*о ерунде

и я тужа же

---

*о творчестве

Желай, смертный!

Блядские джунгли казались бесконечными. Влажные топкий лес без конца и края, куда ни брось взгляд.

Брок, конечно, любил свою работу, но именно в этот момент просто ненавидел ублюдка Пирса и его желание непременно править всем этим грёбаным миром. И желательно не прилагая никаких особых усилий. Щёлкнул пальцами — и пожалуйста, Фьюри вместе со всем ЩИТом с ладони ест и преданно заглядывает в глаза.

Чертыхнувшись, Брок рубанул мачете наискось, срезая какие-то нависшие впереди лианы.

Действительно, не мистеру Пирсу же теперь тащиться в полном облачении через джунгли в сезон дождей, прошу заметить, когда даже местная фауна сидит по норкам и носа из них не кажет, в поисках какого-то блядского храма, чтобы принести оттуда щит? Реальный такой круглый щит. Великий артефакт какой-то давно сгинувшей цивилизации.

Если бы кто спросил Брока, то он бы уточнил, что раз цивилизация всё же сгинула, а не правит теперь миром, может, и артефакт не такой уж и полезный. Может, его вообще лучше оставить там, где он есть? От греха, так сказать подальше?

Но кто его спрашивал? Кто и когда вообще интересовался мнением простых наёмников, выполняющих всегда самую грязную работу?

Ботинок с чавкающим звуком ушёл глубоко в какую-то мерзкую зелёную жижу. Брок поморщился.

Если судить по данным спутника, то долбаный храм должен быть как раз перед ними, но его не было. Деревья-деревья-деревья, хлюпающая просто везде грязь и вездесущий, задолбавший даже флегматичного Роллинза мелкий дождичек.

— Всё. Нахуй! Привал! — скомандовал Брок, порядком уже заебавшийся за эти три дня шарахаться по джунглям в поисках не пойми чего. Он не грёбаный Индиана Джонс, чтобы, высунув язык, совать руки под каждую кочку, ожидая, что вот-вот ухватит за хвост свою птицу удачи. И платили ему не сказать что так уж много.

Развернувшись на пятках, он хотел было махнуть рукой в сторону какого-то громадного дерева в четыре обхвата, полностью увитого лианами, как грязь под его ногами поехала куда-то вниз. Он и крикнуть что-то не успел, как горизонт резко сместился, роняя его в чёрный зев непойми откуда появившегося провала.

Полёт был не долгим, Брок и испугаться особе не успел, как уже лежал в ворохе какой-то прелой вонючей соломы, тупо глядя вверх, на абсолютно круглую дыру в потолке.

— Блядь, я везучий, — процедил он и попробовал пошевелиться.

продолжение по ссылке - ficbook.net/readfic/9573610

@темы: марвел, проза, Стив/Брок/Баки

---

*о творчестве

По заявке  Княгиня Ольга - Джек: чёрная кошка в тёмной комнате


Немного из жизни белок

— Ночью все кошки серые, — усмехается какая-то женщина и подносит к губам тонкую сигарету. — И можно быть абсолютно любым. Никто ничего не узнает.

Воздух наполняется сладковатым запахом ванили и горечью терпкого дыма, переворачивает что-то в груди Джека, заставляя отбросить любые планы. Да, он хотел допить пиво и поехать к Джо, остаться у него впервые за долгое время до самого утра,снова окунуться в его любовь, которую не заслужил. Рассказать наконец про невесту, про не скорую свадьбу и про то, что они уже точно не смогут быть вместе. Да и никогда не могли, чтобы там себе ни надумывал Джозеф.

Но Джек не едет в сторону его дома. Он оставляет машину в том же переулке, где курила его личная Лахесис, и идёт по наводнённым людьми улицам совершенно в другом направлении. Потому что устал быть собой, разочаровался в условностях, из которых состояла его жизнь, вконец запутался во всех этих правилах. Он знает, что отец никогда его не любил, чувствует, что и корона, обещанная вскользь, наедине, так же быстро уплывет из рук, как там и появилась. А потому не понимает, зачем это все ему надо. Не хочет понимать. Сегодня… сейчас… в данную минуту, когда город погружён в первородный мрак, он свободен. Надолго ли? Джек не знает, но собирается использовать этот момент. Хочет побыть наконец самим собой.

И таких, ищущих себя, на улицах очень много.

Людям все равно, кто он такой. Они веселятся, зажигают свечи, расставляя их на лестницах перед дверями в свои дома, танцуют без музыки под смех и хлопки ладоней. Люди живут.

Из окон дворца нельзя этого увидеть, разглядеть, понять, только выйдя в народ, можно стать хотя бы на пару мгновений его частью, одним из свободных, способных выбирать свою судьбу людей.

И Джек идёт по улицам в сторону чёрной громады центрального парка, потому что там темнее, там поменьше народу и можно хотя бы на пару часов, до рассвета, потеряться, представить себе другую жизнь, где он принадлежит самому себе, и никто другой не делает за него выбор. Где он не Джонатан Бенджамин, а просто Джек.

— Эй, детка.

Чужой голос заставляет вздрогнуть, остановиться, оглянуться по сторонам, отступить в черноту тени под деревьями.

И в парке он тоже не один.

Джек пару мгновений думает о том, чтобы уйти, поискать себе место для уединения в другой стороне, но почему-то остаётся на месте, рассматривает человека на скамейке, его хищное лицо, выхваченное на пару секунд из темноты огоньком зажигалки.

— Долго ты ещё по кустам ползать будешь?

Джек обмирает. Неужто это всё-таки ему? Заметили? Разглядели в темноте неосвещенных аллей? И, может, стоит выйти, заговорить с этим человеком? Может?..

Но додумать он не успевает.

— Но тут белки.

Второй голос раздаётся совсем близко, в соседних с деревом Джека кустах. Но он не успевает испугаться, не успевает что-то предпринять, как рядом с ним вырастает как из-под земли человек, смотрит в глаза, улыбается. Даже в темноте заметно его любопытство, но он лишь прикладывает палец к губам и выбирается на дорожку.

— Какие нахер белки? — скептически тянет тот, со скамейки, пыхает сигаретой, вновь освещая своё лицо. — Тебе их днём мало, что ты ночью за ними готов по кустам шариться?

— Мало, — откликается второй, плавно, даже как-то грациозно подходит к скамейке и оказывается на коленях своего… любовника? Жадно целует, отобрав сигарету, тянет за волосы, кусает за острый кадык.

Джек и сам не понимает, как умудряется разглядеть все это в темноте ночной аллеи, но не может оторвать взгляда. Он смотрит, смотрит и смотрит, ласкает их обоих взглядом, в какой-то момент подаётся вперёд и… под ботинком что-то оглушительно хрустит.

— Белки, говоришь? — усмехается первый и, кажется, смотрит прямо в глаза обмершему Джеку. — А какие белки? Рыжие или брюнеты?

— Не знаю, — с улыбкой в голосе отвечает второй. — В темноте они все серые. Надо днём разглядывать.

---

*о творчестве

Ключ от двадцати дверей
15 - Зальцбург

Новое послание Барнс слушает уже с другими чувствами. Больше не выискивает в словах, взгляде, мимике неискренности, попытки отделаться побыстрее, а заново знакомится с человеком, который был рядом все последние годы, оберегал, как мог, и в то же время готовил все это, чтобы сберечь последнее? что в Зимнем осталось от человека.

— Я ведь даже не знаю, сколько понадобится стран, чтобы ты пришёл полностью в себя, чтобы сумел замести следы, уйти с радаров. Вообще ни черта не знаю, детка, прикинь? — Брок усмехается горько, трёт затылок, и в этих жестах Барнс успевает разглядеть страшную, сгибающую к земле усталость, делающую командира непохожим на самого себя. Или это сам Барнс, будучи ещё Зимним, привык, что этот человек всегда на коне и с флагом? А реальность на самом деле не настолько радужна?

Барнс хмурится, разглядывает лицо Брока, почти не вслушиваясь в его слова.

Насколько же всё плохо, раз Брок позволяет усталости отпечататься на лице? Впускает во взгляд?

Кто виноват? Гидра? Сам Зимний? Или ЩИТ во главе со Стивом?

Но почему тогда не бросил или хотя бы не попросил помощи у Стива? Тем более раз они стали близки. Или как раз из-за этого и не попросил?

Вопросов с каждым днём становилось только больше. И никто не мог ответить, кроме Брока, но ему их сейчас было не задать. Барнс не знал, куда звонить, слать письма или ехать, он мог только следовать по намеченному когда-то очень давно пути и надеяться, что в самом его конце получит хоть что-то, кроме очень сомнительной свободы.

Запись, как и все до этого, заканчивается неожиданно. Барнс бы слушал, слушал и слушал успокаивающий голос командира, вот так — развалившись прямо на полу, посреди полупустой комнаты. Зачем ему кровать? Зачем столик с парой кресел, когда хватит и пледа? Главное, чтобы мобильный телефон не умолкал.

Барнс закрывает глаза.

За стенами его крохотной квартирки, убежища всего на одну ночь, беснуется непогода, стучит дождевыми каплями в стекло, завывает ветром, словно она не рада пришельцу из прошлого, не хочет давать приют даже на краткое время, пятнаться его проблемами, мыслями, сомнениями. Слишком яростно бьётся она в окно.

Но Барнсу всё равно.

Он натягивает плед на голову, прячется в нём, как в коконе, и проваливается в зыбкий поверхностный сон, готовый в любой момент прерваться, вынырнуть на поверхность. Но выспаться не получается. Барнс ворочается с боку на бок, вслушивается в буйство стихии и перебирает в голове все события, произошедшие за время его бегства, вспоминает людей, так или иначе способствовавших его становлению как живого человека. Ведь Брок не мог и их предсказать на его пути. Тут Барнс справился сам.

Рука сама тянется к телефону. Хочется набрать номер Брока и рассказать всё ему, похвастаться собственными успехами, но телефонная книга пуста. Там даже нет стандартных номеров связи с оператором, да и сим-карты, скорее всего, тоже.

Барнс садится удобнее, подтягивает к себе поближе странного вида горбатый торшер, щёлкает по кнопочке и зажмуривается, на мгновение ослеплённый вроде бы мягким жёлтым светом.

Нужно себя чем-то занять, переждать непогоду, чтобы не бродить под ливнем в поисках машины или иного способа добраться в следующий город.

Сразу вспоминается Милз и его патологическая привычка к разбору всего, у чего больше трёх деталей. В памяти тут же возникает момент, когда командир, едва сдерживая ругательства, нависает над самым младшим из Страйка, тихо цедя слова, выговаривает за разобранную по винтикам штурмовую винтовку, когда до высадки остаётся всего пятнадцать минут. Но Милз в этом весь. Стоит ему хоть чуть-чуть заволноваться, как руки сами тянутся к оружию, лампе на конспиративной квартире, карбюратору машины командира. Лишь бы успокоиться и привести мысли в порядок.

— Когда-нибудь я тебя пошлю нахер раз и навсегда, — вздыхает Брок, вновь ловя Милза в гараже, всего перемазанного в машинном масле. — Когда-нибудь потом. Случилось-то что?

И уводит его подальше от остальных, чтобы поговорить без любопытных ушей и вечных подколок Таузига, без ревнивых взглядов чем-то снова недовольного Лаки, без молчаливого порицания Лютика.

Милз стрессует по поводу и без. Лаки вечно нарывается на неприятности. Таузиг говорит, что думает, а думает он мало. Лютик и Глазго иногда напоминают поведением старую пенсионного возраста семейную пару, прожившую вместе не один десяток лет, но так и не нашедшую до конца точки соприкосновения.

Всё это Барнс понимает только сейчас, когда учится на себя переносить чужие эмоции, находить в различиях других людей что-то особенно привлекательное. А Зимний не понимал. Ему было странным то, что внешне идеальный отряд убийц глубоко внутри был таким пёстрым и проблемным. Он никак не мог понять, зачем командир это терпит, почему не избавится от балласта и не наберёт себе других бойцов, пока сам не стал меняться и не осознал, что больше всего проблем у Брока Рамлоу с внешне идеально вышколенным, выверенным и откалиброванным оружием с кодовым названием “Зимний Солдат”. И ведь от него командир тоже не избавился.

Что-то хрустит в пальцах левой руки.

Барнс вздрагивает, опускает взгляд на ладонь и с силой кусает себя за нижнюю губу, до боли, до крови, наполняющей рот в пару секунд. Но хрупкая пластинка экрана от этого не восстанавливается, тонкая паутинка трещин не затягивается.

Остальные детальки мелким бисером разбегаются по полу, прячутся под креслами, закатываются под диван, скрываясь с глаз. Барнсу остаётся только ругаться, ползать по полу, стараясь собрать хотя бы всё в одну кучу.

А Милз умудрялся ничего не терять. Винтовки стреляли, лампы продолжали светить, а машины ездить едва ли не лучше, чем до этого.

Барнс снова опускается на пол, устраивает расслабленные руки на коленях и замирает. Где-то внутри него поднявший голову Зимний требует бежать дальше, не останавливаться, чтобы в кратчайшие сроки добраться наконец до Брока и всё у него выяснить, но Барнс одёргивает его, напоминая о том, что командир не просто так придумал эту “программу путешествия”. Значит, у него есть какой-то план и ему нужно следовать.

Тишина снова обволакивает Барнса, только тихое завывание ветра за стёклами и удары дождевых капель об откос крыши напоминают о том, что там есть ещё целый мир.

Барнс не двигается, размеренно дышит.

Где-то в соседней квартире семейная пара ужинает, тихо переговариваясь, жена рассказывает, как прошёл её день, спрашивает, не положить и супругу ещё немного рыбы. За другой стеной многоголосо щебечет телевизор и журналисты о чём-то спорят.

— Американские герои снова наворотили дел! — злится хозяин телевизора и делает громче.

Барнс сам не замечает, как оказывается около стены, вжимается в неё, стоит прозвучать имени Стива, вслушивается в спешный монолог какой-то женщины, рассказывающей о произошедшей в Заковии трагедии. О том, как кучка американцев снова возомнила себя супергероями и чудом не самоубилась, утащив за собой почти всех жителей небольшого городка.

Выдохнуть удаётся не сразу.

Горькая слюна липнет к нёбу, и Барнс кривится, старается её проглотить.

Одно радует — Стив жив.

— Иисусе, Роджерс. Почему ты всегда выбираешь противника вдвое больше себя?

— Это они выбирают меня, потому что я меньше! — с возмущением в голосе возражает Стив, но не отворачивается, когда Баки влажным платком безуспешно пытается стереть грязь с его скулы. — И вообще-то я был прав.

— Ты всегда прав, сопляк, но не умеешь язык вовремя за зубами спрятать, — вздыхает Баки, порывисто притягивает его к себе, прижимает, на пару мгновений, зарываясь носом в волосы на макушке. — Но когда нибудь именно это тебя и погубит.

Одна новость сменяется следующей, и уже другой голос рассказывает о падении котировок на бирже.

Больше Барнс не слушает.

— Не в этот раз.

Фраза срывается с губ сама по себе.

А Стив, оказывается, практически не изменился. Снова впереди, снова “один за всех”. Вот только есть ли кто за его спиной — непонятно. Это у Барнса есть Брока, у Брока — ребята из Страйка и так далее, а есть ли у Стива те, кто всегда прикроет? Может быть, та рыжая?

Барнс качает головой.

Сидеть на одном месте больше нет сил, не после таких вот новостей.

Он снова проходит по квартире, собирая нужные вещи, стирая свои отпечатки пальцев, находит даже парочку деталей раскуроченного мобильного. Через полчаса светлый подъезд выплёвывет в хмурый дождливый вечер закутанного в куртку по самые глаза пешехода. Он бредёт по тротуару, не глядя вперёд, не замечая льющейся сверху воды, потому что нужно успеть на автовокзал Штутгарта ровно к половине седьмого.

За спиной Барнса остаются красивые старинные улочки, невысокие дома, шпиль главной ратуши, замки с многолетней историей, люди, с которыми он очень запросто мог бы познакомиться уже завтра. Но ему надо торопиться в Зальцбург, потому что путеводная нить командира снова натянулась до предела и теперь вибрирует, бередя сердце. Не давая ему спокойно проспать ночь на вроде бы удобной кровати, позавтракать в маленькой булочной на Эсслингер штрассе, сравнить красоту Старого и Нового замков, посидеть около фонтанов, жмурясь от игры солнечных лучей в брызгах воды. Нет, Барнс должен ехать вперёд за своей судьбой.

Машину он тоже выбирает по велению сердца, просто потому, что серебристый бок новенькой Тойоты прямо-таки сияет в рассеянном свете фонаря, слишком явно напоминая металл бионической левой руки. Барнсу на какое-то мгновение хочется найти баллончик с краской и намалевать на водительской двери красную звезду. Он даже оглядывается по сторонам, но тут же одёргивает себя. Слишком заметный штрих, а ему нельзя бросаться в глаза, особенно сейчас, когда он зашёл так далеко. Будет нелепо попасться именно сейчас.

Взломав замок, Барнс замирает, ждёт громкого воя сигнализации, но его крошка молчит, лишь в салоне, стоит усесться ему на сидение, приветливо подмигивает приборной панелью, освещая словно специально оставленные для него на соседнем сидении ключи.

На душе сразу становится светлее. Барнс устраивается удобнее, откидывается на спинку кресла, привыкая.

Возможно, он не будет менять машину в Зальцбурге, очень может быть, она поедет с ним и дальше. И только тогда, когда ладони касаются руля Барнс, вспоминает об автовокзале и автобусе, уходящем в половине седьмого.

— Чёрт, — рычит он, хочет уже ударить по рулю, но вовремя останавливается, гладит ласково кожаную оплётку.

Нет, он не обидит свою крошку, не бросит её здесь, раз уж обещал взять с собой. Лучше поменять планы, поехать через Мемминген и просто отдохнуть в дороге, раз уж Штутгарт встретил так неласково и так и норовил выставить пришельца за его пределы.

Он так и поступает, лишь позволяет себе заехать в крупный супермаркет, закупается фруктами, двухкилограмовой упаковкой сосисок и несколькими бутылками воды.

— Nicht das beste Wetter für ein Picknick, Sir, — улыбается розовощёкая девушка на кассе, когда Барнс расплачивается за свою покупку.

Сам он не отвечает, лишь растягивает губы в ответной улыбке и немного беспечно пожимает плечами, мол, а вдруг небо к утру прояснится.

И правда, стоит ему покинуть пределы Штутгарта, как тучи уходят, открывая невероятное по своей синеве небо, такое высокое и чистое, что сердце щемит.

Барнс с трудом заставляет смотреть себя только вперёд, но, добравшись до озера Аммер, по крайней мере именно так его называет холодный металлический голос навигатора, сворачивает на просёлочную дорогу, чтобы, выбравшись из машины, завалиться рядом на траву и смотреть-смотреть-смотреть.

— Какое небо, Стиви! Посмотри! — с восторгом выдыхает Баки, тут же укутываясь облачком замерзающего в момент пара. — Как твои глаза, такое же синие!

— Да брось ты, — смущённо фыркает Стив, прячем красные щёки в вороте своей форменной куртке и пытается стать серьёзным под насмешливым и всё понимающим взглядом Мориты.

Пусть Барнс сейчас и не в Италии, да и до Стива ему ещё очень далеко, но небо и правда цвета глаз того, кто был его путеводной нитью до Гидры, до руки и стёртой почти добела памяти. Но он восстанавливается благодаря этому путешествию, снова выращивает в пустой, едва живой оболочке настоящего человека.

Он так лежит, пока небо не заливается ярким багрянцем на западе, пока не темнеет и не вспыхивают одна за одной звёзды. Снова садится в свою крошку, гладит руль, извиняясь за собственное состояние, и выезжает на трассу, чтобы не гнать уже никуда, не торопиться и ранним утром въехать в Зальцбург, найти-таки маленькую булочную в одном из переулков и нормально позавтракать. Ведь у неба глаза Стива, а у дороги… у дороги характер Брока, его Брока.





Nicht das beste Wetter für ein Picknick, Sir (нем.) — не лучшая погода для пикника, сэр.

@темы: марвел, Роджерс, Баки, Стив/Баки, Рамлоу, Стив/Брок, Брок/Баки

---

*о насущном

Жаааааааааааарко! не могу работать, когда духота давит на виски!
Физически разлагаюсь и могу только тупить на полу.
каждый год обещаюсь купить кондей, но забываю даже о простом вентиляторе.
жарко.

---

*о творчестве

Ключ от двадцати дверей

14 — Штутгарт

— Хей, детка. — Брок не улыбается в кадр, смотрит остро, словно прямо в глаза, но Барнс рад и этому.

Кто же знал, что он так сильно соскучится, что остановит запись ещё в самом начале, чтобы рассмотреть человека, заново открывшего ему мир, чтобы найти изменения с предыдущих записей. Новые морщины, заметный шрам на щеке и под бровью, словно кто-то полоснул железными пальцами в приступе странной паники. А командир не сдал техникам, а лишь прижал к себе бьющегося Зимнего, зафиксировал так, что не дернешься, не вздохнёшь.

— Командир, — шепчет Барнс, ведёт пальцами живой руки по экрану, повторяя линию шрама.

Хочется извиниться. Как раньше опуститься у ног командира, замереть в ожидании ласки, жесткой ладони на макушке.

Барнс касается своих волос, ведёт рукой вниз. Но всё не то. Ощущения совершенно другие, неправильные. Рука Брока касалась как-то по-другому. Самому не повторить. А память, издеваясь, снова и снова пихает фрагменты его прошлого. Те моменты, когда было всё просто. Приказ, работа и похвала или справедливый разнос за проёбы. Тогда не надо было сидеть вот так на полу в пыльной пустой комнате и всматриваться в то и дело гаснущий экран, чтобы уловить хоть что-то только для себя.

— Хей, детка. Надеюсь, ты добрался без приключений. — Барнсу почему-то кажется, что не он один не уверен во всём происходящем, не ему одному страшно смотреть в пустоту и наговаривать текст, не зная, есть ли хоть кто-то на другой стороне. — Говорят, Реймс красивый город, — Брок усмехается, словно сказал что-то смешное, тянет губы, но как-то фальшиво, неправильно.

Барнс хмурится. Он не понимает, что не так, почему командир сегодня такой. Пытается вспомнить его в тот момент и не может. Сразу становится неуютно и… страшно. Гнусное, непонятное ощущение холодных ладоней под рёбрами, где-то внутри, сжимающих внутренности, скручивающих их в тугой клубок. Где он был в этот отрезок времени, когда шрам на лице командира уже достаточно затянулся, но до конца ещё не обрел плотности, а тех, других не появилось? Спал в крио? Ждал новой миссии? Что произошло в этот момент? Не с ним, с командиром?

Вопросов слишком много для одного момента, дня. Для Барнса.

Отложив телефон, он поднимается, обходит квартиру, заглядывая во все тайники, раскладывает прямо на полу найденные вещи, садится напротив и замирает.

Куртка, шапка с дурацкой непонятной надписью, которые так любит командир вне базы, несколько туго перетянутых лентой пачек с купюрами разного достоинства, какие-то пластиковые карты, традиционные упаковки с водой и белковыми концентратами, пистолет с тремя полными магазинами, упаковка пластида, взрыватель к нему и ещё тысяча мелочей, которые всё равно не отвечают на главный вопрос: что, чёрт возьми, случилось?

Барнс помнит прошлую запись, помнит немного растерянное лицо Роллинза, его слова, собственное замешательство, злость на командира. В какой-то момент Барнсу кажется, что этот Брок из прошлого откуда-то знает о его мыслях и не одобряет их, потому и смотрит вот так вот, говорит сухо, с непонятными намёками. Или он ждёт от своего подопечного каких-то действий? Ждёт и никак не может дождаться.

Снова ледяная ладонь страха сжала нутро.

Он провалился? Не справился с заданием?

В какой-то момент Барнсу хочется больше не слушать, выйти из квартиры и пропасть с концами, больше не гнаться за вечно ускользающей тенью командира. Но отпускает быстро. Чувство ненужности растворяется внутри, ведь Брок столько лет тратил на него, сам не зная, будет ли хоть какой-то результат, значит, он стоит всех этих усилий.

— Мда, — усмехается Барнс, трёт затылок, чувствуя себя невозможно глупо.

Садится снова на пол, берёт в руки телефон.

— Погуляй, развейся. Ты уже стал совсем настоящим мальчиком, да, Пиноккио? Нашёл себе девочку, такую же красивую, и послал нахрен меня с моим планом? Или всё же сидишь сейчас на полу, грызёшь концентраты и думаешь ерунду? — Барнс едва не разжимает руку, прячет вторую с зажатым в пальцах белковым батончиком за спину. — Что же вы, суперы, такие долбанутые? Что ты, что этот Роджерс… Оба скачете, как заговоренные. Ты-то ладно — в мозгах каша и агитационное дерьмо Гидры, а вот куда он лезет, непонятно. — Брок кривится, вновь поднимает взгляд в объектив. — Обречён я, видимо, выбирать сумасшедших. Ладно, детка, удачи тебе. И не проеби самого себя.

Экранчик телефона гаснет, оставляя Барнса в темноте.

Слова Брока звучат в голове, повторяются, причудливо изменяясь, оживляя сюрреалистичные по своей природе картины того, как Брок смотрит на Стива, провожает его взглядом, улыбаясь вслед, как зовет выпить в бар, а там…

— Ну же, Стиви.

Только уже голосом Брока.

Злость вспыхивает в груди, в одно мгновение вытапливая весь страх, жарко лижет щеки шершавым языком, заставляя вскочить на месте, кинуться в ванную и выкрутив на полную кран с холодной водой, сунуть под струю голову. Но мысли не уходят, не желая отступать, лишаться такой благодатной почвы. Теперь уже Стив сидит около ног Брока, откинув голову назад, подставляясь под его руку, жмурится, чуть ли не урчит от удовольствия.

Эта новая злость не нравится Барнсу.

Он нервно ходит по квартире, сгребая всё нужно и ненужное в одну кучу, запихивает в рюкзак, по карманам и уходит, не дожидаясь рассвета, в тихую прохладу ночного Реймса.

Город больше не кажется Барнсу красивым. В лицах припозднившихся прохожих он видит только Брока и Стива, слышит их голоса, радостный смех, просьбы быть нежнее. Но стоит заткнуть уши, Барнс понимает, что случайные люди вокруг не при чем, что все эти голоса звучат в его голове, обманывая, накручивая, заставляя злиться и на себя, и на Брока, и на Стива. На всех разом.

Барнс идёт по пустым улицам, опустив взгляд, сам не зная куда.

К красному “жуку” возвращаться глупо, там нет уже его. Угонять любую другую… сейчас не хочется.

В голове было странно, на сердце ещё непонятнее. Новые мысли, чувства, желания наслаивались друг на друга, не давая критически мыслить, разобраться в себе, хотя бы попробовать. Барнсу больше хочется кого-нибудь убить, сломать что-нибудь, как-то выплеснуть эту непонятную приторную злость.

— Хей, педрила, ты район не попутал?

Барнс не вздрагивает, лишь закрывает глаза.

Вот оно.

Ему необходимо отпустить себя хоть на пару ударов сердца, решить проблему так, как привычно это делать Зимнему, и те двое за спиной уже обречены, стоило им остановить машину чуть дальше по улице и выйти, наметив себе в одиноком прохожем жертву.

“Нет, такие далеко не пойдут!” — звучит в голове Барнса его же собственный голос и он узнаёт в нём Зимнего.

Он и сам понимает, что его альтер-эго право. Эти двое не настоящие хищники, а всего лишь вчерашние жертвы, решившие возвыситься за счёт кого-то другого, возможно, тоже успевшие заболеть жаждой насилия, но не более того. Они ещё не умеют определять, кто перед ними, не имеют чуйки на неприятности. Они смотрят глазами. но ничего не видят.

Барнс даёт им приблизиться к себе, хлопнуть ладонями по плечам, и отключается, разрешая Зимнему позабавиться с новой игрушкой.

Чужая боль, тихие приглушенные стоны не волнуют его, как и кровь на живых пальцах. Эти двое сами сплоховали и сами же ответили за это.

Переступив через первого, самого борзого, того, кто наметил его жертвой, Барнс наклоняется над вторым, шарит по его карманам в поисках ключей и, обнаружив их, уходит, оставив и документы, и телефоны с деньгами на месте, лишь оттаскивает два едва сопротивляющиеся тела подальше в проулок, чтобы не тревожить таким зрелищем случайных прохожих.

Уже сидя в машине, Барнс поднимает взгляд на зеркало заднего вида, встречается глазами с самим собой и усмехается.

— Хей, детка, — тянет он на манер командира и ему нравится, как это звучит.

Сразу мысли последних часов становятся не такими уж и страшными. Откуда-то приходит понимание, что он готов делиться командиром со Стиви, а Стиви с командиром, что вообще делиться — это хорошо и совсем не страшно.

Из Реймса Барнс выезжает с легким сердцем, так и не дождавшись рассвета. Встречает его на трассе в Меце, проехав едва ли половину маршрута. Сворачивает в первое попавшееся придорожное кафе, чтобы позавтракать чем-то кроме белковых концентратов и безвкусной бутилированной воды, просиживает за столиком едва ли не два часа, пересматривая запись снова, снова и снова, и улыбается.

Теперь не надо ломать голову, как познакомить Брока и Стива, как объяснить им про общие интересы.

Барнс сам не знает, откуда в нём появляется уверенность в том, что он ещё нужен Стиву. Может, всё дело во взгляде там, на дороге, или в летающей крепости? Или в выброшенном щите и упорстве, с каким тот твердил про дружбу? Или Барнсу впервые во что-то искренне хочется верить? Он не знает. Но продолжает пить один молочный коктейль с клубничным ужасно сладким сиропом за другим и улыбаться собственным мыслям.

Только сейчас он полностью понимает про “хотеть чего-то”. Понимает и одобряет.

Штутгарт встречает его промозглым ветром, серыми набрякшими дождевыми тучами и такими же серыми лицами прохожих, но настроение от этого хуже не становится.

Барнс сам не знает, куда едет и сколько ещё продлится это путешествие, но он радуется каждому дню всё сильнее и сильнее. Каждому городу, людям, что встречаются у него на пути.

— И снова здравствуй, принцесса. Как же это всё тупо, говорить в пустоту…

— Здравствуй, Брок, — улыбается Барнс.

---

*о творчестве

Ключ от двадцати дверей
13 - Реймс
Что-то не даёт Барнсу спать, он ворочается, поднимается ещё до рассвета, вновь проходится по квартире, не находя ничего. Всё-таки Джек не командир, точно следует выданным инструкциям, не отступая ни на шаг, не добавляя что-нибудь от себя, чтобы, не дай бог, не заподозрили в фаворитизме. А Броку всегда было плевать, кто и что о нём думал. Если он считал, что так будет верно и честно, то даже холодное дуло у виска не могло переубедить этого упрямца.

Барнс замирает у окна, смотрит на пустую в столь ранний час улицу и не может понять, как Брок с таким ослиным упрямством дожил до пятидесяти.

— Фортуна любит глупцов и сумасшедших, Принцесса, — одними глазами улыбается Брок, щурится от сигаретного дыма.

И Зимний додумывает остальное сам, садится у ног командира, опираясь спиной о его колени, преданно ждёт мимолётного прикосновения ладони к затылку.

Как не поймал пулю, не был списан, не разменял свою жизнь из-за своей же правды. Барнс улыбается, касается холодного стекла.

Надо уходить, добывать машину и ехать на следующую точку, чтобы и там искать очередную крупицу, хлебную крошку, каждый раз надеяться, что именно эта дверь станет последней, именно за ней ждёт командир и, стоит ключу повернуться в замочной скважине… Барнс трясет головой. Нельзя об этом думать, нельзя представлять себе, что будет после, слишком страшно ошибиться, вновь обнаружить пустоту безликой квартиры и чужой голос в видеозаписи, сделанной только для него.

Дверь с тихим щелчком захлопывается за спиной, отрезая Барнса от вчерашнего себя, выпуская его в новый день, на очередной отрезок дороги.

Сонный Кале ещё и не думает открывать глаза.

На улицах нет никого, даже вчерашние хмельные бродяги уже разбрелись по домам, оставляя пустой город просоленному ветру с Ла Манша, ночной тишине, тихо шуршащим шагами Барнса.

Тонкое яркое худи, тесные узкие джинсы никак не вяжутся с тем, что сейчас на сердце, никак не гармонируют с тоской, с тянущим беспокойством за командира, с желанием его снова увидеть хотя бы на записи, коснуться маленького экрана кончиками пальцев и вспомнить, какой же на самом деле была его кожа.

Машину Барнс выбирает под стать шмоткам, уже не боится, что его выследят, как в Дувре, найдут, заставят сново куда-то бежать. Он и так уже сколько находится в дороге? Сколько прошёл городов? Оставил за спиной квартир? Барнсу хочется просто добраться до Реймса.

Ярко-красный “жук” тихо урчит двигателем. Маленький, неудобный, с низким горбатым потолком, он кажется Барнсу сейчас именно той машиной, что и ждут от Джейми, Джи-Джи или кем он там назывался вчера?

— Надо играть свои роли до конца, детка, — усмехается Брок, смотрит в открытое окно, слишком долго держит в пальцах тлеющую сигарету и молчит. — До конца, чтобы тебе верили, а иначе смерть, понимаешь?

Не понимает.

Пока для Барнса слишком сложно, слишком непонятно и больно думать, что и вот этот вот его побег тоже роль, разыгранная Броком для кого-то совершенно другого, а Барнс… что Барнс? Сопутствующий ущерб? Второстепенный персонаж? Вот только собственные чувства говорят об обратном, ощущение руки в волосах, горячего дыхания около уха…

Тело снова скручивает знакомой судорогой.

Барнс бьёт по тормозам, тяжело дышит, роняя голову на скрещенные на руле руки.

Почему опять? Сейчас? Из-за чего?

Командира нет рядом, да и Стиви, его Стиви слишком далеко, блуждает во времени и памяти, иногда прорываясь яркими вспышками воспоминаний. Но сейчас Барнс один в этой крохотной машине, не из-за чего мучаться, некого… хотеть, но вот только телу всё равно. Оно помнит, оно хочет, оно жаждет, желает снова ощутить то самое, что не давало сойти с ума Баки Барнсу, что делало хотя бы немного живым Зимнего Солдата. Вот только Барнс не Баки, не Зимний и у него есть только это — смутные воспоминания и жажда очнувшегося ото сна тела, его стремление быть хоть с кем-то.

Боль.

Мимо мчатся машины. Кто-то гудит клаксоном, кто-то проезжает мимо, а Барнс просто сидит, откинувшись на сиденье, смотрит в низкий потолок и пытается хотя бы дышать спокойнее, раз не удаётся унять всё остальное. Но тело не желает сдаваться разуму, оно впервые получило некое подобие власти и пользуется этим на полную, впрыскивая в кровь тот самый яд, из-за которого Парис не смог уплыть и оставить Елену в Трое. Из-за которого… да наплевать Барнсу сейчас на всех тех людей, которых он помнит, сам не зная почему в то самое время, когда и себя-то толком вспомнить не получается. Его лёгкие горят, сердце частит в груди, рвётся сквозь клетку из рёбер, тело бунтует, требует, но чего? Прикосновений? Ласки?

Барнс помнит те моменты, когда супрессанты не срабатывали, когда Зимнего крыло почти неконтролируемым желанием, и как командир всегда оказывался рядом, но не для того, чтобы причинить боль, напомнить своей винтовке о том, что она всего лишь вещь в его руках, а наоборот, успокоить. Сделать очень хорошо.

Худи летит на заднее сидение. Барнс смотрит на себя в зеркало заднего вида и не узнаёт.

Откуда этот лихорадочный блеск в глазах? Почему щеки горят румянцем, а губы словно болят в ожидании чего-то? Что со всем этим делать должен он? Он не Стиви, которого хотелось себе точно так же. Он не командир, трогающий в самых нужных местах, так, как это необходимо, имеющий на это полное право. Барнс просто не знает, давно забыл, как пользоваться собственным телом не по назначению. Но он отлично помнит, как это делал командир.

— Ну же, принцесса, давай, дыши, — горячее дыхание касается тонкой кожи около уха.

Зимнему хочется сбросить с себя руки командира, стать нормальным, цельным, правильно функционирующим и одновременно с этим прижаться сильнее, ощутить запретный жар его тела, окончательно сломаться.

— Давай, принцесса, открой ротик.

Барнс касается пальцами живой руки собственных губ, трогает подушечки языком и едва успевает понять, что произошло, когда тишину салона разрывает непривычный глухой звук, пульсирует в барабанных перепонках, напрочь сбивая, сильнее распаляя и так непослушное тело.

— Командир, — шепчет Барнс, ведёт влажными пальцами вниз по шее к вороту дурацкой рубашки, путается в мелких пуговках, последним усилием воли заставляя себя не торопиться, не рвать непослушную ткань.

Хочется большего, чем собственные рука, касающаяся вздымающейся груди, чем свои пальцы, сначала аккуратно трогающие соски, а потом сдавливающие острые твёрдые горошинки почти до боли, только потому, что так тело чувствует острее, сильнее гнётся на неудобном сидении, вскидывая бёдра всё выше и выше. Не своего прикосновения к ширинке чертовски болезненно-узких джинсов.

— Господи.

И снова стон, слишком громкий для Баки, непозволительный для Зимнего, но такой необходимый Барнсу, просто потому, что он хочет стонать. потому что можно. Наконец можно хоть так обозначать собственное желание, озвучить его. Сейчас бы он поцеловал Стиви, не испугался бы непонимания в его голубых глазах. Рассказал бы лучшему другу о своих желаниях, признался в любви. Сейчас он бы сам притянул к себе Брока, разрешил бы себе трогать и его , ответил бы на ласки.

Сейчас он может только стонать, гладить себя сквозь джинсы, кусать губы почти до боли. Ведь даже этого ему было нельзя. А сейчас...

— Хотеть что-то — нормально, принцесса.

И он хочет.

Пуговица на джинсах поддаётся не сразу.

Барнс шипит сквозь стиснутые зубы, но всё же справляется, не вырвав её с корнем лишь каким-то чудом. Лезет ладонью в трусы, сдвигая ткань, чтобы впервые коснуться себя и там. Не для помывки, не для справления естественной нужды, не для того, чтобы проверить, всё ли на месте, а чтобы сделать хорошо. Ведь это тоже естественно.

— Не бойся, принцесса, — шепчет командир, заставляя Зимнего стоять ровно, не сгибаясь, не пряча свою дестабилизацию. — Стояк — это естественно для любого мужика. И я не собираюсь тебя наказывать. Ну же, детка. Ш-ш, всё нормально.

Сильные руки притягивают к себе.

Барнс стискивает член в ладони, морщится, сплевывает в кулак и снова обхватывает слишком чувствительную головку, ведёт по стволу к поджавшимся яйцам.

Он помнит Брока, его ладони, дыхание, частые удары сердца в груди, и этих воспоминаний хватает с лихвой, чтобы тело выгнулось, выломилось во всех костях разом, за одно мгновение теряя всю свою смертоносность, становясь почти невесомым.

Сердце колотится в горле, мешает дышать. По груди и правой ладони растекается сперма, быстро остывая, холодя, возвращая обратно в тело. Барнс сглатывает, облизывает губы, с трудом фокусирует взгляд на собственных пальцах, на белёсых потеках.

— Господи, я живой, — шепчет он, чувствуя, как губы тянутся в улыбке. — Я живой, командир!

Ещё какое-то время они сидит без движения, приходит в себя, прислушивается к своему новому-старому телу, старается понять его. С помощью найденных в бардачке салфеток приводит себя в порядок и наконец открывает окно, впуская в душный салон хотя бы немного свежего воздуха. Глубоко дышит запахом асфальта, выхлопных газов проносящихся мимо машин и улыбается.

Да, действительно, он всё же по-мальчикам.

До Реймса он добирается к полудню.

Большой старый город встречает Барнса длинными пробками. Потому он бросает машину ещё на въезде. Тщательно стирает все отпечатки пальцев, уничтожает свои следы и уходит, оставив найденные за козырьком ключи в замке зажигания. Очень скоро в этом месте не будет и воспоминания о его маленьком красном и таком неудобном друге. Даже в благополучной современной Франции всегда найдутся те, кому лёгкие деньги придутся по душе.

Барнсу всё равно, что станет с машиной. Он забывает о ней, едва сворачивает за угол.

Снова надо натягивать на себя образ Джейми.

Ярко-розовый полароид приходится как нельзя кстати. Он удобно ложится в ладонь, а через его объектив, словно через прицел снайперской винтовки, удобно наблюдать за городом и людьми.

Барнс снова идёт в магазин, снова покупает яркие непривычные шмотки, но уже более приятных глазу цветов. Переодевается в туалете какой-то кафешки и уходит, оставив на чай миленькой девушке за стойкой за комплимент своим глазам. Заслужила.

Каждый человек, которого Барнс встречает на пути — это новый опыт, новая галочка в его личном списке достижений, новое умение улыбаться, говорить совершенно ненужные, но, видимо, приятные вещи просто потому, что хочется. И за всё это тоже он не перестанет благодарить командира. За эту возможность путешествия к самому себе. За то, что ему дозволяется учиться жизни.

Барнс снова не идёт сразу к намеченной командиром точки, гуляет по городу, разглядывая проходящих мимо людей, заходит во все заинтересовавшие магазины, кафешки, фотографирует здания. Около Реймского собора он зависает надолго. Сначала просто стоит, подняв голову, глядя на два высоких причудливо украшенных шпиля, потом всё же доходит до дверей, но сразу войти не решается, заминает на самом пороге, пока кто-то бесцеремонно не толкает его в бок.

— Qu'est-ce qui s'est levé, crétin? — зло шипит какой-то толстяк в дорогом с виду костюме, и Барнс с удивлением осознаёт, что понимает его, только сейчас до него доходит, что все люди вокруг него говорили на разных языках.

— Désolé, — с улыбкой отвечает Барнс и проходит внутрь.

До маленькой улочки Орфелен он добредает только поздним вечером, ощущая себя почти счастливым от навалившейся на тело непривычной усталости. В ярком рюкзаке за спиной теснятся купленные у лоточника открытки, сладкая булочка, тщательно завёрнутая в несколько салфеток, и бутылка игристого вина. Ведь в туристическом путеводителе чётко сказано, что если вы не пробовали местное вино, то считайте, так и не побывали в Реймсе.

Барнсу вдруг становится интересно, а пробовал ли местное вино Брок? Нашлось ли у него время пройтись по чистым просторным улочкам? Бывал ли в маленькой уютной пиццерии на углу Сан-Марсо? Или промчался мимо, ничего не замечая вокруг, лишь успев оставить для своего подопечного новое напоминание о себе?

Ключ в замочной скважине поворачивается легко.

Барнс почти что готов уже к тому, что в маленькой квартирке снова никого не окажется, почти что не чувствует лёгкого укола разочарования. Почти что не прячет в глубине самого себя желание найти новый адрес и сразу же рвануть туда.

— Хей, детка...
_______________

Qu'est-ce qui s'est levé, crétin? - (фр.) Чего встал, придурок?
Désolé - простите.

@темы: Стив/Баки, Брок/Баки

---

*о творчестве

Очередная заявка от  Княжна Ольга Стив - королева бала

Музыка для двоих

Скрипка в руках Винсента рыдала, заставляя дам прижиматься сильнее к своим кавалерам, обхватывать тонкими ручками их шеи, притираться грудью к груди, застенчиво вздрагивая, когда широкие ладони опускались чуть ниже талии.

Вечер танцев был в самом разгаре.

Как же Стив ненавидел это все: вечера, когда он не мог остаться дома и тащился вслед за Баки на эти идиотские танцульки; разряженных во все самое лучшее барышень, готовых на все, чтобы привлечь хоть чьё-то внимание, задержать на себе взгляд; медленные танцы, когда партнеры прижимались друг к другу с такой силой, что непонятно, где кончается один и начинается другой; самого себя за ревность, за любовь и за недоверие, за все те чувства, что круто замешивались в груди, недавая нормально дышать.

Скрипка всхлипнула громче.

Стив сидел, не поднимая взгляда, чтобы не шарить по танцплощадке глазами, не искать, не злиться.

Они были вместе с Баки не так уж и давно. Случайное признание, получившее, совершенно неожиданный ответ и любовь, которую он сам никогда не надеялся получить, увидеть в чужих глазах, зажечь в сердце. Они были вместе, но об этом нельзя было рассказать, никому, даже матери. Нельзя было на улице взять Баки за руку, сжать его ладонь, переплести пальцы. Нельзя было прогнать всех этих вертихвосток, занять их место на танцплощадке рядом с Баки, обхватить его за шею, вот так вот прижаться, чтобы все видели, кому теперь принадлежит его сердце. Нельзя было даже ревновать в открытую. Потому что Баки не заслужил ревности. Ведь это Стив виноват, что он родился мужчиной, что он влюбился, что не может постоять за себя, справиться со своим же организмом, не может соревноваться с девушками. А так хотелось быть таким же красивым, как все они, таким же манящим.

Стив допил пиво и открыл блокнот.

Ну да, самое время рисовать, чтобы хоть чем-то занять руки и мысли, переключиться, не думать. Все равно он не мог ничего сделать со всем этим. С этой страной, нравами, верой в то, что мужчина только для женщины.

Баки любил музыку и танцы, а Стив не умел не ревновать, не мог не беситься из-за этого, но и не хотел лишать Баки заслуженного отдыха. Но и дома сидеть, ждать, словно верная жена загулявшего после зарплаты мужа, тоже не хотел. Он мог только быть рядом, всегда рядом, чтобы любить глазами, мыслями и своими же рисунками.

Стиву не надо было смотреть на танцплощадку, чтобы знать, как красив Баки, чтобы тонкая карандашная линия очерчивала силуэт, рваные штрихи тенями выделяли идеальный изгиб его спины, мощные бедра, широкие плечи, сильные, обтянутые тонкой тканью белой выходной рубашки руки. Чтобы видеть его движения, полет рук, плавные повороты, неспешные шаги. Чтобы представлять себя рядом, такого нескладного, смешного, достающего макушкой лишь до подбородка. Чтобы представить красивым и себя, ведь Баки за что-то же его да любит.

Скрипка плакала, а Стив «танцевал», «прижимался» к Баки всем собой, ведь больше никого вокруг не было, только он и Баки. Только они вдвоём медленно парили над дощатым полом, повинуясь грустной чарующей мелодии. Не было ни вечно пьяных портовых грузчиков, гогочущих у стены и отпускающих сальные шуточки, ни ярко накрашенных по случаю девиц, ни других парочек. Были только Стив и Баки, и пусть только на чуть желтоватом листке блокнота, но все равно Стив знал, что и для Баки здесь тоже нет никого, и никогда не будет.

— Я люблю тебя, — одними губами прошептал Стив, поймав на мгновение взгляд Баки.

— И я тебя, — прочитал ответ в серых глазах.

Музыка смолкла.

---

*о помощи

09.06.2020 в 13:41

Пишет  PaleFire:

09.06.2020 в 13:30

Пишет  Shee:

Дорогие ПЧ и сочувствующие. Больше полугода назад я просил у вас денежной помощи на таблетки кетостерила котику Тьорну. деньги были успешно собраны, 100 таблеток подарили коту 200 дней жизни. Сейчас у него остались последние шесть таблеток, нужно покупать следующую коробку. Ещё 100 таблеток, ещё 200 дней жизни. Нужно набрать 2800 рублей
Пожалуйста, если ваше финансовое состояние позволяет, помогите нам с котиком! Моя карта Сбера 5469 5500 шесть 149 один 541
Спасибо!

скриншот интернет-аптеки

---

*о прекрасном

---

*о творчестве

По заявке  Княгиня Ольга Брок - слон в посудной лавке
И да, я снова вернулся к заявкам.

Погоня за красным кроликом

Ноги заплетались, перед глазами все плыло, двоилось, троилось, а то и вовсе, мелькнув, пропадало из виду так быстро, что Брок не успевал реагировать. Хорошую выпивку заказал Коулсон для из тимб… тлимб… короче, похода для укрепления общности коллектива. И нет, Брок не надрался до зелёных чертей, не успел надраться, бутылку у него отнял Барнс и как-то заковыристо, скорее всего, по-русски, отправил в сторону палаток.

Но лучше бы довел. И спать уложил. И…

Брок споткнулся и не упал лишь каким-то чудом. Хотя земля и сделала какой-то невероятный кульбит, стремясь встретиться с его головой. Но Брок устоял, схватился за чью-то палатку, что-то сшиб с громким звоном, но сам остался невозмутимо вертикальным.

Надо было дойти к себе, забраться в спальник и до утра забыть о любых подвигах, но сначала дойти.

Впереди маячили сотни почти одинаковых палаток. Нет, тысячи. Нет… много, очень много, и все корпоративных, блядь, цветов. Но его палатка была особенной, красненькой, яркой самой. И все спасибо Роллинзу, который не так понял Коулсон и притащился со всем своим семейством, не забыв захватить с собой и сестру с двумя детьми, а ребятня наотрез отказалась жить в обычной палатке, раз уж всем выдавали крутые и одинаковые. Брок милостиво в итоге согласился поменяться.

Что-то красное мелькнуло впереди. Брок развернулся, слишком резко, едва не навернувшись на ровном месте, пнул чьи-то кроссовки, врезался коленом в низенький столик, опрокидывая посуду, но красное не приблизилось, скорее, лишь отдалилось.

Брок тряхнул головой, вгляделся в начавшие сгущаться сумерки, наметил себе красное расплывчатое пятно впереди и попер, невзирая на препятствия и мат, то и дело доносившийся в спину. У него была цель. Он ее видел! Он шёл к ней… почему-то то и дело забирая влево, но цель всё-таки с каждым шагом становилась все ближе, ближе и ближе, пока Брок в очередной раз не споткнулся и не полетел носом вперёд, уже предчувствуя, как снесет к хренам и палатку, и раскладной стульчик, и загодя припасенный на утро термос с кофе, но впечатался носом во что-то пусть и твёрдое, но в то же время теплое. Чьи-то руки обняли за плечи.

Подняв взгляд, Брок восхищенно выдохнул:

— Охуеть сиськи!

— Спасибо, — раздалось сверху, а руки сильнее стиснули плечи.

— А потрогать можно? — выдохнул Брок, не в силах поднять взгляд выше и рассмотреть хозяина выдающихся грудных мышц. Да и разве это было важно, к кому приделано это великолепие?

— Кхм, трогайте, — откашлявшись, разрешили сверху и куда-то поволокли Брока.

Вот только ему было откровенно наплевать, кто и куда. Главным были обтянутые красной футболкой сиськи, так и просившиеся в руки, и отбирать их, похоже, никто не собирался. Вот бы ему ещё разрешили бы их вылизать.

Брок не приглядывался к палатке, да в темноте наступающей ночи особо-то ничего и не рассмотришь. Перед его лицом были они — самые идеальные буфера из всех, что он видел, и самые знакомые. Сколько раз он спускал в кулак, представляя, что дрочит именно на них, водит членом по каменным сиськам Кэпа, заливает спермой, помечая собой, своим запахом, присваивая его самого всего, полностью.

— Блядский боже, — застонал Брок, когда красное пятно футболки поползло вверх, оголяя молочно-белую кожу.

— Трогайте, Рамлоу, раз вам так сильно этого хочется.

Брок не слышал усмешки в голосе Кэпа, не видел, как тот сверкнул на мгновение улыбкой, внимательно разглядывая человека перед собой, фактического подчиненного. Брок был пленён, взят в рабство двумя белоснежными возвышенностями с ярко-розовыми, он был уверен, что они именно такие, вершинками сосков. Он молился им, преклонялся, как перед святыней, рассказывая все, что горело в его сердце. И про дурацкую одностороннюю влюбленность, и про попытки понравиться, привлечь внимание, и про эротические сны, фантазии, про все разом, не думая, что будет завтра. Пусть даже оно и не наступит никогда, главное — сейчас он мог сказать все это и припасть губами к молочно-белой коже.

— Ну и дурак же ты, — вздохнули откуда-то сверху, прижимая голову Брока к груди и отправляя его в рай. — Почему некоторых надо хорошенько напоить, чтобы все это услышать?

Но Брок ответить не мог, ничего он не мог, да и не хотел мочь. Голова кружилась все сильнее, утягивая в темноту. Брок держался до последнего, гладил ладонями на удивление нежную бархатистую кожу, но организм взял своё, отключившись совершенно незаметно для хозяина.

Брок пьяно храпел, заботливо завёрнутый в спальник, и не знал, что Стив ходил по лагерю и устранял все, что он успел наворотить в погоне за «красным кроликом». Не знал об улыбке на губах Стива, не знал, что Джек не просто так привёз всю свою семью, да и про то, что алкоголь появился в списке закупок для похода с легкой руки Баки Барнса, тоже не ведал. Брок спал и видел во сне свой рай, человека, ставшего для него всем миром, не зная, что и он весь мир для этого человека.

Он не знал, пока не знал…

Стив стянул обратно футболку и забрался в спальник, прижав к себе тут же обхватившего его руками и ногами Брока, коснулся губами его макушки.

— А Наташа была права. Все мужики ведутся на сиськи.

@темы: Стив/Брок

---

Если есть желание отблагодарить автора

41001352977541 - (яндекс) поддержите автора чашкой вкусного кофе

2202 2024 2318 4898 — Сбербанк

---

Дайте мне персонажа, и я о нём расскажу:

1. чем нравится;
2. чем не нравится;
3. любимый эпизод с персонажем;
4. любимая фраза персонажа;
5. отп;
6. brotp;
7. личный фанонный факт про персонажа;
8. непопулярное мнение, связанное с персонажем;
9. что бы хотелось совершить с персонажем, будь он моим;
10. мой страх, связанный с персонажем;
11. 5 слов, которые его лучше всего опишут.

Неожиданное от  Ferry - Тони Старк

1. безумно умный чувак, с самомнением достойным гения, миллиардера и филантропа.
2. чересчур самонадеянный и мнительный для гения.
3. нежно люблю первого Железного человека. Весь фильм великолепен, и Тони там прекрасен.
4. Заставить бояться или уважать? Что ценнее?
5. тут сложно, но скорее всего Тони/работа))
6. Тони/Стив, вот не выношу любые поползновения в эту сторону, намёки, отрывки, арты и тд.
7. Тони не хороший человек, не положительный, но Старк и ему положить на чужое мнение
8. Тони алкоголик, адреналиновый наркоман и это выражается во всем его течении жизни, его работе и личной жизни, привычке совать голову на все щели, даже не особенно подходящие для этого. И когда-нибудь именно это его и угробит. Точно вам говорю.
9. отправил бы в мир с магией)
10. /чешет затылок/ что я слишком глуп, чтобы писать его.
11. тот самый ботан, которого ты гнобил в школе, а теперь устраиваешься к нему на работу))))


От прекрасной  PaleFire
Баки Барнс
1. Как он может не нравится? Очень сильный и многогранный персонаж, гениально сыгранный и охрененно красивый.
2. прямо не знаю
3. его появление в Другой Войне, просто ааааааааааааааааааааа
4. "— За мной армия Ваканды.
— И столетний недолеченный Баки Барнс."
5. отношения Зимний/хендлер, люблю эту наркоманию, особую, болезненную и безумно вкусную, на грани зависимости и стокгольмского синдрома.
6. Баки и любые девушки кроме разве что Наташа, да и не люблю я гет, если быть до конца честным.
7. Зимний всегда помнил Барнса и Стива, но загонял это всё в себя, прятал от техников, следящих за его эмоциональным состоянием, чтобы не стёрли последнее, что делало его живым.
8. Что Баки может уйти от Стива.
9. /кашлянул в кулак и отвернулся/
10. что я недостаточно сильный, чтобы писать его.
11. котик, кулак Гидры, Белоснежка и папина гордость.



Джек Бенджамин
1. Очень эмоциональный мальчик, открытый, очень принц, очень отчаявшийся
2. желанием угодить-таки отцу, благо к концу он его переборол в себе.
3. Слезы около Зала Совета в самом начале.
4. "Очнись, Шепард, это и есть дипломатия"
5. Джек и любой, кто может его вывести к свету. Особая любовь к Джек/Барнс, эдакий селфцест.
6. Джек и Сайлас или Шепард, много такого встречал и прямо брррррррррр
7. отчаянно одинок, несмотря на то, что вокруг очень много народу, есть постоянный любовник.
8. Что он достоин счастья, бытует мнение, что этот персонаж создан именно для страданий.
9. укрыть от всего
10. даже не знаю, что тут написать.
11. истинный принц, алкоголь, боль



От  Awogadro224
Брок Рамлоу
1. Очень многогранный персонаж, тут я могу долго рассказывать, чем он меня привлёк кроме внешности.
2. Скорее не нравится как его слили во вселенной, не нравится, как мало показали.
3. Бой в Лагосе с Кэпом
4. "Без меня ты беспомощен, Кэп".
5. О, детка, его с кем угодно, в любых позициях.
6. Не люблю, когда из него делают ублюдка или гламурную няшечку, вот прямо до трясучки не люблю.
7. У него нет своей семьи и уже давно, а потому он по привычке любого итальянцы подгребает под себя всех, кто так или иначе его окружает и оберегает, опекает, учит жизни.
8. ОН УМЕЕТ ГОТОВИТЬ!
9. кхе кхе кхе))))))))))))
10. Что я делаю его слабее, чем он есть.
11. Сила, семья, упорный мудак.



Локи
1. Очень неоднозначный персонаж
2. Опять-таки - очень неоднозначный персонаж.
3. Локи в анти-халковой камере)
4. "— Я освобожу ваш мир...
— От чего?
— От свободы. Свобода есть величайшая ложь. Стоит вам это принять, и ваши сердца... познают мир."
5. Локи и Тони, очень интересный дует.
6. не думал об этом, если честно
7. Локи очень любит брата, так как нельзя, готов из-за него на всё и в то же время упорно отпихивает от себя, чтобы не причинить вреда.
8. Это именно Тор сделать Локи таким
9. дать ему выдохнуть
10. что я всё же в нём ошибся.
11. Страх, ложь и любовь, преданность и предательство


Ещё более неожиданное от  Kotpiligrim
Сайнжа
1. Обожаю конкретно этого яута. Открытый, способен учиться новому, несмотря на устои своего народа.
2. Не всегда говорит о своих планах) И немалый такой источник проблем.
3. Когда поволок Йонге на выставку "только для него")))
4. "Желаю твоей любви!"
5. Сайнжа и его человеки)
6. а хрен знает
7. фетишист по поводу Йонге и Руди, любит наблюдать за их взаимоотношениями, сам подталкивает их друг к другу, искренне не понимая почему нет.
8. понятия не имею)
9. я старый ксенофил, нельзя мне о таком думать.
10. хз
11. Традиции, мягкие тела, трофеи, Умансоо


Простите, по людям не могу сказать что-то конкретное. Йогне и Руди люблю одинаково нежно.

запись создана: 30.05.2020 в 12:16

---

Коты, а давайте вы мне ключевые слова или выражение какое-нибудь и персонажей, а я вам драбблики на лист полтора?

Хочется движняка какого-нибудь необременительного.

запись создана: 30.08.2019 в 09:11

---

*о творчестве

Пока в сердце горит огонь



Брок присел за поросшим мягким зелёным мхом камнем, сжал в ладони знакомый до последнего изгиба лук, тронул пальцем тетиву.

Крепость Койнира жила своей неторопливой жизнью в небольшой, окруженной скалами, долине, раскинутой внизу мыса Мармарис.

Солдаты, несмотря на темнеющие небеса, сновали между полуразрушенных построек старой крепости, крепили временные стены из камыша, туго стянутого бечевой, расставляли палатки, стойки с оружием. Одна стрела — и всё это великолепие вспыхнет ярким пламенем, освещая тёмную безлунную ночь ярким заревом.

Брок редко выполнял такие заказы, где требовалось пробраться в крепость, по возможности вырезав как можно больше народу, лишь бы дойти до полемарха, прижать острое лезвие скифоса к горлу и перечислить причины своего появления, чтобы в глаза смотрел и знал, что уже умер.

Не любил Брок просиживать по полночи в кустах или на отвесном уступе, высчитывая точное количество войск противника, выискивая бреши в обороне. Другое дело — прирезать тихо в толпе и пойти дальше, словно ничего и не было, пряча отравленный кинжал в складках плаща, спина не так болела.

Но деньги предлагали приличные, даже более чем.

Брок подкинул на ладони монетку с едва различимым орлом на аверсе. Драхмы им сейчас нужны были как никогда.

После последней стычки с пиратами на паруса смотреть было страшно и что бы там ни говорил Роллинз, покупка новых даже на Андросе могла очень дорого встать, несмотря на связи, а хотелось выкупить лучшее полотно, ярко-алое спартанское. Чтобы издали видно было.

Брок зевнул.

Сонные патрульные прохаживались по стене взад-вперёд, держа факелы высоко над головой, больше урезая себе обзор, чем освещая округу. Пристреляться — плёвое дело, да и ночью никто не станет поднимать панику, если парочка факелов погаснет, скрывая в темноте очередного неудачника. Главное тела спрятать, чтобы кто другой не споткнулся. Вот тогда шума не миновать.

Хмыкнув, Брок прижал верхнюю луку к щеке, вдохнул глубоко, выдохнул и расслабил пальцы. Тетива тонко тренькнула, отзываясь в груди тягучим сладким чувством, почти томным удовольствием, сравнимым разве что с любовной игрой на ложе.

Тело на стене почти беззвучно сползло вниз, факел, выпавший из ослабевшей руки, покатился по камням, погас, погружая этот участок в темноту.

Можно было двигаться вперёд, тихо добраться до стены, вжаться в неё спиной, прислушиваясь к тихим шагам, взобраться вверх и стянуть тело по эту сторону, спрятать в густых кустах, и до утра точно никто не обнаружит пропажу.

Тонкая подошва сандалий скрадывала шаги. Лук отправился за спину к скифосам. Гоплон Брок брать не стал, незачем. В открытый бой он вступать не собирался, слишком много чести, да и потом платить из гонорара наёмникам, пришедшим за его головой, только из-за того, что кто-то умудрился сбежать и донести о том, что Брок из Лаконии снова порезвился в Афинском лагере. Лучше так — тихо, незаметно снять часовых, прокрасться в самый центр лагеря к главной, самой богатой палатке, взрезать заднюю стенку... и уже потом выбираться как придётся, как получится. Не зря же плата была такой внушительной. Видимо, этот полемарх ещё не окончательно разжирел на дармовых харчах и не забыл, как махайра в руке лежит.

Кусты не шуршали за спиной, камешки не разбегались под ногами, и звёзды, словно подыгрывая, прятали свои яркие взоры за тяжёлыми, набрякшими дождём тучами, готовыми вот-вот разверзнуться, загоняя часовых под навесы, упрощая мистию и без того не самую сложную задачу.

Стрел в колчане было ещё достаточно, как и масла в амфоре. Гореть будет даже при урагане. По крайней мере, отход он себе уже просчитал.

Брок прижался к каменному зубцу, закрыл глаза, дожидаясь, пока они окончательно привыкнут к темноте, давая себе время на краткую передышку.

Его команда осталась на корабле, на прославленном в морских боях Икту, готовя его к отплытию, чтобы сразу выпростать вёсла, вспороть ими спокойную, по утру, водяную гладь, и отойти подальше.

Всё же паруса пора было менять.

Вторая стрела ушла, вонзаясь точно в вырез шлема.

Брок сплюнул горькую слюну.

Дурацкая привычка касаться языком наконечника стрелы, прежде чем отправить её в последний полёт, когда-нибудь может стоить ему жизни. Концентрация яда в организме достигнет своего максимума, и Брок из Лаконии закончит свою жизнь, затаившись в очередной раз около какого-нибудь лагеря.

Двое были устранены, но чтобы пробраться в центр, Брок привстал на руках, вглядываясь в темноту, уложить придётся ещё с десяток.

Убивать простых воинов, хоть и афинян, Брок не любил. Солдаты не виноваты в том, что у очередного мистия есть вопросы к кому-то одному из их лагеря. Он и сам когда-то очень давно был воином, гоплитом, шёл вперёд по команде, пока не оступился, не выбрал того, кого должен был насадить на копьё. Он не смог втоптать в пыль то, что согревало его сердце, того, кто смотрел серыми глазами прямо в душу. Отпустил, даже не став узнавать, куда он отправится дальше, чтобы не искать, не поддаваться соблазну, искушавщему пойти следом, бросить всё, сложить оружие и доспехи к ногам одного человека, забыть всё то, что было до него, стать ремесленником, пахарем, кем угодно, лишь бы в серых глазах не было больше льда.

Брок скривился, коснулся ладонью шнурков с бусинами на шее, красной и голубой. Два удара, два падения и две боли. Давние воспоминания отравляли почище яда со стрел, вновь вскрывая едва начавшие затягиваться раны.

Тасос располагался далеко от Лаконии и не дело вспоминать сейчас то, что осталось там, в Спарте.

Третья и четвёртая стрелы тоже нашли свои цели. Но тела спрятать Брок не успел. Кто-то из часовых невовремя обернулся на тихий шум и увидел, как осел его товарищ.

Факелы вспыхнули ярче. Чаша с сигнальным огнём затрещала сухими дровами, разгораясь сильнее, оповещая всю округу.

Выругавшись, Брок снова соскользнул со стены в непроглядную темноту, пригибаясь, скрылся в ближайших кустах и затаился, стараясь даже не дышать, слиться с камнями, готовый в любой момент либо проползти подальше, либо попробовать продать свою жизнь подороже, слишком много здесь на него одного противников.

Роллинз в который раз просился с ним, даже вечно молчаливая Меймарис намекала, что неплохо было бы посадить по паре лучников на возвышенностях, как прикрытие, но рисковать командой Брок не хотел. Корабль и так слишком долго стоял в порту, привлекая к себе и команде внимание. Работники каменоломни, конечно, вряд ли будут задавать вопросы вооружённым людям в спартанских шлемах и с медными гаплотами, но на островах Гефеста была не одна крепость.

Заметное оживление угнетало.

Полемарх, конечно, вряд ли покинет насиженное место и рванёт прятаться в город, засмеют, но и сторожиться станет серьёзнее. Это ж надо было так самого себя подставить. Поторопился.

Факелы замелькали на стене. Кто-то кричал, искал пропавших ранее часовых, а Брок, тихо ругаясь, полз как можно дальше, поближе к скальным уступам, надеясь укрыться в одной из множества изъеденных солёным ветром пещер переждать парочку дней. Хотя Роллинз ждать его не будет, выполнит его приказ в точности. Уведёт Икту подальше от этих берегов, вернётся, потом, конечно, отомстить за своего друга и командира, но потом, оплакав, выпив за его душу и собравшись с силами. Значит, времени у него только до рассвета, до того как первые лучи позолотят белые глыбы каменоломни.

Два скифоса привычно легли в ладони.

Брок закрыл глаза, моля Тюхе присмотреть за ним хотя бы одним глазом, благословить на жизнь. Пусть она и не любила лишней крови, но удача в бою была подвластна не только Аресу. Тем более Брок шёл не в бой, но убивать.

Стрелы пускать в ход было бесполезно. Нормально не прицелиться, только себя выдашь.

Брок скользил в тенях, успевал выдёргивать часовых, пока остальные, встревоженные внезапными смертями бегали и гомонили, сворачивал шеи с тихим хрустом, прятал тела за поленницами, в широких вазах для пресной воды и масла и крался дальше, уже видя впереди фиолетовый полог нужной палатки.

— Бааки… — Тихий шелест чужого стона заставил затормозить, остановиться на полушаге, прислушаться в надежде, что он ошибся. — Боги, Бааки… — шептал кто-то освещённый лишь маслянной лампадкой имя, что в сердце Брока отдавалось болью с каждым ударом всё сильнее.

Тряхнув головой Брок затаился, коснулся лазоревой бусины, что до сих пор носил на шнурке, подарка того, кого следовало давно забыть, вычеркнуть из памяти, как ненужный груз, выжечь чужими губами, руками, стонами, стать снова цельным, раз уже получилось так сделать однажды. Но пожар и не думал потухать. Пламя, прибитое временем, лишь затаилось, словно дикий зверь, чтобы вспыхнуть с новой силой от одного только звука имени. Одного стона.

— Бааки.

Ладони взмокли, задрожали.

Память-упрямица вновь оживила воспоминание о светлой, удивительно нежной для воина коже под его ладонью, слишком смуглой, грубой, слишком чужеродной, чтобы иметь право прикасаться, пятнать своей похотью идеальное тело однорукого афинянина. Он помнил его прямой открытый, полный восхищения, взгляд, пухлые карминовые губы, густо подведённые сурьмой глаза, острые иглы ресниц, мягкий шёлк волос, лазоревые бусины среди прядей и имя, такое же сладкое тягучие, как и поцелуи — Бааки, но его не должно было быть здесь, не могло быть.

Может, показалось? Он ослышался, перепутал, ведь однорукий воин заразой засел в подреберье, отказываясь покидать сердце, повиноваться просьбам и молитвам? Брок видел его глаза во взглядах других, слышал голос в песне ветра, рвущего паруса. Не здесь, не на Тасосе, не в палатке полемарха, чьё имя выведено кровью на пергаменте.

— Бааки, мой Бааки.

Горечь поднялась по гортани, выплеснулась мучительным кашлем, обжигая губы. Брок зажал рот левой ладонью, выпуская рукоять скифоса, с глухим стуком упавшего на утоптанную сухую землю, но другим, зажатым в правой, рубанул из последних сил, взрезал плотную ткань до самой земли, чтобы сделать один только шаг и убедиться, увериться в предательстве собственного разума. Всего шаг, один взгляд...

Сильная спина блестела мелкими бисеринками пота в свете масляных лампадок, сильные бёдра обхватывали другого, такого же сильного, крепкого, широкого, но Брок видел только шёлковый водопад волос, голубые бусины, налитые кармином губы и глаза… глаза, чернённые сурьмой, длинные иглы ресниц, слышал захлёбывающийся страстью стон. Он видел Бааки, своего Бааки, но с другим.

Тасос далеко от Лаконии, слишком далеко, чтобы обвинять.

Да Брок и не мог винить Бааки за то, что тот ушёл, когда сам отпустил его, отпихнул от себя. Он сам не отправился следом, прикрывшись заботой о любовнике, мол, хотел сбить со следа, отвести беду.

В горле запершило сильнее. Пальцы сжали бусину, рванули один из шнурков.

Брок не разглядывал полемарха, не смотрел на Бааки, сил не было узнавать на кого променяли воспоминания о нём, ведь он и сам не был верен старой любви, сам топил её в вине и чужих объятиях, но вот подарок… подарок следовало вернуть.

Бусина с тихим стуком упала в пиалу с разбавленным вином. Брок выскользнул прочь из палатки, помедлил всего мгновение, но любовники были слишком заняты собой, чтобы заметить хоть что-то вокруг, наклонился за скифосом.

Небо расчертила яркая молния, разрывая тучи.

— Живи, полемарх. Живи, пока я не узнал твоего имени и не пришёл за ним и твоей головой, — прошептал Брок, чтобы навсегда покинуть крепость Койнира, убраться поскорее с Тасоса и больше никогда не появляться в этих водах.

Брок мчался к порту, подставляя лицо хлестким ударам дождевых капель, не слыша крика за спиной. Своего имени. Не зная, что вторая бусина, ярко-красная, так же нашла бы хозяина, присмотрись он пристальнее.

— Капитан на борту! — зычно крикнул Роллинз. — Уходим!

@темы: Роджерс, Баки, Стив/Баки, Рамлоу, Брок/Баки

---

*о творчестве

Сливовый пирог

Белая рубашка, перчатка на левой руке, чёрные отутюженные брюки, начищенные ботинки и передник.

— Ваш кофе, — улыбается он и ставит высокий стакан перед Джеком, чтобы тут же так же любезно улыбнуться какой-то женщине, спросить не желает ли она их фирменного пирога.

А у Джека не спрашивал, ни разу с тех пор, как он начал приходить сюда каждое утро перед поездкой в штаб.

— А сливовый есть? — переспрашивает женщина и грустно вздыхает, получив отрицательный ответ.

Джек садится за дальний столик, удобный для наблюдений за баром, за мощной фигурой хозяина и бариста в одном, очень знакомом, лице. Плавные движения, легкая улыбка на губах, волосы убранные в аккуратный хвост и невероятная внимательность ко всем, кто входит в его маленькое царство, состоящее из четырёх столиков с удобными плетёными креслами и стойкой у стены, расписанной вручную, а ещё стеллажа с книгами, преимущественно на английском языке.

Обычно у Джека нет времени и он не приходит, как сегодня, ближе к закрытию. Обычно он глотает свой кофе, запоминает новый нюанс внешности своего визави и убегает по делам, чтобы весь день смаковать, вспоминая, что в этот раз на волосах была веселенькая голубая резиночка с умильной мордой лягушонка. Дешевое девчачье украшение и этот человек до странного гармонировали, хотя ещё с первого раза Джек не мог понять из-за чего он вообще всмотрелся в его лицо. Наверное оттого, что они были до странного похожи.

— Джейми, вы совсем перестали баловать нас вашим пирогом со сливами, — вздыхает старичок за другим столиком.

И Джек вспоминает, что ел этот пирог, и он ему тоже очень понравился, о чем он тогда не преминул сообщить хозяину, прежде чем уйти, оставив чаевые на стойке.

Больше пирога нет. Точнее нет именно сливового, а вот с грушей и рикоттой, малиновый с творогом и кленовым сиропом есть всегда. Но Джек ждёт именно сливовый.

— Ваш кофе.

Добрая ласковая улыбка.

У себя Джек не видел такой никогда. Пусть Джейми и похож на него, пусть иногда смотрит и движется так, — Джек поклясться может — военный, но вот улыбаться как Джейми он не умеет. Но бесит его не это, а то, что Джейми так улыбается всем. Что он радуется комплиментам, опускает ресницы, когда вновь слышит о пироге, трогает кончик носа, когда с ним пытаются познакомится поближе, хорошо хоть всегда и всем отвечает отказом. По крайней мере при Джеке. Может поэтому он сам и не пробует? Джек и сам не знает ответа.

— Тяжелый день?

Джек вздрагивает и поднимает глаза, сталкиваясь взглядом с Джейми, почему-то вышедшим из-за своей стойки. Возможно протереть столики или поторопить последнего припозднившегося гостя.

За панорамным окном и правда темно.

— Уже так поздно? Простите, — извиняется Джек и хочет уже подняться, но на столик перед ним опускается тарелка с пирогом. — Это…

— Да, — улыбается Джейми как-то не так, как другим, и, пододвинув стул от другого столика, садится. — Сливовый пирог. Только для самых дорогих гостей.

А ведь он и правда вкусный. Особенно когда Джейми смотрит и улыбается подперев рукой в перчатке подбородок.

---

17.05.2020 в 21:02

Пишет  PaleFire:

17.05.2020 в 18:42

Пишет  LenaElansed:

Москва. Умерла хозяйка кота
Москва!
Осиротел кот! Срочно нужен дом! Сидит на рубашке хозяйки и плачет...

Скоропостижно 09.05.2020 скончалась одинокая хозяйка. Коту 10 лет. Характер диковатый. Кормить и взять к себе абсолютно некому. Дальние родственники из другого города . Сильная аллергия на шерсть животных. Может кто- то возьмёт в частный дом или в квартиру. Выгонять на улицу бесчеловечно. Усыплять рука не поднимается. Сидит на рубашке хозяйки и плачет. Вопрос нескольких дней, пока можно спасти душу и сердце.
Звоните по номеру: 8 [phone] Светлана







все вопросы - по телефону в посте, я просто среагировала на пост

---

*о творчестве

Моя птичка

— У птички моей крылья — бумажный пепел, тонкие кости, а голос звенит как сталь, — хрипло напевает Брок, неуклюже шнуруя высокие ботинки. — Ей бы лететь, а не в печь, не железный вертел. Птичку мою только мне и, наверно, жаль.
Руки после Трискелиона почти не слушаются, пальцы гнутся плохо, суставы ноют почти от любой нагрузки, но Броку и не нужно больше ювелирной точности. То, что он задумал, можно исполнить и так, едва стоя на ногах. Храни бог изобретателя транквилизаторов. С ними и боль почти не ощутима. Почти. Но это даже и хорошо, не даёт забыть о том, для чего все это… для кого…

Брок никогда не был сентиментальным идиотом, никогда не стремился к несбыточному, высокому. Хватало и того, что поближе. Как там про синицу и аиста? Вот-вот, то-то и оно. Ещё он не был добрым, доверчивым, открытым и ещё много каким. Ничего никогда не делал без пользы для самого себя. Мир большой, он сам справится со своими проблемами, как справлялся много тысяч лет, а вот он был у себя один и профукать жизнь ради служения чьим-то идеалам не стремился.

Он работал.

Ба всегда твердила, что счастье и любовь нельзя купить за деньги. Брок же всю свою жизнь доказывал обратное. Неясно что там со счастьем, оно вообще что-то безумно эфемерное, а вот любовь покупалась прекрасно во всех своих проявлениях. И Брок за свою жизнь выучил только одно — если говорят, что что-то не продаётся, значит, ты мало предложил.

Это кредо его не подводило, пока один из контрактов не вышел боком.

— Птичка летит, попирает крылами крыши, в небе парит, разрезая его собой. Жаль, что я песен её не смогу услышать, лишь бы она обрела для себя покой.
Обойма со щелчком становится на место. Брок закуривает, хоть и сложно повернуть колесико зажигалки.
Осталось совсем чуть-чуть.

Серые глаза, сосульки длинных волос, перемазанных прозрачным гелем, и бледные дрожащие от холода губы.

День, когда все изменилось, ничем не отличался от других. Майский вторник, хрен помнит какого числа. Кофе и сигареты точно по расписанию, тренировки боевой группы, визит на ковёр к начальству с новым назначением и дополнительным нулём к зарплате, и удар под дых чужим взглядом, сиплым, режущим слух — «командир».

И Брок пропал, как пропадают все люди, встречая что-то для себя слишком непонятное, неправильное и в тоже время нужное, как тянутся оказаться как можно ближе к своему… своему человеку. Так и Брок тянулся, узнавал, искал, разбирался, старался понять, сделать жизнь Зимнего если не хорошей, идеальной, то хотя бы приемлемой и комфортной, пока однажды на плечо не опустилась тяжелая голова.

— Я устал, командир.

Простая незатейливая фраза стала точкой отсчёта, щелчком той самой зажигалки, подпалившей фитиль.

Романтиком Брок не был, но вот защищать тех, кто ему дорог, умел всегда. Благо в его списке было не так уж и много имён, и оба из того времени, когда белое было белым и любовь нельзя было купить не за какие деньги. Чезаре Августа Рамлоу и Джеймс Бьюкенен Барнс.

— Птичка не знает, сколько осталось дальше, просто летит и не видит меня внизу, — хрипит Брок, загружаясь в грузовик. Мусоросборщик уже несётся на полной скорости по улицам Лагоса. Обратный отсчёт приблизился к десяти. — В птичке моей нет ни греха, ни фальши. Голос, как сталь, но прекрасней других на звук.

Брок защищал Зимнего ото всех, даже от него самого. Словно ребёнка, учил ходить, говорить, жить, прятать себя настоящего, вбивал в голову казавшиеся прописными истины. Заставлял запоминать адреса, имена, маршруты, никак не относящиеся к миссиям.

— Зачем, командир? — спрашивал Зимний, но доверчиво запоминал, даже не получая ответа, выжигал у себя в подкорке и даже после обнуления мог без запинки назвать координаты, по которым должен двигаться, как только получит приказ. А Брок радовался такой исполнительности, много курил и проверял-проверял-проверял, доводил до автоматизма, чтобы по следам его Баки-Баки никто не отправился, чтобы некому было.

Сигарета падает из ослабших пальцев, ударяется о колено и закатывается под сидение. Но Брок даже внимания не обращает, потому что впереди забор и несколько минут крошащей зубы боли. Но её не сложно потерпеть, главное — переплавить в злость, вспомнить, за что ты ненавидишь каждого, кто перед тобой, и куда они потом пойдут, кого будут точно так же выслеживать, загоняя в угол, травить, словно дикого зверя.
Он не позволит.

Первым пулю в висок получил техник, протянувший руки к начавшему сбоить Зимнему.

Броку тяжело видеть его таким растерянным, невозможно молодым, не знающим, что из происходящего вокруг реально. Тяжело и страшно, а вдруг забыл, вдруг не выполнит приказ и потеряется, пропадёт в этом противостоянии сильных.

— Хей, — позвал Брок, обхватил лицо Баки ладонями, заглянул в глаза. — Ты знал его, и он тебя, но сначала я, помнишь? Моя просьба.

— Просьба…

От тихого шёпота, расфокусированного взгляда почти плохо, почти больно. Но Брок умеет терпеть, и этот раз ничем не отличается от ножевого ранения. Заживёт, затянется, сейчас главное не потеряться во времени, успеть соскочить, пока Роджерс в недоумении пялится в пространство в попытке осмыслить. Пока не начал искать.

И Баки уходит, уезжает на арендованном специально для него минивене, обряженный как чёртов студент, с кучей пустых чемоданов в багажнике. Он мчится в сторону Мексики, чтобы там пропасть с концами, оставив вместо себя в машине обгоревший до неузнаваемости костяк. А у Брока ещё очень много работы, правда, сейчас уже не за деньги. Ба гордилась бы им.

Вторая пуля, третья.

Броку не нужен порядок, не нужна Гидра, и он не пытается захватить заложников, а стреляет наверняка, потому что о боли знает как никто другой. Потому, что его счастье сейчас мчалось по дороге в никуда.

— У птички моей, — поёт Брок, нанося удар за ударом. — Есть ледяные стрелы. Во взгляде тоска, а в сердце стучит печаль.
Роджерс ярким сине-красным пятном влетает в стену какого-то лотка, сшибает его напрочь, разметав какие-то фрукты. Брок не видит, не слышит ничего. Пот заливает лицо, мышцы сводит страшной судорогой боли. И надо-то всего подпустить Роджерса ближе, нащупать такую же яркую как и он сам кнопку и…
— Погибнуть готов, чтобы просто она запела, но я не услышу. Мне тоже, родная, жаль.

***
Ярко-красным вспыхивает закат, обливает багрянцем апельсиновую рощу и извилистую дорожку к дому.

Чезаре откладывает шитьё и тихо вздыхает. Сегодня как-то по особенному душно, тяжело на сердце, тянет и болит в груди. Она привычно закуривает , вдыхая горький дым крепких сигарет и машет Джейми рукой.

— Il mio ragazzo? — улыбается ему, гладить по голове, перебирая отросшие за последнее время пряди. — Tramonto molto bello oggi.

Джейми укладывает голову ей на колени, поправляет железными пальцами складки застиранной юбки.
— Bella, nonna.


______________________
il mio ragazzo — мой мальчик.

tramonto molto bello oggi — сегодня очень красивый закат.

У птички моей крылья — бумажный пепел,
Тонкие кости, а голос звенит как сталь,
Ей бы лететь, а не в печь, не железный вертел.
Птичку мою только мне и, наверно, жаль.

Птичка летит, попирает крылами крыши,
В небе парит, разрезая его собой.
Жаль, что я песен её не смогу услышать,
Лишь бы она обрела для себя покой.

Птичка не знает, сколько осталось дальше,
Просто летит и не видит меня внизу.
В птичке моей нет ни греха, ни фальши
Голос, как сталь, но прекрасней других на звук.

У птички моей есть ледяные стрелы,
Во взгляде тоска, а в сердце стучит печать.
Погибнуть готов, чтобы просто она запела.
Но я не услышу, мне тоже, родная, жаль.

@темы: Баки, Рамлоу, Брок/Баки

---

14.05.2020 в 14:23

Пишет  Shee:

Мой любимый питерский театр Цехъ краудфандингом собирает деньги на аренду: vk.com/ceh13?w=wall-56370902_6491
Я не театрал ни в каком месте, если честно, предпочитаю полнометражное кино на большом экране. Но то, что делает этот конкретный театр, меня действительно впечатляет.
Прошу перепост

---

*о ерунде

Прекрасная  TsissiBlack осалила меня забавной штукой: шесть любимых пейрингов, что и почему.

И раз уж понеслась такая пьянка
1. Брок/Стив
люблю я этих двоих, очень люблю. Как влетел в них не без помощи прекрасной Цисси, так никак и не могу переключиться ни на кого другого. Вот прёт меня от слова "капец как". Сюда же внесу тройку.


2. Брок/Зимний
Это особая наркомания, на грани боли, помешательства. Такое стекло по ним написать можно, что сам обрыдаться готов. Боль, кровь и острое чувство принадлежности, словно языком по кромке лезвия ножа.


3. Брок/Джек Бенджамин/Баки - в любых вариантах
Гайз, это прекрасно. Люблю, обожаю до бесконтрольного слюноотделения.


4. Хоук/Андерс/Фенрис
Да, давно по ним не пишу, но иногда почитываю что-то старое, нового до ужаса мало и оно очень редко попадает прямо в сердце, в основном проходит фоном, но это первые поли-ребятки, что снесли мне крышу основательно.


5. Шепард/Аленко и Райдер/Видаль
Впишу их вместе, ну потому что я так решил. Были у меня по ним задумки, возможности, мысли пересечения, но но но... Жаль нового нет ничего от слова СОВСЕМ, но продолжаю любить



6. Хищник/человек
Да, я упарываюсь по яутам, жёстко упарываюсь, картинки собираю, читаю всё что можно найти прочитать. Это тот сорт героина, о котором обычно молчат


Передаю
 Шиза Болотная
 Kaia_Neri
 muxoe_kuco
 PaleFire
 Рыжая Рыся