«Ебись оно всё конем!!!»
Птичка
Баки закусил губу и отвернулся.
Он был болен, давно, страшно болен, без возможности найти исцеление, без шансов на ремиссию. Только сдохнуть, шагнуть из окна… Баки нервно усмехнулся, потёр шею.
Но отворачиваться, зажмуриваться, уходить прочь было бесполезно, память упрямо подпихивала ему в каждом встречной знакомые черты. В своих бесконечных одноразовых подружках Баки узнавал лишь одного человека: его упрямо вздернутый подбородок; россыпь веснушек на впалых щеках, плечах, острых лопатках; взгляд из-за челки; закушенную губу; упрямо сведенные над переносицей брови. Узнавал и ужасался тому, насколько болен.
И пусть постоянно кашлял именно Стив, умирал именно Баки.
Кто же знал, кто мог представить, что лучший друг ни с того ни с сего станет кем-то большим? И если бы братом, Баки возблагодарил бы Бога и обязательно стал бы ходить на каждую воскресную мессу, но чуду случиться было не суждено. Он влюбился. По-детски горячо, с полным самоотречением, хоть тогда и слова-то такого не знал, но чувствовал себя именно так. Перестала радовать улыбка Мисси, её кружевные чулки и пышные юбки. Не увлекали больше прекрасные идеальные героини фильмов в кино, куда они со Стивом умудрялись, несмотря на почти полное безденежье, выбираться раз в две недели. А вот худые смешные коленки друга, острые локти, тонкая, вот-вот переломится, шея в вороте старой, ещё отцовской рубашки притягивали взгляд. Баки иногда просто просиживал в темноте кинотеатра, слепо смотря перед собой, только потому что к его колену прижималось колено Стива, а к плечу плечо.
Сумасшествие! Горячка! Проклятие!
И ведь никому не расскажешь. Не с кем поделиться бедой.
Всё свои секреты Баки рассказывал только Стиву, ему одному. Иногда посмеиваясь, иногда обмирая от предвкушении, иногда сидя на крыше и любуясь заката и, а иногда прячась под одеяло и боясь, что кто-то посторонние, кто-то, кто не Стив услышит, поймёт, высмеет. А о таком как расскажешь?
"Стив, приятель, представь, я в тебя влюбился!"
"Стив, я хочу поцеловать тебя!"
"Стив".
О таком и с самим собой страшно, а уж другу. Увидеть брезгливость и злость в глазах, услышать о собственной неправильности, неполноценности, будто бы Баки и сам обо всем этом не знал, остаться без толики внимания, возможности иногда засыпать под одним тонким одеялом, жаться в поисках тепла, приобнимать за плечи, просто прикасаться невзначай? Нет уж, лучше так иссыхать, гнить изнутри, врать всем и каждому: Стиву, знакомым, родителям, себе, таскаться за каждой, кто готов ответить, и молча издали любить только одного-единственного человека. Помнить наизусть бархатистость бледной кожи, количество и места расположения родинок, словно карту звёздного неба, тонкость рук, длинных пальцев, вечно перемазанных углем, смешных голенастых ног, лёгкий утренний румянец и тёплую сонную улыбку только для него одного.
Баки криво усмехнулся, прикусил щеку изнутри, стараясь не прислушиваться к тихой ругани старательно отстирывающего воротник рубашки Стива.
Похоже, его болезнь и не думала отступать, а лишь сильнее прогрессировала, окатывая жаром с ног до головы, выбивая воздух из лёгких и разжигая сухой трескучий костёр в груди.
— Бак, поставь таз на огонь. Вода совсем остыла, — попросил Стив, стряхнул с ладоней капли мутноватой мыльной воды.
— А что, самому никак? У птички крылышки слабоваты? — привычно передразнил Баки и обернулся, нацепив одну из своих лучших ухмылок.
Брови сведены у переносицы, нижняя губы закушена, а глаза мечут молнии.
Вот так. Правильно. Пусть Стив лучше злится, чем узнает, что его лучший друг им смертельно болен.
Баки закусил губу и отвернулся.
Он был болен, давно, страшно болен, без возможности найти исцеление, без шансов на ремиссию. Только сдохнуть, шагнуть из окна… Баки нервно усмехнулся, потёр шею.
Но отворачиваться, зажмуриваться, уходить прочь было бесполезно, память упрямо подпихивала ему в каждом встречной знакомые черты. В своих бесконечных одноразовых подружках Баки узнавал лишь одного человека: его упрямо вздернутый подбородок; россыпь веснушек на впалых щеках, плечах, острых лопатках; взгляд из-за челки; закушенную губу; упрямо сведенные над переносицей брови. Узнавал и ужасался тому, насколько болен.
И пусть постоянно кашлял именно Стив, умирал именно Баки.
Кто же знал, кто мог представить, что лучший друг ни с того ни с сего станет кем-то большим? И если бы братом, Баки возблагодарил бы Бога и обязательно стал бы ходить на каждую воскресную мессу, но чуду случиться было не суждено. Он влюбился. По-детски горячо, с полным самоотречением, хоть тогда и слова-то такого не знал, но чувствовал себя именно так. Перестала радовать улыбка Мисси, её кружевные чулки и пышные юбки. Не увлекали больше прекрасные идеальные героини фильмов в кино, куда они со Стивом умудрялись, несмотря на почти полное безденежье, выбираться раз в две недели. А вот худые смешные коленки друга, острые локти, тонкая, вот-вот переломится, шея в вороте старой, ещё отцовской рубашки притягивали взгляд. Баки иногда просто просиживал в темноте кинотеатра, слепо смотря перед собой, только потому что к его колену прижималось колено Стива, а к плечу плечо.
Сумасшествие! Горячка! Проклятие!
И ведь никому не расскажешь. Не с кем поделиться бедой.
Всё свои секреты Баки рассказывал только Стиву, ему одному. Иногда посмеиваясь, иногда обмирая от предвкушении, иногда сидя на крыше и любуясь заката и, а иногда прячась под одеяло и боясь, что кто-то посторонние, кто-то, кто не Стив услышит, поймёт, высмеет. А о таком как расскажешь?
"Стив, приятель, представь, я в тебя влюбился!"
"Стив, я хочу поцеловать тебя!"
"Стив".
О таком и с самим собой страшно, а уж другу. Увидеть брезгливость и злость в глазах, услышать о собственной неправильности, неполноценности, будто бы Баки и сам обо всем этом не знал, остаться без толики внимания, возможности иногда засыпать под одним тонким одеялом, жаться в поисках тепла, приобнимать за плечи, просто прикасаться невзначай? Нет уж, лучше так иссыхать, гнить изнутри, врать всем и каждому: Стиву, знакомым, родителям, себе, таскаться за каждой, кто готов ответить, и молча издали любить только одного-единственного человека. Помнить наизусть бархатистость бледной кожи, количество и места расположения родинок, словно карту звёздного неба, тонкость рук, длинных пальцев, вечно перемазанных углем, смешных голенастых ног, лёгкий утренний румянец и тёплую сонную улыбку только для него одного.
Баки криво усмехнулся, прикусил щеку изнутри, стараясь не прислушиваться к тихой ругани старательно отстирывающего воротник рубашки Стива.
Похоже, его болезнь и не думала отступать, а лишь сильнее прогрессировала, окатывая жаром с ног до головы, выбивая воздух из лёгких и разжигая сухой трескучий костёр в груди.
— Бак, поставь таз на огонь. Вода совсем остыла, — попросил Стив, стряхнул с ладоней капли мутноватой мыльной воды.
— А что, самому никак? У птички крылышки слабоваты? — привычно передразнил Баки и обернулся, нацепив одну из своих лучших ухмылок.
Брови сведены у переносицы, нижняя губы закушена, а глаза мечут молнии.
Вот так. Правильно. Пусть Стив лучше злится, чем узнает, что его лучший друг им смертельно болен.
-
-
02.02.2020 в 00:38-
-
02.02.2020 в 01:41-
-
02.02.2020 в 09:04-
-
02.02.2020 в 10:40-
-
02.02.2020 в 12:11-
-
02.02.2020 в 12:32zaichatina, спасибо за теплоту)
Ferry,
-
-
04.02.2020 в 17:39