Там, где горит светВ камере Брока всегда горел свет, всегда, с тех пор, как он открыл глаза, его не выключали ни разу, лишь кто-то неизвестный делал либо ярче, либо немного приглушал. Свет не раздражал, не доставлял неудобства, он просто был, лился с потолка, освещая крошечную камеру без каких-либо удобств. Ни койки, ни зеркала с умывальником, унитаза и того не было. Простой каменный мешок со светодиодной панелью на потолке и плотно пригнанной дверью без щелей и зазоров. Да и не нужны были таком, как он никакие удобства. Лишь бы кормили.
— Откройте рот и положите ампулу под язык, мистер Рамлоу.
Безжизненный механический голос из-за двери, и в маленьком окошечке, недостаточном не то чтобы для побега, палец, и то не просунешь, появилась желатиновая ампулка — единственное, что не давало подохнуть, но и сил от такого скудного питания тоже не прибавлялось.
— Откройте рот и положите ампулу под язык, мистер Рамлоу.
Раз в сутки, если верить изменению яркости света, вот уже… Брок не знал сколько прошло времени, потерял счёт на четырёхсотом дне, сбился, пролежав тогда несколько циклов без движения, надеясь, что дверная панель сдвинется в сторону, и кто-нибудь из тюремщиков наконец заинтересуется судьбой арестанта, но никто не пришёл, лишь механический голос равнодушно зачитывал одно и то же, и на полу перед ним скопилось несколько ампул с синтетической кровью, безвкусной, совершенно бесполезной, но не дающей подохнуть такому ценному пленнику.
— Откройте рот…
И снова ампула, слегка пружиня, отскочила от пола.
читать дальше
Брок скосил на неё взгляд, но двигаться не стал. Вчера оборвалась ещё одна нить, связывающая его с реальным миром, там, за стенами его темницы, больно выдрав кусок из сердца, хотя и утверждалось, что у таких, как он, сердца быть не могло. Кто-то из его отряда погиб, кто-то из тех, кто пил его кровь, оставил этот мир навсегда… кто-то. Если бы Брок только мог узнать, то не выл бы зверем, не бросался на идеально ровные стены в надежде, что это не он. Кто угодно, но только не он.
День. Два. Неделя.
Ампула за ампулой.
Он не клал их под язык, а раскусывал, зажмуриваясь, на мгновение ещё веря, что почувствует вкус настоящей крови, а не того синтетического дерьма, что поддерживает в нём какое-то подобие жизни. Но вера не оправдывается. Никогда не оправдывается. В людей нельзя верить, ни в кого. Они предают, разочаровывают, бросают, боятся того, что не могут понять и с лёгкостью выкорчёвывают из мира всё, что не умещается в их сознании.
Люди — еда.
Все.
Кроме его бойцов. Все кроме…
О нём вспоминать слишком больно и страшно.
Брок не знал, жив ли он, тот самый, единственный. Его ли сердцебиение ощущается тонкой пульсирующей нитью, или он тоже сгинул вместе с поверженной «Гидрой». И узнавать не хочется. Зачем? У Брока нет ни единого шанса выбраться. Только свет, меняющий яркость два раза в сутки и маленькая ампула.
— Откройте рот…
Изменения он уловил не сразу, привычный не реагировать ни на что, но когда свет не стал ярче и через несколько суток, если верить собственным подсчётам, Брок стал внимательнее следить. Капсулы и голос не менялись ещё несколько суток. Кормили по расписанию. Но в один из дней вместо ампулы с кровью в стене появилась тонкая щель, обрисовав дверь, с лёгким гудением отъехавшую в сторону.
В лицо ударил яркий искусственный свет.
Прикрыв глаза ладонью, Брок поднялся.
— А ты, смотрю, нисколько не изменился. Сколько лет прошло. Прямо зависть берёт.
Брок ощерился, демонстрируя клыки. Угроза слабая, если учесть, что именно Старк его выловил в тот самый прошлый раз, уж его-то голос он узнает из всех, даже изменившийся из-за прожитых лет.
— Ну-ну, комарик, полегче, — усмехнулся Старк и убрал фонарь так, чтобы яркий свет не бил по глазам, но не выключил совсем, лишь повесил себе на пояс, хотя в коридоре было относительно светло. — Выходи, свободен.
— С чего такой пацифизм? — поинтересовался Брок, даже не думая двигаться с места.
Он был слишком слаб даже для одного рывка к свободе, даже для попытки. Пусть Старк и сильно постарел, очень сильно, забил на попытки молодиться, закрашивая седину и обряжаясь в яркие молодёжные шмотки, но вот его машины за эти годы должны были стать намного сильнее, а снова испытывать на себе жар репульсоров… нет уж, найдите другого дурака, хотя челюсти ныли от желания вцепиться в дряблую шею, вспороть клыками артерию и напиться сладкой, вкусной…
— А-а, сожрать хочешь? — понятливо протянул Старк, оттянул ворот старой, хорошо заношенной футболки. — Хочешь — сожри. Лучше так, чем они…
И отошёл от проёма в стене, скрылся из поля зрения, хотя Брок прекрасно слышал, как тот медленно идёт, шаркая ногами, опираясь ладонью на стену, идёт куда-то в бесконечную тишину коридоров, словно они во всём здании одни.
— Ну ты идёшь?
Старка Брок слушал молча, посасывая через трубочку подогретую химическую бурду, которую ему давали в ампулах. Дрянь полная, но хотя бы в количестве теперь никто не ограничивал. Старк только морщился, замечая сытую улыбку нет-нет да выползающую на губы Брока. Ему было почти хорошо. Потому он всё ещё слушал, а не попытался свернуть Старку шею или просто убраться куда-нибудь подальше, дотянуться до последнего выжившего из своих и… то, что говорил Старк стоило того, чтобы его выслушать.
Мир просрали.
Полностью.
Весь!
Кто первый решился поиграться с пространством и временем, Брок представить себе мог спокойно, особенно после Альтрона, но чтобы с таким итогом...
— Это было самым гениальным открытием, самым важным, — одухотворенно вещал Старк, словно рассказывал не о конце света, а о своих эротических фантазиях, влажных мечтах. — Мы смогли бы скоро начать путешествовать по вселенной.
— Но? — направил его Брок, задолбавшись слушать хвалебные оды собственному гению. Старк не менялся, даже во время полного пиздеца оставаясь самим собой.
— Но пришли они, тени.
Кто или что это, он толком объяснить не сумел, что уже немало настораживало. Старк конечно был той ещё занозой в заднице у мира, но он был гениальной занозой и если чего-то не знал, то… этого не знал никто в пределах их планеты.
Но и рассказанного хватило чтобы призадуматься.
Тени были бесплотны и материальны одновременно, они перемещались с феноменальной быстротой, общались друг с другом на собственном, никому не понятном языке, а потом стали пропадать люди. Сначала никто ничего не замечал. Ну исчез с Сент-авеню торговец хот-догами и с улицы напротив бродяга вечно эти хот-доги клянчивший, оставив после себя только кучку грязной одежды в подворотне. Пропала брехливая соседка, разносчик газет не пришёл вовремя, а потом свет погас во всём мире, и остались только те, кто умудрился остаться так или иначе на свету. Но и на них началась охота этих непонятных тварей.
— Рамлоу, они пожирают свет. Ядерных вечных батарей недостаточно, они перегорают в считанные дни, — как-то потерянно выдохнул Старк, вцепившись пальцами в седые всклокоченные волосы. — И они… они заманивают, зовут голосами ушедших, их тенями. Я даже сейчас слышу шёпот Пеппер из темноты, — он нервно покосился в сторону запертой двери. — Она зовёт меня туда, но там никто, только они.
— А выпустил ты меня зачем? — живо заинтересовался Брок, не стараясь даже заставить себя поверить во всю эту ахинею с тенями, с пропажей людей, стоит погаснуть свету. Всё это очень сильно походило на бредни окончательно спятившего старика, которому внуки совсем перестали уделять внимание, вот он и начал чудить.
Старк скосил взгляд в сторону двери и побледнел. И было из-за чего. Даже Броку стало не по себе, когда тень под дверью ожила, зашевелилась, тонкими пальцами-жгутами потянувшись в их сторону и тут же отпрянув, словно свет десятка зажённых в комнате светильников обжег их.
— Затем, Рамлоу, — лаконично ответил Старк, зашарил в коробках, быстро меняя батарейки в одном из фонарей, зажженных в комнате.
— А как с ними справиться?
— Никак. Нужно просто быть на свету.
Старк его не удерживал, не просил остаться, даже светом поделился, и Брок ушёл, оставив почти сошедшего с ума от страха старика перепроверять батарейки в светильниках. Броку было не до него. Он всё ещё чувствовал мерную пульсацию нити связи и хотел наконец дотянуться, а вдруг это он? Вдруг последний выживший — именно Роллинз?
Город ощущался странно.
Брок шёл по пустым улицам в какой-то небывалой тишине, словно все звуки исчезли вместе с остальными жителями, переместились в какую-то другую реальность, оставив после себя только остов мира плывущий в нигде.
Ни машин.
Ни людей.
Ни света.
Ничего и никого, лишь где-то в отдалении шуршит в мусорном баке крыса.
Брок остановился посреди некогда людного Манхеттена, узнавая и не узнавая его одновременно. Этот город больше не был тем Нью-Йорком, в котором он родился дважды на изломе столетия, где он выжил, поднялся на ноги, определился с дальнейшим течением своей нежизни, где он вляпался сначала в «Гидру», потом в Роллинза и не смог сбежать один, когда представилась такая возможность. Пусть и поймали их в Вашингтоне, но взаперти держали почему-то именно в Нью-Йорке. Уже давно не был. Хотя Брок сейчас и не видел новой рекламы на померкнувших навсегда экранах, новых товаров в тёмных развороченных кем-то витринах магазинов, но город словно умер и сейчас осыпался пеплом, истлевал прямо на глазах, некрасиво разлагаясь огромным уродливым монстром.
Где-то в отдалении мигнул огонёк, вспыхнул яркой искоркой, порхнул от окна к окну на пятнадцатом этаже одной из высоток, высветил на мгновение чьё-то перепуганное, искажённое страданием лицо и погас, погребая чью-то последнюю надежду.
Брок шёл дальше, нёс в ладони маленький почти вечный светлячок, звёздочку, и чувствовал себя последним выжившим. Живым! Как бы абсурдно это не звучало. Он не боялся теней, не боялся тихого шёпота за спиной, протянутых к нему из темноты скрюченных пальцев неведомых невидимых тварей, не выискивал других уцелевших в редких светящихся слабыми огоньками окнах домов. У Брока была своя цель — тонкая, едва трепещущая нить связи, уводящая куда-то прочь от центра, самая важная, последняя из тех, кто был когда-то его всем.
Если бы Брок умел молиться, если бы верил, что его ещё могут услышать, то молился. Кому угодно — Богу, Сатане — лишь бы на том конце его ждал Джек, лишь бы это его жизнь ещё теплилась, указывая дорогу в темноте не хуже маленькой звёздочки в ладони. Брок чувствовал, что с каждым шагом становится всё ближе, а потому шёл, шёл и шёл не обращая ни на что внимания.
За спиной остались Манхеттен, Юнион, Джерси. Брок всё шёл себе вперёд, подсвечивая путь фонариком.
Такие как он не уставали, не могли запыхаться или сбиться с ритма, особенно когда цель с каждым шагом становилась всё очевиднее, всё ближе. Когда вместо тонкой, едва видимой ниточки явственно почудилось тепло, правильное, родное и вовсе бросился вперёд, впечатался грудью в дверь неприметного домика в Трентоне, выбил её и на мгновение почти что умер, ослеп от множества свечей, расставленных по всему коридору, запаху, который не перепутал бы ни с одним другим, оглох от тихого, едва различимого:
— А вот и ты, зубастый. Долго добирался.
… и бросился наверх по лестнице, стараясь не сшибить ничего по дороге, застыл на пороге спальни, едва сдержав горестный стон.
— Что? Разочарован?
Джек едва приподнялся с подушек и тут же упал на них обратно, не найдя в себе сил сесть.
Его невероятно сильный Джек… похудел, болезненно высох, сильно постарел. Глубокие возрастные морщины изрезавшие лицо бороздами, ещё чётче выделили шрамы. Волосы поседели. Он сам будто бы выгорел, но глаза нисколько не изменились, смотрели с той же бесконечной упрямой верой, всегда подкупавшей Брока.
— Да нет, — усмехнулся тот, скинул с плеч куртку прямо на пол и скользнул в объятия, всё ещё крепкие, надёжные. Устроил голову на плече, втягивая носом тот самый запах, пленивший когда-то, пусть и смазанный сейчас химической лекарственной вонью. — Просто соскучился.
— Я знал, что ты придёшь сегодня. Чувствовал.
Джек ласково коснулся губами лба Брока, спокойно выдохнул, будто бы не замечая сгустившейся темноты за дверью в спальню, не слыша гомона голосов, становящегося всё громче, яростнее, не видя, как гаснут одна за одной свечи.
— Джек, — позвал Брок, привставая на локте. — Я успею…
— Не надо, — растянул губы в улыбке тот. — Моё желание уже исполнено — ты сейчас рядом. Разве это не самый лучший день для смерти?
Согласиться с таким было сложно, очень сложно и страшно. Брок только выбрался, только заново обрёл самую важную часть себя, чтобы потерять?
Сердце дёрнуло болью, тупой тоской, но спорить, как и всегда, Брок не стал, уважая желание Джека пройти свой путь именно так и закончить его так и там, как ему самому будет угодно.
— Я люблю тебя, зубастый.
— Знаю, Джекки.
Брок снова устроил голову у него на груди, снова прижался ухом к мерно бухающему сердцу, сам не зная чего, именно ждёт, вздрогнул, когда его головы коснулась ладонь, почти заскулил от боли, но протянул руку к последней ещё горящей свече, вынул ее из стакана.
— И я люблю тебя, Джекки.
Огонёк, в последний раз взвившись яркой искрой, погас...
-
-
02.05.2019 в 17:09Вот буквально все
И Старк и Брок и Джек
Стекло стеклянное без надежды на светлое будущее
И очень сильно то как погасил последнею свечу
-
-
02.05.2019 в 18:09"Смерть - это пустая комната и ты в ней вечно одинок" (если я правильно помню главную идею Киёси Курасавы в его Kairo) автором переосмыслена и переиначена очень трогательно и для меня очень красиво.
Стекло, конечно, но хрустит замечательно.
Спасибо!
-
-
02.05.2019 в 22:18