он знает, что, когда станет совсем хуёво, когда не останется сил терпеть и он будет глухо выть на одной ноте, придёт он, невесомо коснётся лба, поправит сбитую капельницу, знакомо выругается в полголоса и сядет рядом, ещё чуточку ближе, потому что знает – Брок не откроет глаз, как бы ему этого не хотелось, не будет ничего спрашивать, поддерживая необъявленную игру до последнего, это надо им обоим.
Брок начинает вставать, не слушая ругани и предписаний, плюёт под ноги и скалится на угрозу привязать к больничной койке, тут же падает, не способный удержаться на ногах, застывает изломанным манекеном на полу, с блаженным стоном приникая в нему горящей огнём грудью, лежит так несколько часов, проваливаясь в другой ад, потому что без морфия приходят сны, выстраиваются шеренгой слепых полуразложившихся трупов, пялящихся на него пустыми провалами глазниц, давая себя пересчитать, вспомнить все лица. Брок вскидывается, прижатый к чьей-то груди, стонет, гнётся от боли и раздирающего грудь крика и снова падает в пустоту, но не ту, удушливо смердящую разлагающейся плотью, ему снится Барнс, криокамера и улыбка, едва обозначившаяся на бледных от волнения губах, Роджерс утыкающийся лбом в его плечо, выстанывающий что-то совсем непристойное, дрожащий, доверчиво подставляющий шею.
На следующий день всё повторяется и за ним, и после. Брок падает, едва не расшибая голову тумбочку, стонет, упрямо скребёт обломанными ногтями пол, силясь подняться, хрипит, сжимая зубы, отмахивается от подоспевших врачей, отключается, когда силы совсем иссякли, чтобы проснуться, вжимаясь в горячее тело, жадно впитывая тепло, обхватывая едва слушающимися руками за шею и зовёт сам иногда не понимая кого.
-- Солдат, -- хрипит он, бьётся в чужих руках.
-- Спи, командир. Пусть тебе сняться охуительные сны, -- давно забытым этом отвечает пустота, укрывая затихшего Рамлоу своей тенью.
часть 5
Брок почти не помнит дороги и вообще не сразу понимает почему потолок так низко, трясёт и пахнет бензином. Он лежит, уставившись в пустоту, стараясь уложить в голове разбегающиеся мысли, но сбивается, дергается, силится подняться, но тяжёлая рука давит на спину, вдавливая в пропахшее кошками сиденье, укрывает с головой чём-то плотным, не дающим нормально вдохнуть. Брок хрипит, задыхается, стараясь поднять лицо, убраться подальше от удушливого зловония, но рука неумолима, давит сильнее стирая в кровь ещё совсем тонкую кожу плеча.
-- Молчи, командир, -- кто-то совсем близко шепчет приглушенно. – Молчи, бога ради.
Брок молчит, затыкает рот руками, судорожно дышит через раз, стараясь даже не моргать, вообще не открывать слезящихся глаз и проваливается в темноту, расцвеченную яркими вспышками боли и воспоминаний.
Потом он мог себя ругать, кривиться от того насколько размяк, валяясь на больничной койке, состарился сразу на десяток лет, стал сентиментальным, раз призраки смогли найти лазейки, пробраться в сны, преследовать, не давая нормально восстанавливаться. Но сейчас, лёжа на заднем сидении какой-то машины, укрытый с головой старыми одеялами, он затыкал рот ладонями, скулил, смаргивая набегающие слезы и думал, что окончательно сошёл с ума и его наконец прикуют к койке, решив, что так будет безопаснее для всех.
Брок вздрагивает от аккуратного прикосновения, морщится, когда кто-то сажает его, придерживая за плечи, кутая во что-то. В губы тыкается холодное бутылочное горлышко.
-- Командир, ты должен это выпить.
Брок не спорит, лишь краем сознание отмечает насколько у него ебанутые галлюцинации, давится глотая горькую жидкость, чувствует, как немеет язык, небо, гортань, как свинцовой тяжестью наливается голова и хочется прилечь. Мысли становятся неповоротливыми, не умещаются в черепной коробке.
-- Хаиль Гидра, -- слышит он приглушенное, дёргается, шарит в поисках кобуры. Слишком настопиздила Гидра, появляясь везде, ставая на пути даже в горячечных фантазиях. Не хватало ещё бодро выпрыгнувшего прямо под колёса пропавшей кошками машины Пирса со всей честной компанией, распевающей гимн Америки.
-- Хаиль Гидра, -- совсем рядом в ответ, гулкий звук выстрела, и кто-то будто жмёт на пульт управления Броком, напрочь отключая сознание.
-- Заебали наркотой пичкать, -- ругается он, когда сознание худо-бедно поясняется, напоминая о реальности переполненным мочевым пузырём.
Пространство вокруг качается, плывёт перед глазами, отзывается тошнотой, скучивает внутренности склизким комком. Брок ругается сквозь зубы, собираясь с силами, садится. Он так устал быть слабым, бледным подобием себя самого, что становится тошно, противно.
-- Тебе больно?
Брок вздрагивает, тянется к плечевой кобуре, вовремя вспоминает, что давно уже без оружия, да и кто доверит ствол предателю с явно поехавшей крышей, оглядывается слишком резко, шипит от боли, но никак не может разглядеть сидящего перед ним человека, слишком темно, слишком отвыкли глаза выцеливать противника, подмечая детали.
-- Какого хуя? -- хрипит он, принюхивается к терпкому запаху дешевого табака, облизывает потрескавшиеся губы, сглатывает набежавшую слюну. Он сейчас готов был бы убить, продаться в рабство за одну только затяжку, вдох горького дыма, но не подаёт вида, лишь смотрит зло исподлобья, силясь уловить в человеке напротив какие-то отличительные черты.
-- Командир, -- знакомо звучит в ответ, и лохматая голова тыкается в плечо, протирается щетинистой щекой о шею, ластится, как каждый раз после обнулений, на полу бункера, наплевав на камеры и разговоры за спиной, лишь бы в серых глазах появилось ещё хоть что-то, кроме болезненного одиночества и страха загнанного в ловушку зверя, лишь бы Агент вспомнил, что он живой человек.
-- Барнс? Какого мексиканского бога? Где мы, черт возьми?
-- Мы едем домой, командир.
Весь отдавшийся путь Солдат молчал, иногда пропадая почти сутками, оставляя Брока одного соскальзывать в безумие ноющей, разъедающей сознание боли. Тело больше не горело, не плавилось, а лишь тихонько тлело, зудело где-то под кожей без возможности вдоволь почесаться, потому что руки накрепко прикованы к вбитой в стену каюты железной скобе для его же блага. Брок рычал, рвался, обкладывая дебильного андроида всеми хуями, обещая отгрызть тому голову, чёртову руку, хрен, вконец концов, а потом скулил, не выдерживая, умолял кого-то в пустоте дать ему наконец сдохнуть, ввести какую-нибудь дрянь, лишь бы он не подыхал, мучимый видениями свободы. Но Барнс возвращался, пропахший морем и рыбой, снимал наручники, тихо вздыхал, стирал с обжигающе горячего лба пот мокрой тряпочкой, смазывая стертые в кровь запястья, целовал, едва касаясь губами виска, и просил немного потерпеть пока не станет хоть немного легче и можно будет выбросить наручники к хренам.
Иногда Зимний будто бы ломался, выгорал, теряя человеческое лицо, снова застывал, неестественно выпрямив спину и расправив плеч, замирал на месте слепо пялясь в пустоту, будто ждал приказа или кода, зачитанного речитативом, шептал что-то неразборчиво. Взгляд мертвел, теряя теплоту и осознанность, становясь безмолвный оружием.
-- Солдат, вольно, -- вложив в голос всю злость, рявкал Брок и Барнса отпускало. – Ты снова завис, детка. Сходи, что ли, мозги проветри. Кипят, -- ухмылялся Рамлоу. Баки благодарно кивал и снова пропадал почти на сутки, лишь забегая покормить командира жидкой рыбной похлёбкой и узнать не надо ли ему чем помочь.
-- Я сам в состоянии отлить, -- зло огрызался Брок. -- Или подержать мне решил?
Барнс пожимал плечами и уходил, но не переставал каждый божий день интересоваться, стараясь подставить плечо, поправить сбившуюся подушку или сделать хоть что-то. Брок злился, орал, но нисколько не сомневался, Солдат всегда околачивался где-то рядом. Хорошо хоть больше не приковывает.
Рамлоу спинным мозгом чувствует чужой внимательно следящий взгляд, когда собирает себя в кучу, поднимаясь кое-как, едва передвигая ногами ползёт вдоль стенки крохотной грязной каюты к ведру, замирая, хватаясь за рёбра, но идёт, потому что самое страшное не обоссаться, а показать Солдату насколько он сейчас слабее, а Рамлоу не может быть слабым, не из того он теста, чтобы сдаться так просто. Руки-ноги целы, а значит ещё побарахтается.
В порту Констанцы Брок уверенно идёт своими ногами, лишь иногда опираясь на руку Зимнего, раздражённо рявкает на попытку помочь сесть в автомобиль, обзывает ебаной наседкой и сам пристёгивается. До Бухареста едут молча, не разговаривая, даже не смотря друг на друга и это нисколько не угнетает. С Агентом всегда хорошо молчать было, сидеть рядом после миссии, курить, прижавшись плечом к плечу и ни о чём не думать.
Брок заматывает половину лица колючим шарфом, с неприязнью косится в зеркало заднего вида, фыркает и цепляет на нос ещё и солнечные очки, не обращая внимания на низко висящие дождевые тучи.
-- Что? – раздражённо выплёвывает он, устав ловить обеспокоенные и слишком заинтересованные происходящим взгляды Барнса.
Зимний съезжает на обочину, останавливает автомобиль, пару минут стучит пальцами по рулю, видимо собираясь с мыслями, решая, что и как спросить, чтобы не схлопотать сразу в зубы, и, резко развернувшись, тянет шарф Рамлоу вниз, открывая бугрящуюся шрамами щёку, проводит большим пальцем по ожогам, оглаживая.
-- Не так всё плохо, -- деловито кивает он.
-- Ты не охуел, мальчик? -- Брок бьёт по руке, нервно открывает бардачок, доставая сигареты, прикуривая. – Ты, блять, решил, что я из-за рожи всё это, -- он гневно сдёргивает с шеи шарф, забрасывает его на заднее сидение. – Ебал я всё это! То же мне нашёл нимфетку.
-- А что тогда?
-- Это всё слишком заметно. Сложно затеряться, когда ты похож на пережаренного цыплёнка.
Барнс закашливается, прикрывая ладонями рот, старается скорее отвернуться, выйти из машины, чтобы Брок не понял, почему он всхлипывает, от чего судорожно трясутся плечи, но не выдерживает и заливается хохотом, хлопая себя по коленям и косясь на сидящего на пассажирском сидении командира.
-- Идиот, -- закатывает глаза Рамлоу, затягивается, кривит губы в усмешке, но очки всё-таки не снимает, демонстративно поправляя их на носу средним пальцем, вызывая новый приступ смеха у Баки. – Старый дурак, как тебя угораздило связаться с этим сосунком?
В Бухаресте холодно, сыро и тянет забиться под одеяло до весны, а ещё лучше прижаться к горячему боку этого невозможно живого мальчишки, раствориться в нём, видя в его глазах всё то же слепое обожание, не смотря на уродливые рубцы, выебать его до хриплого воя, растянуть под себя, чтобы можно было нагнуть и войти сразу без подготовки, проверить на что способен легендарный Призрак в постели.
Брок листает местные газеты, всё чаще ругает себя, кривится стараясь понять хоть слово, разобраться, что творится в мире, ищут ли их, хотя надо быть последним идиотом, чтобы надеяться, что ЩИТ и Гидра так просто их обоих отпустят, но он не может сидеть без дела и пытается найти хотя бы работу. Странно ощущать себя содержанкой, престарелым любовником смазливого юнца. Хозяйка квартиры, на которую едва-едва хватило денег из одного из тайников СТРАЙКа, считает, что они отец и сын, долго расспрашивает о прошлом, восхищённо хлопает накрашенными ресницами, цокает языком, радуясь, что и в этом потерянном поколении есть ещё достойные дети, способные на такую трепетную заботу о своём старике.
«Знала бы ты, курица!» -- хмыкает Брок, прислушиваясь краем уха к тому, как госпожа Попесски, нахваливает свою племянницу, уговаривая милого молодого человека, пригласить Мари выпить горячего шоколада в ближайшем кафе: «Как этот прекрасный сынок отсасывал мне прошлой ночью, засовывая пальцы в задницу, а потом трахал, так, что тебе никогда и не снилось, дура фригидная».
Броку странно не работать, странно спать по двенадцать часов и слушаться во всём того, кому привык приказывать. Ещё страннее готовить для кого-то, просиживать днями в квартире, щёлкая по каналам, и ждать Джеймса до вечера, как примерная жена, только что не принося в зубах тапки. Хочется действий, движения, да хоть чего-то. Но Барнс на любую попытку Рамлоу заикнуться о самостоятельности включает Зимнего, холодным безразличным голосом напоминая, что с такой рожей желательно не гулять по улицам, потому что «нас ищут и ты слишком заметный». Брок хохмит по совершенно незаметного полуробота с блестящей хромированной, блять, рукой, ведь это ничего, такие через одного ходят.
-- Рукав, перчатка и незаметно ничего, -- пожимает плечами Баки и предлагает купить для Брока маску волка, чтобы не пугать местное население.
В тот же день, стоит Баки уйти на заработки, Рамлоу сбегает, оставив на столе записку и прикрытый полотенцем ужин.
часть 6Брок может совершенно не говорить по-румынски, никто из его новых приятелей не знает и десятка английских слов, но Брок знает дерьмо на вкус и умеет распознавать таких же, потасканных обстоятельствами, но не сдавшихся окончательно, людей и умеет найти общий язык даже не раскрывая для этого рта. И вот он уже пьёт странный, пахнущий чабрецом чай на кухне Богдэна Копоша, перебирая старую беретту, курит в затяг и слушает, понимая едва ли пару слов, но подсознательно чувствует, когда надо взглянуть на притихшую в углу Софию, кивнуть и сгрести патроны в ладонь.
Брок может не знать законов другой страны, но негласные правила улиц везде одинаковы -- своих не сдают. Тебе могут не дать укрытия, кинуть в спину камень, но только так, решая между собой, не привлекая внимания к одному, чтобы не взялись за всех разом. И иногда полезно становиться той самой силой.
Будапешт затихает, укрывается сумерками, точно дырявым старым пледом, кое-где вспыхивая яркими неоновыми вывесками, но в основном замирает до утра, чтобы проснуться с первыми лучами солнца. Брок снимает беретту с предохранителя. Богдэн прижимается рядом к стене, зажмуривается и молится вполголоса.
Чему отцы обычно учат своих сыновей? Играть в бейсбол? Что мужчина никогда не обижает женщину? Охоте? Или как держать молоток, не отхерачив себе пальцы прибивая для мамочки полку?
Брока отец учил убивать. Усаживал рядом с собой перед верстаком укрытым чистой материей и выкладывал на ней своё достояние, главную гордость -- наградной армейский люгер, доставшийся от деда. Объяснял, что бить надо всегда первым, не ждать, не провоцировать противника. “Это только собаки лают, а волки вгрызаются в глотку и как не рвись, не уйдёшь!” Отец учил драться, избивал почти до смерти и, только стоило Броку хоть немного окрепнуть, повторял науку заново, только бил сильнее, яростнее, объясняя между ударами, что сын сделал не так. Отучил кричать. И накрепко вбил все знания, ведь сломанная кость становится тверже. А Брок никогда не был целым.
Уже далеко за полночь, ухмыляясь и аккуратно отпивая из стакана бурбон, стараясь не потревожить разбитые губы, Брок смеётся, поминает своего старика и с какой-то незнакомой нежностью думает об измятых купюрах в нагрудном кармане. Ведь Баки нужен тёплый свитер, белый и пушистый, который он видел в витрине по дороге к Богдэну. Вот рассветет, он купит его и Барнс простит своего блудного волка. Может даже обойдётся и в ход не пойдет знаменитый удар левой, крошащий не только черепа и зубы, но и на раз пробивающий стены. А если и нет, насрать, зато Джеймс перестанет раздражающе хлюпать носом.
Брок может совершенно не говорить по-румынски, но когда случается дерьмо, понимает все без наводящих. Стоит на глаза попасться газете лежащей рядом на барной стойке с Барнсом на первой странице, как внутри все холодеет. Он не знает что говорит заголовок, но вряд ли лучший грузчик месяца удостоился бы передовицы.
Возле дома тихо.
В предутренние часы улицы пустынны и слышно, как в подвале капает из неплотно закрытого крана. Брок прижимает к груди свёрток, нашаривает в кармане пачку сигарет и прикуривает.
Вскрыть магазин не было проблемой, войти не потревожить простенькую сигнализацию -- раз плюнут, а вот стаскивая с манекена долбанный свитер, Брок трижды проклял собственную сентиментальность и странную привязанность к бывшему подопечному. Да, секс был невероятно хорош, да и привык, притерпелся он к Зимнему за годы совместной службы, но разве это все? Нет, на сердце не теплеет, когда распахивается входная дверь и Барнс вваливается в прихожую, спотыкаясь и матеря Рамлоу за разбросанную везде обувь? О нем не хочется заботиться, оберегать покой только вернувшегося Баки от назойливого внимания племянницы мадам Попесски? И этот ебаный свитер, в половине четвёртого утра… нет, тут определенно нет ничего кроме нереального секса и самой обычной уживчивости.
Поднимаясь по лестнице, Брок мрачнеет с каждым шагом, проверяет удобно ли выходит из кобуры беретта. По стене подъезда можно было рассказать всю историю дома, не напрягаясь узнать половину грязных тайн соседей, стоило только научиться читать между строк, но эту главу Рамлоу не хотелось бы начинать заново.
-- Барнс, что за ебаный ураган прокатился на лестнице? Ты настолько соскучился, что решил меня встретить узорно свернутыми перилами или наглядно показывал, что будет если пойду трахаться на стороне? Так, детка, не ревнуй, я только твой, -- крикнул Брок в темноту, застыв на пороге, не разуваясь, уже зная, что Солдат сейчас где угодно, но не здесь. Вот только как выманить того, кто засел на их кухне, как пройти мимо за вещами, оставленными Барнсом второпят и не получить щитом промеж лопаток?
-- Долго будешь топтаться в дверях, Рамлоу?
-- Вдруг откуда не возьмись, появился “в рот ебись”, -- закатывает глаза Брок, заходя на собственную кухню. -- Наш дом -- твой дом, Кэп. -- ехидно с сарказмом, чтобы задеть посильнее, уколоть, заставить треснуть маску сиятельной добродетели на породистом лице Роджерса. -- Как я понимаю, тебя мало ебёт, что на новоселье тебя никто не звал?
-- Брок, -- Стив устало трёт лицо.
-- То есть уже не Рамлоу, уже можно по имени? За каким хуем ты здесь, Капитан?
Брок видит, как белеют костяшки стиснутых кулаков, как на скулах вспыхивает злой лихорадочный румянец, понимает -- Роджерс держится из последних сил, чтобы на сжать ладонью шею Рамлоу, сминая позвонки лёгким нажатием пальцев. Раз он ещё жив и продолжает молоть языком, значит Баки ушёл и хуев рыцарь в звёзднополосатом не в курсе, что делать и куда бежать.
-- За каким хуем ты здесь? -- повторяет Брок, сдвигая носком ботинка пестрое крошево в которое прекратились недавно купленные кружки. -- И, нет, газет я не читаю, а Барнс уёбывается насмерть на работе, чтобы смотреть телевизор.
-- Баки обвиняют в организации теракта в Вене. -- Капитан сутулится, опускает низко голову, признавая во всём этом блядстве лишь свою вину, мол, недоглядел, спустил с поводка опасного рецидивиста, понадеявшись, что тот на самом деле “не такой”.
-- Пиздёж и провокация, -- Брок садится напротив, устроив подбородок на скрещенных пальцах, зависает ненадолго вглядываясь в черты лица того, кто снился почти каждую ночь в больнице, кого звал в бреду, в чей голос, звучащий за дверью, вслушивался в последней надежде, что зайдёт и можно будет попробовать объясниться, и кого был готов послать сейчас к дьяволу, если с Барнсом хоть что-то не так. -- И тебе это должно быть известно как никому другому.
-- Погибли люди, Брок!
-- Малоебущий фактор, -- Рамлоу пожимает плечами, поднимается, заглядывая в холодильник. -- Я бы предложил тебе выпить, Кэп, но ты уже уходишь, так?
Роджерс ударяет кулаками по столу, кривится, когда деревянная столешница натужно скрипит, идёт трещинами, смотрит на подрагивающие ладони, будто впервые осознавая собственную силу, поднимает глаза на Брока, отчаянно-больные, красные от недосыпа и всего того дерьма, что сыпется на Мстителей, как из рога изобилия.
-- Почему он выбрал тебя? -- глухо спрашивает Стив, кусает губы, словно слова вырвались сами собой. -- Почему он не пошёл со мной? Почему найти тебя важнее собственной безопасности? Что ты такое, Брок?
Брок мысленно подсчитывает сколько требуется времени Барнсу добраться до моста и сколько он будет отсиживаться в относительной безопасности, пока его окончательно не замкнёт? Как быстро отделаться от Кэпа с меньшим уроном для психики и здоровья и уйти так, чтобы тот не увязался следом? Но на Роджерса сейчас смотреть больно. чтобы не происходило с идиотским символом всего светлого и героического он никогда не выглядел настолько заёбанным. Бывали моменты, когда он вваливался к Рамлоу посреди ночи, чтобы упасть рядом, подгрести под себя слабо отбивающегося Брока и уснуть. На утро смущённо улыбаясь врал про “всё хорошо, Брок, устал”, пил кофе, смотря перед собой. но чтобы так -- бледное осунувшееся лицо, потухший взгляд.
-- Я даю ему право быть собой. Не символом того пиздеца из прошлого, не таким, каким тебе хочется видеть малыша Баки. Он Зимний Солдат, убийца, скрытная ебливая скотина с идиотским чувством юмора, подтекающими мозгами, страшными заёбами и самыми охуительными губами из всех. я не прошу его соответствовать чьим-то представлениям. -- Брок прижал к себе пакет со свитером. -- Он помнит тебя, Кэп, но не помнит самого себя, не хочет разочаровывать несоответствиям оригиналу из твоего детства.
-- Брок, -- Стивен подскакивает, роняя на пол щит. -- Позволь мне поговорить с ним, встретиться хотя бы один раз. Ты ведь знаешь, где он, куда мог отправиться?
Брок морщится, как от зубной боли, трёт виски и ловит себя на том, что скалится, давая Кэпу рассмотреть себя красавца, ждёт реакции, как тогда, с Романов, но она актриса получше Роджерса, который всё же отводит взгляд.
-- Вот ты мне скажи, ты зачем явился? Арестовать? -- он знает, что от этого ответа зависит слишком многое и у него поднимется рука пристрелить Стивена Гранта Роджерса, только для того, чтобы Баки мог спать спокойнее, ведь Кэпа так просто с хвоста не стряхнёшь, он до конца будет рыть землю носом в поисках осколков своего мира.
-- Нет, поговорить.
-- Аа-а, -- ехидно щурится Рамлоу. -- Именно поэтому оделся в лучшее и пришёл с приятелями? Не пизди, я до ебаной матери устал от твоей правильности ещё тогда, в ЩИТе и не позволю нацепить на Барнса ошейник, чтобы вашим конгрессменам жилось спокойнее, каким-бы отморозком он не был.
-- Я умру ради него столько раз сколько потребуется.
Брок зло сплёвывает под ноги.
-- Пойдём, но учти замечу пидораса в красно-золотом хоть где-то на горизонте -- небо с овчинку покажется вам обоим.
-
-
02.10.2017 в 15:37-
-
03.10.2017 в 11:38-
-
19.11.2017 в 10:13